Астрономическая башня

Все реки мира замерзли. Все потоки, несущие его сквозь воспоминания, сквозь шелковые обрывки ярких сцен, сквозь ласковое безумие на дне меняющихся и мерцающих вод, сквозь зрачки невероятных глаз, прикрытых тяжелыми веками - застыли. Гарри лежал в темной комнате дома номер 12, на самом дне, придавленный глыбами льда, под толщей замерзших океанов, и не видел неба. Да собственно, он не видел почти ничего. И никого. Он лежал тихо, очень тихо, на грязном полу, уткнувшись взглядом в потолок, и глядел только на трещины в нем, вязью складывающиеся в это имя. Руки не шевелились. Под тяжестью всех ледников - как могли они шевелиться? Тот дождь, сладкий холодный летний дождь, принесший в своих прозрачных ладонях огонь и ярость, тепло и трепет, омыл сердце Гарри любовью. А теперь оно почти не билось, скованное льдом.

Говорят, там, снаружи весна. Значит, льды должны таять? Гарри не ждал и не хотел этого. В его мире сейчас не было места весне. Весь он был занят, заполнен без остатка. У него не было мыслей, слов, снов, глаз… Только Сириус. Сириус Canis Major, Сириус ярчайший, Сириус, которого всегда было так много, с избытком, до рези в глазах, до боли в груди, до смеха, переходящего в тихий всхлип. Он заполнял Гарри полностью, взрывался самой яркой сверхновой, пылал в бархатной черноте за пределами видимого, стоило только закрыть глаза. И Гарри закрывал глаза, и смеялся, и касался вслепую раскаленной груди, шершавой кожи, под которой глубоко внутри безумствовал огненный шар неистового сердца, протуберанцы разносили по венам Сириуса огонь, толкали кровь в виски, в запястья. И Гарри слушал потусторонние голоса этого жидкого огня, прижавшись щекой к запястью руки, перебиравшей его волосы в задумчивой ласке. Гарри замирал, зажмурившись и боясь вдохнуть, боясь спугнуть миг тишины, миг редкого покоя. Минуту счастья. Эта минута, падавшая в песочных часах его судьбы сверкающей крупинкой кварца, плавилась от поцелуев, шороха одежды и шума дождя за окном.

Гарри, лежа на полу в своей мерзлой реальности, сворачивался в клубок, обхватывал тяжелыми руками колени и улыбался сквозь наплывы льда. Под вздрагивающими ресницами, покрытыми изморозью, под закрытыми веками блистали его сокровища. Он касался каждого воспоминания, как крыла бабочки, готового рассыпаться в прах.

Здесь Сириус склонил голову набок, как настороженный пес, волосы заложены за одно ухо и лежат на плече темной спутанной массой. Гарри сидит рядом, он целует одну прядь за другой, волосы пахнут табаком и мокрой шерстью. Сириус фыркает и бормочет сквозь смех:

- Прекрати, щекотно.

Гарри тоже смеется.

Он готов запутаться в этих волосах, как уже запутался в дружбе, уважении, восхищении, любви. Он не думает и рад этому. Он забыл, что такое думать. Он просто поглощает чистое сияние Сириуса, как пищу, необходимую для выживания. Он пьет его любовь, как воду, с жадной жаждой умирающего в пустыне. Он собирает нежные насмешливые слова с губ Сириуса своими губами. Он отшвырнул очки и забыл, куда. Он не хочет видеть. Он слеп и счастлив. Пусть будет так. Пусть будет легко, больно, жарко, нежно, странно, невесомо, взрывоопасно. Пусть каждый миг случается взрыв его сверхновой. Его головокружительного тайного счастья.

Здесь Сириус бесцельно ходит по комнате из угла в угол, иногда перебирая мелочи на пыльном столе, иногда улыбаясь лицам на фотографиях. Мятая мантия с шорохом задевает книжные полки, но шаги его бесшумны. Гарри в углу, голова его поворачивается за Сириусом, как подсолнечник за солнцем.

Здесь Сириус снова поет странные песни. С надрывом. Или тихо, сидя на подоконнике.
Гарри почти не понимает, о чем это... Спрашивает только:

- И как называется?
- Черный Пес, - смеется Сириус.

Гарри в недоумении. В песне ни слова о собаках.
Но слова привязчивы, и вот уже Гарри мычит тихонько и абсолютно немузыкально:

Угольями горит твой взгляд,
Мечты - в них ты - во мне горят.

На расстоянии в тысячу миль от того дождливого дня, в ледяную комнату кто-то принес Гарри поднос с едой. Кто-то пытался пробить непроницаемый кордон словами. Гарри не видел. Не слышал. Кто-то ушел, сгорбившись, бесшумно притворив за собой дверь. Суп в тарелке начал покрываться тонкой сизой корочкой льда. На куске хлеба появились серебристые иглы инея.

…это ничья вина виноват во всем только я вину на себе влачить спаси мою душу в ночи это ничья вина виноват во всем только я вину на себе влачить спаси мою душу в ночи …

А здесь Сириус распахнул окно, впуская в комнату косые острые струи ливня. Он подставляет им лицо, жмурится от удовольствия, струи рассыпаются идеальными стеклянными шариками в его волосах. На полу под окном лужа.

