ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Отправлено: 14.06.08 22:31. Заголовок: "Любить иных - тяжелый крест", Петтигрю/ТЛ, ЛМ/ТЛ, NC-18. Мини. Глава 1. Пробная.
Название: "Любить иных - тяжелый крест" Автор: Irnerius Бета: banshee aka banion Рейтинг: NC-18 (Я настаиваю. Ну правда же. Нет, ну можете и девушки с вьюношами почитать...но вам то надо?) Пейринг: Петтигрю/ТЛ, ЛМ/ТЛ Жанр: romance, humor, POV Волдеморта Предупреждение: bdsm Дисклеймер (отказ от прав): Все права на персонажей и сюжет "Гарри Поттера" принадлежат Дж.К. Роулинг. Автор фика материальной прибыли не извлекает. Архивирование (то есть размещение фика в архивах): Разрешаю, только дайте знать.
Отправлено: 15.06.08 00:01. Заголовок: Глава 1 Котел кипит ..
Саммари: Молодого Петтигрю приводят в ставку Волдеморта. Маленькая слабость Темного Лорда позволяет Питеру сохранить жизнь. Но как к этой слабости отнесутся прочие Пожиратели и запуганный беспощадным Волдемортом магический мир?
Глава 1 Котел кипит и бурлит. Я, уже весь покрытый копотью, мучаюсь с газовой горелкой, пытаясь сделать огонь не таким сильным. Наконец мои старания увенчиваются успехом, и я кидаю в раствор первый активный ингредиент, отшатываюсь от небольшого взрыва. Давненько я не баловался зельеварением... Как же мне это нравится! Что там у нас дальше, флобберчервь? Ну надо же, а на вид такое безобидное создание. Скидываю десяток червей. Дальше… а дальше у нас в скобочках: «измельчить и очистить от шкурки». Ругаюсь и вылавливаю червяков сачком, обжигая пальцы, стягиваю шкурку с пока живых беспозвоночных и приступаю к кромсанию прямо на полу. Фух. Надо бы, пожалуй, внимательно еще раз перечитать весь рецепт… С переменным успехом за всем вышеперечисленным следуют: аконит, красный перец, анютины глазки и так далее и тому подобное и капля моей… спермы? Вот бы увидел кто: зельевар-извращенец дрочит над котлом. Ну что, вроде соответствует приведенному описанию. Если, конечно, действительно загустеет, когда остынет. А если не получилось, то, учитывая всю, скажем так, забавность действия правильно сваренного зелья, оно может приобрести прямо-таки смехотворный эффект. Через час наведываюсь к очагу. Ты знаешь, что ты идиот, зельевар-самоучка? Ты же знал, что оно загустеет. Так какого ж, извини, оставил его в котле? Вытряхиваю, что вытряхивается, на тарелку. Остальное заливаю бензиновым растворителем. Стоп. Вы, наверное, недоумеваете, с чего бы это мне, величайшему магу в истории (а вы еще не заметили, что им-то я и являюсь?), вздумалось самому варить зелья, когда я мог бы поручить это любому другому? Все началось месяц назад. Когда Уолдену МакНейру вздумалось проявить гомофобию. *** – Что-нибудь содержательное есть? – Откуда мне знать… – Eсли нет, то и убили бы сразу… – Сами приказали без вас не убивать, после того как ненароком аурора пришибли, не расспросив... – Охх… ну а… кто-нибудь… ну ты понимаешь. – Там только мужчины. – Ну и ханжа же ты, МакНейр… если дальше будешь таким ханжой, мне придется самолично показать тебе радости мужской любви. – Я лучше сам на себя аваду наложу, милорд. – Ты прямо-таки будишь во мне азарт подобными заявлениями. Спускаюсь вслед за МакНейром. Как же мне нравится моя лестница: она напоминает фортепиано, на котором я так и не научился играть. Пока. По широкой спирали идут: черная ступенька – белая, черная – белая… и еле заметные алюминиевые перила. Чудо что за лестница! Внизу стоят пятеро. Один из них – Люциус Малфой. Он обнимает парня, который, в свою очередь, откинул Малфою голову на плечо, порывисто дышит через