|
|
| |
Пост N: 3
Зарегистрирован: 08.08.07
|
|
Отправлено: 08.08.07 10:49. Заголовок: Re:
Без любви
"Не сожалей о смерти, Гарри. Сожалей о жизни и обо всех тех, кто живёт без любви"
Дж.К.Роулинг "Гарри Поттер и Дары Смерти"
Из-за быстро чертящих воздух капель дома казались расплывчатыми, как акварельная картинка.
Мокрые от дождя волосы липли Эльфиасу на лоб, он отводил их раскрытой ладонью и всё смотрел по сторонам с подчеркнуто-напряженным вниманием - словно был здесь впервые, словно и не заезжал сюда каждое лето - смотрел на одинаковые коттеджи, на скрючившиеся под дождем низкорослые деревца вдоль дороги, на вздрагивающие алые мальвы в палисадниках - куда угодно, только бы не встречаться с Альбусом взглядом, не коситься на него, вообще не обращать внимания. Эльфиасу казалось, что этим он сочетает молчаливую дружескую поддержку с уважением к памяти мертвой – и только иногда начинал бормотать в спину лучшему другу слова сожаления. Тот, казалось, не слушал.
Дамблдор не хотел ни плакать, ни проклинать судьбу, ни размышлять, что будет дальше, ни жалеть о том, чего не сказал и не сделал, и уж тем более не хотел думать, почему он такой сухарь, когда вокруг него люди всегда полны готовности переживать за кого угодно в радиусе мили.
«Человеческие законы, - говорила мама, - Для всех одни. И для магов, и для магглов. И основа доброй половины из них – любовь, мой мальчик. Войны начинаются, когда о ней забывают. Так что по-моему в мире всё очень просто, да ты и сам потом поймешь». Да уж, много он понял. Вот мама умерла – а он не чувствует ничего, кроме какого-то бессмысленного тоскливого отупения. Но почему-то из всех её слов он запомнил именно эти.
Очень трогательно, особенно с учетом того, что умерла она от руки своей дочери, которая, как писал в письме младший брат, "просто не смогла проконтролировать своих эмоций".
Дамблдор не знал, откуда в нем такая злость, почему вместо того чтобы пожалеть маму, Ариану, которая не понимала, что делает, и брата, который явно переживал куда больше него - он чувствует себя так, словно они все его обидели, словно всё специально произошло так некстати - теперь, когда он закончил Хогвартс и мог отправиться наконец в свое давно запланированное путешествие за границу.
Альбус остановился перед своим домом, последним на улице. "Мой дом" - повторил он про себя несколько раз прежде чем зайти, и вдруг подумал, что дом-то теперь действительно его. Он же старший. А больше никого нет. Всё. Только он, брат и сестра, а мама умерла, и он никогда больше не увидит её, хотя нет, она же наверное сейчас лежит в доме, мертвая, и это еще хуже чем не увидеть никогда.
И когда он смог наконец сосредоточиться на мыслях о смерти, дверь распахнулась.
Аберфорт молча поглядел на пришедших и посторонился.
Капли с промокших мантий падали на пол, прихожая казалась необычно темной, в комнате часы хрипло пробили четыре, Альбус поднял глаза на брата и притянул его к себе, тот встопорщенно и хмуро замер, не отвечая на объятие, Эльфиас топтался у двери и с преувеличенным вниманием разглядывал половик у себя под ногами.
- Мне жаль, мне правда жаль, - неловко произнес Альбус, и в этой черствой, тяжкой тишине его слова были как камни, упавшие на дно пустого колодца.
Аберфорт не ответил.
***
Они не позвали никого на похороны - Кендра не сближалась ни с кем при жизни, а теперь - не поздновато ли начинать?
У Аберфорта лицо было упрямое и злое, ему хотелось плакать, но он держался, вспоминая мамины слова про то, что он должен быть настоящим мужчиной - и теперь, когда её нет, он отвечает за семью, за дом, за всё, потому что Ал... для него это всё просто не имеет значения. Никакого. А как можно заботиться о ком-то, если он для тебя не важен?
Ветер, влажный и холодный, сновал между домами, раскачивал деревья, пригибал цветы к земле, выл в оконных рамах.
- Нам надо поговорить, - серьезно сказал Альбус. Он хотел как-то закрепить свой статус, вступить в полномочия, расставить всё по местам и выяснить раз и навсегда. Главное - говорить спокойно, как подобает главе семьи.
- Давай, - ответил Аберфорт с каким-то смутным вызовом и сел в кресло.
Со второго этажа раздавались шаги Доджа, грохот, шелест - словом, все звуки, обычно сопровождающие сбор чемоданов.
- Аб, почему ты так себя ведешь?
Аберфорт вскинулся и уставился брату в лицо. Эту фразу раньше всегда говорила мама.
- Как - так? - переспросил Дамблдор-младший.