На наши лица должен дождь пролиться. Хотя бы капелька дождя?

В голове Гарри роятся строчки, как в улье - пчелы. Слова гудят, прикасаются мохнатыми лапками к стенкам его головы изнутри, причиняют боль. Эти строки - снова Сириус. Это он набит ими под завязку. Старыми, никому не нужными песнями, плохо рифмованными стихами людей, неизвестных Гарри. Сириус щедро рассыпает медь истертых слов. Горстями. И в них - весь он. Гарри научился узнавать слова просто по движению этих любимых губ. Он часто прижимается к ним своими, и тогда слова вибрируют между ними, переходя без единого звука внутрь Гарри, тяжело оседая где-то глубоко на дне души. Гарри стал нуждаться в этих словах, как нуждается он в Сириусе - страстно, безоговорочно.

Здесь Сириус обнимает его крепко, отчаянно, исступленно, оставляя красные следы пальцев на белой коже. Лицо его в свете ночника изменчиво и подвижно, как отражение луны в реке. Смесь вины, страсти, нежности, боли. Плечи его окаменели от напряжения, он наклоняется к Гарри, в глазах плещется невысказанное, непонятное. Гарри гладит его нос, скулы, губы, шею, целует, тормошит, ластится. Шепчет:

- Я так люблю тебя, Сириус.

И Сириус вспыхивает фейерверком, летней грозой, сумасбродной радугой.
Им хорошо вместе.

Еще один дождливый бесцветный день, серость растворяет все остальные оттенки, в рамке окна - карандашный набросок, небрежный эскиз. Сириус курит у окна. Дым окутывает его и тоже растворяется в серости, как финальный штрих рисовальщика.

Сириус смотрит на Гарри. Гарри просит:
- Сириус...
- Ммм?
- Спой что-нибудь.
Сириус улыбается лениво и тихо выпевает не слишком складные строчки:

О как я улыбаюсь этим летом!
Исчадья мрака, прочь с дороги!
Твои глаза мне скажут много.
Тебе - мелодия пропета.

Гарри открыл глаза, с ресниц легким пухом осыпался иней. Рубашка похрустывала. Сколько дней, лет, веков назад Сириус ушел за Завесу? Тогда замерзли все реки, все потоки слез. И кончился дождь. Гарри почти забыл песни того дождя, того Сириуса. Слова вымерзали, исчезали, уползали (бежали от наступавшего оледенения). Он должен был Сириусу песню, хотя бы одну. Ту единственную, которую помнил наизусть. Сириус спел ее всего один раз, и этого было достаточно.
Голос Гарри хрипел и обрывался. Петь он не мог и не умел, поэтому выкрикивал строки как призыв, как упрек, как самое сложное заклинание в надежде, что этого будет достаточно, и Сириус услышит. И вернется.

Если ты чувствуешь, что больше нет сил, и что воли осталось чуть.
Поверь, ты не можешь выбрать неверный путь.
Свет укажет тебе дорогу, откроет дверь. Поверь.
Ты правда думал, что я оставлю тебя одного во тьме?
Я знаю, что это значит, я соскальзывал в глубь души, на дно
Я отдам тебе каждый изгиб своего пути, прости.
О, послушай, я был и буду всегда твоим, равно
Как и ты. Разделю твою тяжкую ношу.
Позволь - разделю твою ношу. Позволь разделить твою ношу. Позволь.
Если ты чувствуешь, что больше нет сил... Свет укажет тебе дорогу, откроет дверь. Поверь.
Ветра перемен всегда будут виться вокруг тебя.
Любовь причиняет боль и может сожрать. Но я с тобой.
Я разделю твою тяжкую ношу. Позволь.
Свет.
Всем нужен свет.
Свет. Свет. Свет.

Слова слетали с губ Гарри заклинанием, приобретая новый смысл. Он был переполнен светом, и этот свет был - Сириус. Ему нужно было только выпустить его, открыть все заслонки, ржавые от замерзших слез, все дверцы, затянутые ледяной коркой тоски и отчаяния. Сириус, который всегда рядом, готовый разделить любую ношу, когда у Гарри не остается сил. Теперь помощь нужна ему. И Гарри срывал заколоченные ставни с визжащих петель, со своих слепых глаз, выпуская весь свет, накопленный им за это время с жадностью скряги. Хрупкие крылья бабочек-воспоминаний сминались, осыпаясь в прах. Не страшно. Он соберет новые.

Через сотню песчинок, с шелестом соскользнувших одна за другой куда-то вниз (глубже не бывает), раздался стук в дверь. Пошатываясь, Гарри встал. Нашарил очки, смахнул с них таявший лед. Вокруг все хлюпало и текло. Он подошел к двери и открыл ее. За дверью вместо темного коридора шумел летний ливень, стоял серебристой живой стеной. Гарри моргнул и не заметил, как из дождя, отряхиваясь, вошел Сириус в промокшей черной мантии. В глазах его был дождь, свет и что-то еще.
Улыбаясь, он сказал:

- Ну вот, похоже, я наконец-то перестану забираться к тебе через окно.

fin

		ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ. Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме. Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.