полуоткрытые губы, коими пытается найти губы Люциуса, короче говоря, «плывет» по полной программе. От вида парня я возбуждаюсь. Я бы не прочь оказаться на его месте, но, как говорится, noblesse oblige. Так что приходится мне довольствоваться малознакомыми особями, которых не жаль и пришить после секса. Люциус поворачивает ко мне лицом пленника, на котором все уже давно расстегнуто. Тот вынужденно «включается», я осматриваю его оливковое тело. Что-то Малфоя последнее время тянет на азиатов… Люциус медленно поворачивает парня ко мне задом, к себе передом, скидывает держащуюся на плечах пленника робу и приказывает ему спустить брюки. Плечи парня напрягаются, но Малфой делает рукой что-то, чего я не вижу, и юноша судорожно стягивает штаны вниз, чреслами прижимается к Люциусу. Малфой берет его за ягодицы и раздвигает их для меня. А вот мне не нравятся азиаты. И Люцу меня на них не подсадить. Я морщусь и отрицательно качаю головой. – Авада Кедавра, – бросает Малфой. Рядом раздается задушенный в зародыше крик – это кто-то из пленников не выдержал. Я недоволен. То, что я не хочу трахать парня, не значит, что я не хочу посмотреть, как это будет делать Люциус. Но, к сожалению, демонстрировать вуайеристские наклонности я могу тоже только с теми, кто уже никогда ни с кем не сможет поделиться впечатлениями. Люц видит мое недовольство, и я читаю в его душе растерянность и злость на себя. Ты не виноват, мой прекрасный мальчик. Я мог бы точнее выражать св ои мысли. – Иди-ка сюда, – я позволяю себе взять Малфоя за плечи и повернуть лицом к оставшимся трем пленникам. – Тебе здесь кто-нибудь нравится? Остался один высокий худощавый мужчина средних лет, хрупкого телосложения мужик, по виду аурор аурором, и мордастый молодой человек лет девятнадцати, то ли качок, то ли толстяк – под мантией не видно. – Нет, – ровно произносит Малфой, и все трое с облегчением выдыхают. – Уолден? Может, все-таки… Не хочешь исполнить желание своего господина? – Любое другое, – усмехается МакНейр, – но я бы сказал, что вот этот вот – аурор. – Я бы тоже. А что он нам сам скажет? Мужчина мертвеет. – Я не… я ничего не делал против вас. Я работаю в статистическом отделе. – Понятно. Убить. Кто-нибудь может что-нибудь предложить за свою жизнь? Высокий и сухопарый застывает с гримасой, которая, как он полагает, должна обозначать улыбку. Молодого человека трясет так, что по идее его должно стошнить от такого сотрясения. Аурор активно потеет. Аурор умирает первым. Молодой человек закрывает глаза. Сухопарый бросается на МакНейра с голыми руками, но его голова откидывается, и из длинного разреза поперек горла толчками начинает вытекать ярко красная кровь. Остается последний. По его лицу из-под закрытых век текут слезы, он плачет с еле слышным хныканьем, сотрясаясь всем телом. В нем нет надежды или попытки разжалобить, даже страх не доминирует, в нем читается… обида? Я делаю МакНейру знак остановиться. – Где это взяли? – Мы развлекались, а он фотографировал, кого не следует. Я подхожу, он совсем небольшого роста – макушка едва доходит мне до плеча, – и, возможно, поэтому мужчина выглядит так молодо, беру в пальцы крупный подбородок. Гладкая кожа приятно скользит под пальцами. – Открой глаза. Веки тут же поднимаются. Сейчас он готов сделать для меня что угодно. – Боишься умирать? – усмехаюсь я. – Нет, – еле слышно выдыхает мой пленник. – А чего ревешь, как баба? – Я хочу жить. Я поднимаю бровь, как бы признавая допустимость такой постановки вопроса. Я ему почти завидую, ведь я не могу сказать того же самого о себе. Ни по первому пункту, ни