- С тех пор, как я приехал, ты все время смотришь на меня так, будто то, что произошло - моя вина. Разве нет? Слушай, я переживаю не меньше тебя...
- Врешь, - выплюнул Аберфорт.
- Не вру, - ответил Альбус, хотя внутри что-то больно кольнуло - "И правда врешь". - Мы не должны ссориться, не забудь, у нас ведь есть еще Ариана, и ради неё...
- Ради неё? - вскочил Аберфорт. - Ради неё?? Слушай, ты не на лекции, так что не надо говорить слов, которых не понимаешь!
- Не смей на меня кричать! - дернулся Альбус.
И они кричали друг на друга до обеда.
Альбус в запале много чего наговорил - и что для него дела семьи на первом месте, и что ради того, чтобы брат закончил учебу, он будет жить дома и сидеть с Арианой сколько нужно, и что карьера может подождать - он хотел успокоить совесть и почувствовать, что всё делает правильно - так, как и должен делать Альбус Дамблдор, который всегда оправдывает возложенные на него надежды. И совесть успокоилась.
А вечером пришла Батильда.
Какое-то тяжелое, вязкое предчувствие беды, поселившееся в доме с момента маминой смерти, сгустилось так, что у Аберфорта заныло сердце - тем более что в раскаяние старшего брата он не верил ни на грош.
"Старая ведьма", как за глаза называл её Дамблдор-младший - хотя она была вовсе не старой женщиной, высокой и приветливой, - сразу прошла в столовую, уселась на обитый красным бархатом стул у окна, где обычно сидела мама, громко и сердечно выразила свои соболезнования, посетовала, что её не позвали на похороны, предложила свою помощь и наконец стала расспрашивать о причинах смерти Кендры и о том, как это пережила "ваша бедная сестра". Глаза у миссис Бэгшот блестели любопытством, братья стояли перед ней, как мрачные караульные у входа на запретную территорию, и отвечали по очереди фразами вроде "Заклинание отрикошетило, такое бывает", "Да, это ужасно", "Спасибо, но не нужно" - и минут через десять она, поняв, что выведать ничего не удастся, разыграла последнюю карту.
- Альбус, милый, - сказала женщина, отвернувшись от Аберфорта, ей было неуютно под тяжелым, как предгрозовое небо, взглядом этого наглого мальчишки, - Я думаю, после того, что случилось, ты на всё лето останешься здесь, не так ли? И когда твое горе немного притупится... - Она помяла в руках кружевной платочек. - Тебе ведь может стать скучно без компании, правда? Дело в том, что ко мне завтра вечером приедет мой внучатый племянник, как раз твой ровесник. Может, ты бы зашел как-нибудь на чашечку чаю, я бы вас познакомила. Он был блестящим студентом в Дурмстранге и, думаю, вам найдется о чем поговорить.
В глубине души Батильда еще надеялась, что в отсутствие своего неприятного и нелюбезного брата Альбус ей расскажет побольше о смерти Кендры и особенно о таинственной Ариане - Батильда Бэгшот обожала поговорить, и после смерти мужа ей было до смерти скучно одной в деревне.
- Хорошо, хорошо, миссис Бэгшот. Как-нибудь обязательно зайду, - торопливо сказал Альбус, ему хотелось закончить разговор побыстрее, пока Аберфорт не успел нагрубить.
Эльфиас поообещал писать каждую неделю, чтобы развлечь скучающего в глуши друга, выразил уверенность, что за лето Альбус изобретет или напишет что-нибудь поистине гениальное - и отбыл.
Братья остались одни.
На следующий день Ариана всё продолжала плакать, тихо, как мышонок, забившись в угол кровати у себя в комнате. Альбус зашел один раз, сразу стало то ли неловко, то ли стыдно, он погладил сестру по голове, пробормотал какие-то неуклюжие слова утешения - и торопливо вышел.
Аберфорт сидел с ней целый день.
Ближе к вечеру, бездельно слоняясь по дому и проходя мимо закрытой двери в комнату сестры, Дамблдор услышал, что плачут оба - горько и глухо, словно уткнувшись друг в друга или в подушку. Альбус пошел в мамину комнату, посмотрел на аккуратно заправленную кровать, на шкаф с резьбой, на гребни и заколки на столике перед зеркалом - но не заплакал, все равно не заплакал, не было этих чертовых слез и не было душераздирающего горя, только раздражение и пустота.
После ужина Альбус понял, что решение остаться в этом доме насовсем было, конечно, благородным, но несколько скоропалительным. Что здесь делать-то? Он бродил по дому, разглядывал книги и переставлял вещи, потом подошел к окну и уставился в светлую сумеречную темноту. У миссис Бэгшот в доме напротив горели все окна, и если присмотреться, видно было, как чьи-то тени размыто движутся за занавесками.
А почему бы и не воспользоваться приглашением?
Он оставил на кухне записку и вышел. Пересекая улицу, слушая, как влажно хрустит под ногами гравий, он размышлял о том, что наверняка этот племянник окажется каким-нибудь мрачным и нелюдимым типом, и про "блестящего студента" Батильда, конечно, загнула, а будет это просто какой-нибудь серый и грубый тип. Ладно, пусть будет, хоть развлечься - всё лучше, чем сидеть одному в темной столовой и слушать неразборчивый голос Аберфорта, доносящийся из комнаты сестры.
Он позвонил, дверь тут же открылась, яркий прямоугольник света на фоне дождевой тьмы. В прихожей стоял черный кожаный чемодан, миссис Бэгшот засуетилась и позвала Дамблдора в гостиную и, проходя мимо лестницы, крикнула: "Геллерт, милый, спускайся! У нас гости".
Геллерт... Дурацкое какое имя.
Альбус сел, мягкий бежевый диван податливо и уютно просел под ним, раздался резкий и быстрый скрип ступенек, словно кто-то прыжками сбегал по лестнице, миссис Бэгшот подняла глаза от чайного столика, где расставляла какие-то вазочки, и гордо объявила:
- Мой внучатый племянник, Геллерт Гриндельвальд.
И когда тот спрыгнул на последнюю ступеньку и зашел в гостиную, Альбус понял, что ошибся. Очень ошибся.
Не было никакого грубого типа. Был светловолосый парень его роста, худой, в зеленом свитере.
И с таким живым, красивым лицом, что Альбус замер.
Парень быстро подошел, протянул руку и, смеясь, сказал:
- Тетушка представила меня так, как будто я по меньшей мере замминистра магии. Увы, пока нет. Геллерт. А ты Альбус, да? Тетя рассказывала о твоих заслугах, - тут лицо его в мгновение ока изменилось, посерьезнело - Слышал о твоей маме. Сочувствую, правда. - Помолчал секунды три и снова весело ухмыльнулся: - Я, признаться, даже не думал встретить здесь кого-нибудь своего возраста. Говорят, эта деревушка последнее время только ветшает, как и её жители - простите, тетя, - галантный кивок в сторону светящейся радостью Батильды, - я не о Вас. Вы очаровательны и в Вашей компании всегда приятно, в отличие от компании многих леди и джентльменов Вашего поколения, хотя многие из них блистают и интеллектом, и заслугами. Но - Англия печальная страна! Странный юмор, странные маги. Я здесь не впервые, но каждый раз удивляюсь.
Всю эту тираду он произнес почти на одном дыхании и не прерывая рукопожатия с Дамблдором, Геллерт смотрел то на него, то на Батильду, то куда-то в потолок, быстрыми смеющимися взглядами, и пожимать ему руку было невозможно приятно, эта тонкая горячая ладонь, казалось, излучала собственную силу. И когда Гриндельвальд наконец выпустил его руку и посмотрел на собеседника сверху вниз, то ли доброжелательно, то ли насмешливо, Альбус понял, что сам еще даже рта не раскрыл.
- Очень рад, - выпалил он, вскакивая и машинально протягивая руку, Геллерт усмехнулся узкой веселой усмешкой и пожал её опять.
К концу чаепития Альбус понял, что лето точно не будет скучным.
Геллерт говорил без умолку, но при этом о себе - ни слова, Альбус сердился на себя за то, что так тупо замер и слушает развесив уши, вместо того чтобы хоть что-нибудь остроумное сказать, к тому же он сидел рядом с Геллертом на диване и, чтобы его слушать, приходилось все время поворачиваться, а поскольку слушал он все время, то через час у Дамблдора уже ныла шея, и это было совсем уж глупо, но все равно вечер удался, на прощание они опять жали друг другу руки и договорились встретиться на следующее утро.
В тот вечер Дамблдор лег спать со странным чувством какой-то счастливой предвкушающей тревоги - словно что-то в нем шатнулось и сдвинулось с привычного места.
***
За завтраком Аберфорт всё косился на него, на виноватое предложение брата отнести завтрак Ариане огрызнулся "Я сам" - и отвернулся к плите.
Заняться больше было вроде как и нечем.
Альбус вышел на крыльцо, вдохнул запах листвы и сырости, поглядел на пышные белые облака, на цветущий вдоль дороги дымчато-розовый короставник – и, быстро перейдя улицу, запрыгнул на крыльцо к миссис Бэгшот.
Дверь открыл Гриндельвальд.
- Заходи, - подмигнул он. Под утренним солнцем его волосы на миг вспыхнули ярким полупрозрачным сиянием, словно в них были вплетены золотые нити.
Геллерт тут же потащил его наверх, в свою комнату, схватив за руку и прошептав по дороге, что "тетушка спит, надо тихо". Кровать была уже заправлена, шторы - раздернуты, чемодан - разобран.
Гриндельвальд уселся на кровать и приглашающе хлопнул по покрывалу рядом с собой.
- Садись, Ал.