по второму. – Раздевайся. Руки тянутся к застежке у горла, а разум вспыхивает ненавистью к себе – нет, к телу: он уверен, что не понравится и будет убит. Из чувства противоречия вознамериваюсь рассмотреть в нем что-нибудь привлекательное. За мантией следует красная майка: она была бы маггловской, если бы не стилизованный золотой лев на коротком рукаве. Впервые вижу льва на выпускной квиддичной майке, вот змей – сколько угодно. Он поднимает на меня взгляд, он уверен, что дальше никому неинтересно. Я, реализуя свое намерение, отмечаю крепкие мышцы на руках, правда такие же короткие, как и он сам. И заканчиваются эти руки – я щупаю его ладонь – мягкими пухлыми кистями. Выше чуть-чуть выделяются грудные мышцы. Будто он только недавно начал качаться. Его рука в моей дрожит, но не потеет, а становится суше и горячее. Это решает вопрос. – Дальше. Он снимает ботинки и носки – стопы такие же, как руки, я наклоняюсь, чтобы пощупать. В голове сверху вспыхивают одна за другой две мысли: что меня сейчас можно оглушить, ударив по затылку, и что надо не шевелиться, чтобы никто не заподозрил в нем такое намерение. Выпрямляюсь, делаю знак продолжать. Теперь он пугается. Он понимает, что если он все-таки понравится, то… то последствия могут быть хуже, чем он предполагал. Он стягивает штаны одним движением – кидает в ту же кучу, где лежит остальное, и быстро выпрямляется. В фигуре его есть что-то женское: тяжелые бедра, широкий и – я щупаю и уже не хочу убирать оттуда руку – мягкий живот. Опускаю взгляд ниже. Ну, там все сморщилось от ужаса, но по предварительным оценкам вполне пропорционально обладателю. – Повернись. Паника и отчаяние. С чего бы? Вполне крепкая задница и накачанные ноги… а-а-а… это из-за синяка посреди спины. В жизни бы не стал это трахать, но, честно говоря, еще ни разу не встречал тела, которое бы больше, чем это, хотело мне понравиться. И я снисхожу. Вернее, наоборот, поднимаюсь в свою спальню, приказывая ему идти впереди. Он идет, и вот теперь его наполняет страх. Я закрываю дверь паролем. Он косится на нее так, будто действительно думал, что формальное наличие выхода как-то влияет на ситуацию. Я сбрасываю мантию и расстегиваю брюки. Указываю ему глазами вниз. Он наклоняется, потом понимает, что даже при его росте этого недостаточно, встает на колени… но так его роста не хватает, чтобы дотянуться до моего паха. Растерянность его столь велика, вкупе с подозрением, что за такую физиологическую несовместимость его немедленно убьют, что я не могу сдержать усмешки. Даю подзатыльник и сажусь в кресло. Он быстро, будто опасаясь, что я передумаю, переползает ближе ко мне. Я с любопытством смотрю вниз – нет, никакого возбуждения, просто желание жить. Он вытягивает из-под гульфика мой член, который от устроенного Малфоем представления все еще наполовину стоит. Берет в рот головку и неуклюже пытается на нее насадиться. Понятно. Ну что ж, зато он делает это с таким страхом, что выходит у него чертовски нежно, будто ему действительно не плевать на меня. – Тебе делали минет? – интересуюсь я у неуча. Секундное желание солгать, но страх не позволяет ему: – Нет. – Ну представь себе, что тебе сосут, и делай то, что тебе бы понравилось. Он замирает, потом всасывает в себя мой член, обводит языком обрисовавшуюся головку. Я вижу, как его рука тянется к паху. – Можешь себя трогать. Он хватается за член, а головой жадно насаживается на мой, несколько движений – и он спускает себе в руку. Я смеюсь: – У тебя давно был секс? Он замирает – с обкончанной рукой и моим членом во рту. Меня посещает