Альбус сел и изрек первый осмысленный вопрос за время их знакомства. Ему надо было разобраться, расставить всё по местам и понять, как себя вести.
- Геллерт, - имя неуклюже прокатилось по языку, - Я вот понять не могу - если ты так здорово учился, что ж ты тогда здесь делаешь? Ну, просто ты вчера сказал, что приехал на всё лето, а у нас обычно после окончания школы или едут путешествовать, или сразу поступают на работу... - он пожал плечами. - Ты только не пойми неправильно, я рад, что ты приехал, просто интересно.
- О, а я разве не сказал? - удивленно спросил Геллерт, и удивление это казалось очень искренним, может быть, даже слишком искренним, - Меня выгнали, еще в прошлом году. А это время я был... ну, в других местах. Путешествовал.
- Выгнали? За что?
- За практику темной магии, - небрежно ответил Гриндельвальд.
Вряд ли Альбус смог бы себе представить человека, меньше похожего на темного мага
- Шутишь?
- Нет, - покачал головой Геллерт, и в его ярко-серых глазах мелькнуло какое-то странное выражение, настороженно-холодное, мелькнуло и исчезло. И Дамблдор сразу поверил, что это не шутка, и в замешательстве встал, но Геллерт потянул его за рубашку и с неожиданной силой дернул обратно. Альбус потерял равновесие и чуть не упал на Гриндельвальда, навалился грудью, уперся рукой в кровать, лицо предположительно темного мага было совсем близко, и Альбус яростно подумал: да быть не может. Бред какой-то. Он выглядит совершенно нормальным, какая темная магия? Не может у темного мага быть таких красивых глаз, это уж точно.
- Они все не понимают, - сказал Геллерт, не делая попытки отстраниться, - Это ради всеобщего блага. Сам подумай: магглы получают всё больше власти, скоро от них проходу не будет, и что дальше? Исчезнут не только маги. Исчезнет магия.
И, видя, что Дамблдор не подскакивает в ужасе и не лезет драться, он продолжил, тихо и убежденно:
- Мы, волшебники, занимаемся не тем, чем надо. Вот ты, - кивнул он на Дамблдора - Тетя говорила, ты увлекаешься алхимией. Вечно жить хочется? А ты подумал о том, как меняется мир, пока ты мечтаешь о вечности? Меняющийся мир - вот что главное. Он всегда, понимаешь? Это лучше, чем вечность, лучше, чем всё что угодно - чувствовать, что ты своими руками помогаешь двигать мир в нужную сторону.
- А ты откуда знаешь, какая сторона нужная? - спросил Альбус. Ему захотелось отодвинуться, было неудобно сидеть, опираясь на одну руку и нависая над Геллертом, было жарко и как-то неловко, но вдруг он подумал, что если Геллерт не отодвигается сам, то может воспринять отодвигание Альбуса как жест отвращения к нему, к представителю, как выяснилось, запрещенной магии. Принципы принципами, но обижать своего нового знакомого отчаянно не хотелось, и за всеми этими метаниями он прослушал ответ на собственный вопрос.
- ... И поэтому надо держаться курса на усиление магии в мире, а для этого все средства хороши. Наступает время, когда без мощных заклинаний и боевой магии не обойтись, и те, кто первыми это поймет, и будут в выигрыше. Это того стоит! Мы должны...
Продолжение Дамблдор опять прослушал, решив, что если отодвинется потихоньку, это будет незаметно - потому что невозможно вдумчиво разговаривать о спасении мира, когда чувствуешь себя таким идиотом.
- ... Ни в какие общества, объединения и прочее - я буду действовать от своего лица! Хотел бы я найти себе сторонников, которые поняли бы, чего я хочу добиться, - мечтательно сказал он, туманно глядя в окно, и вдруг быстро глянул на Альбуса. – Впрочем ладно, я тебя заговорил уже своими проектами, - он рассмеялся. - Давай о чем-нибудь другом. Расскажи, какие у тебя планы на лето. И на будущее.
И Дамблдор, сев, наконец, нормально и почувствовав, что пока он вроде ничем не опозорился и все делает правильно, заговорил, и в порыве какой-то непонятной откровенности рассказал Геллерту и про то, что должен будет все лето быть здесь, потому что у него больная сестра и маленький брат, а его лучший друг уехал путешествовать, и про то, что когда-нибудь хочет стать министром магии, но для начало надо хотя бы поступить на службу в министерство, но как же он теперь это сделает, если должен остаться здесь, в Годриковой Лощине, в этой деревушке, где обычно и потолковать-то не с кем…
Внизу проснулась и загремела посудой миссис Бэгшот.
Луч солнца коснулся подоконника.
Геллерт внимательно слушал и, когда Дамблдор выговорился, сказал только одно:
- Я тебя понимаю. Я действительно тебя понимаю, - и по тому, как он это сказал, Дамблдор решил, что тот и правда понимает, и ему стало легче.
Так всё началось.
***
Дома Альбусу было неуютно и тяжело.
Дома была Ариана, и он с трудом заставлял себя иногда заходить к ней, произносить пару фраз, предлагать чаю. Она смотрела на него в ответ печальными темными глазами и бессмысленно улыбалась.
Он боялся её.
Она вся была несуразной и странной - темные глаза, как у мамы - и светлые, почти белокурые волосы. Грустный взгляд с каким-то слегка размытым, неуловимым выражением - и почти постоянная улыбка. Тихое сидение в уголке кровати - и неконтролируемые выбросы магии. Непонимание происходящего - и смутное, беспокоящее чувство, посещавшее Альбуса время от времени - что она понимает куда больше, чем кажется.
Дома был Аберфорт - хмурый и вечно занятый какими-то делами, хотя в четырнадцать лет полагалось бегать летом по лесам с друзьями, мечтать о поцелуе с любимой девочкой и гонять в квиддич. Впрочем, Аберфорт и в двенадцать был совершенно такой же. А теперь еще он вытянулся, похудел, густые брови и отросшая косая челка придавали ему вид человека, не ждущего милостей от жизни, вид какого-то крайнего, доведенного до абсурда упорства и сосредоточенности.
В младшем поколении Дамблдоров по какой-то странной случайности глаза по цвету совсем не совпадали с тоном волос и оттого казались необычно яркими и пронзительными - у Арианы были темные глаза и светлые волосы, у братьев - темные волосы и голубые глаза.
И все трое унаследовали от матери прямой хищный нос и упрямство.
Да, дома еще был призрак мамы. Нет, её бледная фигура не бродила по комнатам ночью и не скрипела половицами - Кендра Дамблдор тихо и достойно упокоилась на маленьком кладбище за церковью - но, может быть, именно поэтому её присутствие становилось все более ощутимым - она возвращалась в жестах и словах детей, в цветах, которые жили на окне и которые она при жизни поливала только сама, а теперь это делал Аберфорт и иногда доверял лейку Ариане - в каких-то вещах и книгах, обнаруживающихся то тут, то там - вещах полузабытых Альбусом и напоминающих ему о далеком детстве, далеком и радостном, когда к ним еще приходили гости, когда был жив папа... Когда было много хороших вещей и настоящая семья.
Дома было тяжело. И как только он выходил на порог и делал эти три шага вниз по ступенькам крыльца - словно вся тяжесть сваливалась с плеч до самого вечера.
На улице было лето, вдруг разгулявшееся и ставшее неожиданно жарким.
На улице был Геллерт.
Обычно он уже ждал Дамблдора, сидя на ступеньках своего крыльца, прислонившись спиной к перилам - он не любил сидеть дома, ему всегда было душно - Альбус думал, что, может, это из-за того, что сам Геллерт всё время был горячий, как печка, а может, Альбусу просто так казалось, может, все парни в этом возрасте такие, может, терморегуляция нарушается, может, у девчонок этого не бывает, может...
Но никакие соображения о возрасте и терморегуляции не мешали ему вздрагивать и отдергивать руку каждый раз, когда он прикасался к Гриндельвальду. Просто это было невозможно, Дамблдор и от одного его вида замирал, словно каждый раз не мог поверить в его существование, а уж трогать – это было слишком.
Масла в огонь подливало то, что Геллерт это видел и время от времени с невинным видом спрашивал: "Что такое?", и сам садился ближе, и настойчиво таращился, и многозначительно подмигивал. Будь на его месте кто другой - Альбус тут же бы это выяснил, поинтересовался, что значат все эти взгляды и ухмылки - но он понимал, что тут это не пройдет, Геллерт отшутится или скажет что-нибудь такое, от чего всё еще больше запутается. Так и продолжалось - Геллерт все время хватал его за руку, толкал в бок кулаком, встряхивал за плечи, наклонялся к самому уху Дамблдора, когда говорил, а тот застывал, сглатывал всухую и беспомощно думал, что этот чертов Гриндельвальд просто издевается.
Это было какое-то полное безумие: Дамблдор несколько раз ловил себя на мысли, что, будь Геллерт девушкой, он бы хоть всю жизнь за ним ходил, женился бы, жили бы они долго и счастливо и никогда не расставались. Это был верх абсурда, но Альбус не знал, как еще объяснить себе - это была не просто дружба с общими интересами, не просто равенство, а какая-то томительная, почти физическая увлеченность.
Приходилось все время чувствовать себя по-дурацки и краснеть, Альбусу казалось, что он все делает неправильно, что он просто перестал понимать, как правильно, а поскольку больше всего на свете Дамблдор любил ясность, ситуация получалась хуже не придумаешь.
Опыт в вопросах физической увлеченности у него был для его возраста нормальный, но факты неадекватной реакции на близость собственных друзей туда не входили.
Многие девушки хотели завести роман со старостой школы, тем более и собой он был вполне ничего, Альбусу, правда, времени не хватало на полноценные романы, красиво ухаживать он не умел и всё думал, что потом научится, когда школу закончит, а пока можно и обойтись, благо девушки и так внимание обращают. Ну, не десять их у него и было - одна ему долго нравилась, но он, тогдашний пятикурсник, боялся сделать что-нибудь не так и как-нибудь перед ней опозориться, он был болезненно самолюбив и готов был скорее отказаться от идеи, чем стать посмешищем. Поэтому он дотерпел до шестого курса и нашел единственный способ, каким он, кажется, мог познакомиться - подошел к соседке Эльфиаса по парте и, под предлогом разогвора с Доджем, заглянул к ней в свиток с сочинением, увидел там ошибку, указал на неё девушке, после чего стал иногда проверять её работы. А потом предложил продолжить после уроков, рассудив, что если она его поймет слишком буквально, всегда можно будет изобразить, что он ничего такого в виду и не имел. Девушка, к счастью, поняла всё правильно, после чего они встречались еще три месяца, пока он не застал её ночью в коридоре целующейся со старостой Слизерина, по совместительству капитаном квиддичной команды. Больше всего Альбус был оскорблен тем, что променяли его на какого-то слизеринца, на полгода ушел в учебу и на девушек гордо не смотрел. А на последнем курсе, сразу после лета, завел роман со студенткой с Рэйвенкло, они встречались в Выручай-комнате (Альбусу иногда просто жутко становилось, когда он представлял, сколько народу за время существования Хогвартса использовало Выручай-комнату подобным же образом) и с большой печалью расстались месяц назад, закончив школу. Она уехала куда-то в Аргентину делать гербологические открытия, и Альбус часто вспоминал её нежную грудь, бархатистую кожу, длинные волосы, которые мягко и тяжело падали ей на плечи, когда она их расплетала, и куда реже вспоминал её лицо.
А теперь вдруг у него просто от прикосновения к собственному приятелю начинало не по-хорошему стучать в висках.
Альбус решил, что у него, наверное, солнечный удар.
Что решил Геллерт, было непонятно.
Гриндельвальд выкладывал свои теории с таким искренним убеждением, говорил о светлом царстве будущего с таким удовольствием, что Альбусу и спорить-то не хотелось - в конце концов, это просто болтовня, треп, да и не было в этих теориях ничего такого страшного - не предлагал же он бросать магглов в темницы или выселять, "просто убеждать общественность в том, что сокращение количества магглов в официальных учреждениях пойдет только на пользу и тем, и другим".
Через три дня Альбус рассказал Гриндельвальду то, чего не рассказывал никому - как маггловские подонки напали на его сестру.
Кривая усмешка исказила лицо Гриндельвальда, и сквозь сжатые зубы он пробормотал:
- У многих к этим ублюдкам свои счеты. Это ведь они лишили тебя нормальной семьи. Ты же думал об этом? Если бы не они, была бы здорова твоя сестра, брат не был бы таким замкнутым маленьким старичком, отец бы не умер в Азкабане, а мать - от рук любимой дочери. И сам бы ты, может, был повеселее.
Дамблдор не хотел всего этого слушать, и не слушать было легко - когда Гриндельвальд говорил, Альбусу было достаточно на него смотреть. Это было, если честно, куда приятнее, чем размышлять о роли магглов в обществе.
И, кажется, Геллерт это понял. Понял, усмехнулся и замолчал.
Через неделю даже Геллерту надоело говорить только о светлом будущем волшебного мира.
Они лежали на поляне в дремлющем полуденном лесу, Гриндельвальд с каким-то полудетским завороженным выражением глядел на листья, качающиеся от ветра, на эту зеленую колышущуюся сеть, а Альбус смотрел на него - он все время на него смотрел, он думал, шея у него теперь всю жизнь будет не в порядке - и просто от того, как близко был этот четкий тонкий профиль, как неподвижно и бесхитростно выглядело его лицо, когда он переставал наконец думать о величии магов, - что-то у Альбуса внутри сладко и нервно вздрагивало, словно кто-то дергал за невидимые нитки. И он дышал запахом нагретой земли и чувствовал плечом бок Гриндельвальда, чувствовал, как вздымаются от дыхания его ребра, и не хотел отодвигаться, подумал вдруг "И чего я дергаюсь, не укусит же он меня, в конце концов".
Не укусил.
Геллерт вдруг повернулся и, в упор уставившись Дамблдору в глаза, тихо сказал:
- Вот если бы ты остался со мной...
Альбусу отчего-то стало почти страшно.
- ...Вместе мы могли бы воплотить всё это в жизнь. Мы были бы лучшими лидерами в истории магического мира, - он говорил это с какой-то подкупающей серьезностью, и придвинулся совсем близко.
- Ты что, - сказал Дамблдор шепотом, сам не зная почему. - Вообще ни о чем думать не можешь, кроме истории магического мира? -
- Могу, - еще тише ответил Геллерт и, каким-то неуловимым движением придвинувшись еще ближе, перекинул руку через плечо Альбуса и прижался губами к его рту.
Ощущение у Дамблдора было такое, словно весь мир и внутри, и вокруг него рухнул, рассыпавшись на тысячи сверкающих осколков, и тут же собрался снова, но уже в другом порядке, и теперь он не мог думать как раньше, ничего не мог делать как раньше, мог только жаться губами к этому горячему рту.
Ему казалось, что кровь стучит везде - в висках, в груди, в паху, даже в кончиках пальцев на ногах.
Они не сказали друг другу ни слова.
Нитки света, пропущенные через листву, ложились на землю дрожащим сияющим кружевом.
Геллерт часто, загнанно дышал, глядел шалыми глазами, а потом закинул ногу Альбусу на бедро и прижался всем телом. Дамблдор хотел уложить его на траву, целовать обжигающую кожу везде где дотянется, но Геллерт резко толкнул его, прижал и навалился, глаза у Гриндельвальда горели каким-то диким, волчьим, болезненным блеском, и Альбус зажмурился, чтобы не видеть их и чувствовать только горячечное тепло под своими пальцами.
И всё, что было дальше, Альбусу запомнилось даже не новизной, и не странностью, и не одуряющим желанием, а мучительным и хрупким сплавом слепящей темноты и обездвиживающего огня.
А то, что было еще дальше, когда они лежали и смотрели не друг на друга, а в это головокружительное бледно-васильковое летнее небо - не холодом ветра на остывающей взмокшей коже, не расплывающимся по телу, казалось, до самых костей, теплом, не терпким смолянистым запахом - а тем странным чувством опустошенности и полного безразличия ко всему вокруг, которое бывает приятным только когда поделено на двоих.
И по странному своему капризу память Альбуса отчетливо сохранила то, что если лежа смотреть на темно-лазурные цветы вероники, покачивающиеся на своих высоких ножках - они похожи на мелких усталых бабочек.
***
Так всё продолжилось. Нет, не то: так всё началось еще раз.
И как же это оказалось просто - не думать ни о чем, не заморачиваться ни на будущем, ни на настоящем, просто - быть, дышать, смотреть и слушать, видеть мир вокруг и чувствовать его всем телом. Альбусу казалось, что от близости Геллерта все чувства обостряются, а мысли уходят - и никакая болтовня, никакие планы мирового господства не могли заглушить этого. И еще ему казалось, что Геллерт этого не понимает, для него всё по-другому, совсем не так важно, что для него куда важнее разговоры, и чтобы его понимали и соглашались, а все остальное - просто приятное дополнение. Альбуса это выводило из равновесия: словно Геллерт, раскрыв перед ним какую-то дверь, сам же её захлопывал.
Словом, Альбус Дамблдор потерял голову. Причем он как-то совершенно просмотрел, при каких обстоятельствах он её потерял - то ли тогда, в первый раз, в лесу, то ли еще до этого, в первый вечер, в столовой миссис Бэгшот, то ли потом, когда Геллерт, в одну из очередных вылазок в лес, задыхаясь и выгибаясь под ним, стал просить Альбуса, чтобы он после лета уехал с ним - искать Дары Смерти.
Тогда Дамблдор подумал, что парень бредит - в такой момент чего только не скажешь. Он и сам в ответ забормотал: "Да, да, конечно" - но ни на следующий день, ни через день так и не спросил об этих словах, а потом и вовсе забыл.
***
- По-твоему, я зануда?
- Ты-то? Да нет, не то чтобы. Просто умеешь сосредотачиваться только на одной идее сразу. Ну, не знаю... Я сам такой же. Ты из тех, кто действительно защищает свои убеждения... ну только для этого надо знать, какие они, правда? Нельзя защищать то, чего даже не знаешь. Ну вот смотри, меня же ты не знаешь, ну, по крайней мере - мало, ты же не стал бы меня защищать? - Геллерт перевернулся на живот и посмотрел ему в глаза так, словно хотел услышать "Нет, не буду".
- Буду, - брякнул Дамблдор. - Только от чего?
- Найдется... - усмехнулся Геллерт.
Лежа по ночам на влажных от пота простынях, Альбус часто себя спрашивал - ладно, хорошо, он... да нет, не влюбился, какая тут может быть любовь, вы что, он же нормальный парень - ну ладно, завел роман с Гриндельвальдом. Это понятно почему - Геллерт был красивый, веселый, это ладно, это можно понять. Но что Геллерт мог найти в нем - Альбус понять не мог. Не ахти какой подарочек - нос слишком длинный, лицо неправильное, долговязый и нескладный, заучка и зануда, ни остроумия, ни блеска... "И комплекс неполноценности в сочетании с манией величия" - иронично добавлял внутренний голос.
И тем не менее ведь нашел же что-то - Альбус не мог не признать, что Гриндельвальд был увлечен - это было видно, и нечего тут прикидываться. И Дамблдора почти пугало голодное отчаяние, с которым Геллерт занимался с ним... нет, не любовью, какая тут может быть любовь, он нормальный парень - сексом, это было завораживающе и жутко - эти полубезумные глазищи с расширенными зрачками. С бессильной яростью сжимающие траву, одеяло или его плечо пальцы. Хриплое сбитое дыхание.
Даже в самые интимные моменты Дамблдор всегда себя контролировал, и иногда его касалось какое-то холодное, чужое, почти презрительное чувство, когда он глядел на мечущегося Геллерта.
Все остальное время Гриндельвальд был собранным, насмешливым и хитрым. В постели он казался уязвимым, и Альбус дурел от чувства собственной власти. Он хорошо чувствовал слабую сторону Геллерта - тот не умел держать себя в руках, когда что-то касалось его лично, а не отвлеченных материй, он без остатка отдавался и страсти, и гневу, и стоило только Альбусу в чем-то резко не согласиться с ним - Гриндельвальду пяти минут хватало, чтобы впасть в ярость, он был как избалованный ребенок, с которым легче согласиться, чем научить себя вести. И Дамблдор просто старался не особо ему перечить, думая, что всё это само как-то пройдет и устроится, и чувствовал, что вот-вот, еще немного - и они оба сойдут с заезженной колеи, перестанут говорить о власти, ну при чем тут власть, когда всё так хорошо - но сам же втягивался в разговоры, и спорил, и доказывал непонятно что, и говорил себе, что назавтра просто заткнет Геллерту рот, заткнет и поцелует, но и на следующий день ничего не менялось.
Скоро им стало мало встречаться днем - и по ночам Альбус аппарировал в дом на другой стороне улицы, тихо ступая по скрипучим половицам, добирался наощупь до кровати Геллерта и забирался под одеяло.
Иногда они просто лежали в обнимку, Дамблдор тогда чуть не засыпал, а Геллерт дергал его за волосы и шептал: "Не смей спать, что я скажу тете, если она тебя тут утром найдет?"
И он лежал и не спал, слушая тихое неглубокое дыхание Гриндельвальда.
И когда тот засыпал - осторожно вставал и отправлялся домой.
Иногда они занимались... Мерлин, да нет же, не любовью, какая любовь... - и Геллерт зажимал ему рот узкой тонкой ладонью, чтобы не разбудить тётю, чутко спавшую этажом ниже, и от этой темноты и бесшумности всё становилось еще острее и ярче.
Дамблдор помнил все мелочи, которых он в остальное время и не заметил бы, а сейчас они делали его почти счастливым: высокое жаркое пламя в камине, дрожащие блики огня на всех предметах, неумолкающий дождь за окном, слабый блеск столового серебра миссис Бэгшот, светлые сумерки, серые клочья тумана, теснящие тьму лучи утреннего солнца, скрипящие ставни, заговорщицкая ухмылка Геллерта, его худые коленки и зеленый свитер, брошенный в кресло.
Да нет же, нет, не любил он его - просто хотел, и любовался, и любил разговаривать с ним, просто... просто это всё было очень приятно, вот и всё.
А потом Геллерт рассказал ему о Дарах Смерти.
Пока эта тема не обсуждалась, пока слова спали за закрытыми дверями, еще была надежда все исправить, повернуть в другую сторону. Но будучи произнесены, они словно ожили.
Историей Даров Смерти увлекся даже Дамблдор. Завладеть Старшей Палочкой, стать величайшим волшебником и, может быть, даже победить саму смерть - в семнадцать лет такое кажется лучшей в мире перспективой. Это казалось неопасным и веселым, легендой, сказкой, которая может стать прекраснейшей явью, надо только немного поискать. И глаза у Геллерта загорались нехорошим фанатичным блеском, таким неподходящим для этого веселого юного лица, каждый раз, когда разговор заходил о палочке. Это был плохой признак, тревожный, но от внутреннего голоса Альбус отмахнулся.
Так же успешно отмахивался он и от мыслей о сестре и брате, появлялся дома так редко, как мог, и постепенно перестал испытывать угрызения совести по этому поводу.
А если ему случалось провести хоть несколько часов без Геллерта - он тут же начинал скучать, и когда они встречались снова, Дамблдор говорил "Я скучал", а Геллерт - "А я нет", но глаза его при этом смеялись.
Это были самые удивительные два месяца в его жизни. И потом, позже, он не мог даже заставить себя вспоминать о том, что получалось плохо или неудачно, о ссорах и проваленных попытках заставить Геллерта хоть на сутки отключиться от своей навязчивой идеи – в памяти было только общее и радостное, и не поменяло этого даже то, что случилось п
|
- участник сейчас на форуме