страшная догадка: – Сформулирую вопрос иначе. У тебя вообще был секс? – Нет, – шепчет он. – Сколько тебе лет? – Двадцать один. – Тебе не нравятся женщины? – Нравятся… Я перевариваю информацию. Чтобы выйти из Хогвартса девственником – я не знаю, что для этого нужно сделать. Он, решив – это действительно очень смешно, – что не достоин сосать мой член, скользит по нему губами. Зашибись, парень, тебя можно просто легилиментить и кончать уже только от этого. Я подвожу палец под его подбородок, поднимаю руку вверх. Он тянется вслед, поднимается. Делаю на него шаг, он пятится назад, пока не падает на кровать. Он тянется ртом к моему члену из положения сидя, но я указываю подбородком ему за голову, он забирается на кровать с ногами, после чего впадает в растерянность, не понимая, что от него хотят, и… да, смотрит мне в лицо. Чтобы оценить всю смелость поступка моей маленькой игрушки, для сравнения скажу, что Люциус смотрит на меня прямо не больше десяти секунд. Красные отблески, старательно отработанное перед зеркалом выражение лица жестокого ребенка, отрывающего бабочкам крылья, и репутация приводят к тому, что даже такая наглая, уверенная в себе и в моем расположении скотина, как Малфой, несколько напрягается. Этот бросает, конечно, только косой взгляд в надежде прочитать в моих глазах, что мне, собственно, нужно. И временно выпадает из восприятия окружающей действительности в борьбе с собственным мочевым пузырем. Я скидываю туфли, забираюсь на кровать, встаю над ним на колени и прижимаю к матрасу одной рукой его грудь, другой – ноги. Потом накрываю ртом его член. Тот мгновенно набухает: в полный рост – четырех-пятидюймовый толстенный набалдашник. Недлинный, ровный, толстый… идеально подходит для… нет, Том, ты Темный Лорд или где? Никаких «для». Только не дома, когда в доме есть еще кто-то. Его яйца мгновенно поджимаются, но так неинтересно и… нет, просто при моей склонности к перфекционизму я не могу допустить, чтобы что-то при мне делалось кое-как. Отстраняюсь, он тяжело дышит; когда я снова облизываю его розовый член, издает стон. Действую аккуратно, чтобы не дать ему кончить раньше времени, то есть раньше, чем я захочу этого. Если он сейчас так стонет, как же он будет орать, когда я буду его трахать… Его высокие, словно женские, стоны заводят меня, и я быстро довожу его до оргазма, вовремя отстранившись, чтобы на меня не попала сперма. Брр, он еще пытается в этот момент прижать мою голову к своему паху, но вовремя проснувшиеся проблески разума заставляют его отдернуть руку, прежде чем пальцы касаются моих волос. На самом деле разумнее было бы не дать ему кончить вовсе, но я не хочу, чтобы его пальцы лазили в мою банку со смазкой, и уж тем более не собираюсь самостоятельно разрабатывать его анус. А трахать насухую по первому разу просто-напросто больно. В смысле мне. Теперь же у нас есть смазка. – Ноги в стороны. В коленях согнуть. Поднять, завести за голову. Смажь промежность спермой и держи ноги руками. У него вообще мало волос на теле, в том числе в паху, а промежность так вовсе лишена растительности. Я с размаху вколачиваю ему наполовину. У него очень эластичный сфинктер, поэтому он испытывает раза в три меньше боли, чем я намеревался причинить. Но все равно растягивает лицо в гримасе боли и впивается пальцами в одеяло. Ладно, мое маленькое ничтожество, так и быть… Жду секунд пять, после этого начинаю трахать его сначала плавными фрикциями, потом быстрее и со всей амплитудой. С пары попыток нахожу угол, при котором он издает наиболее интересные звуки, отбрасываю его руки от члена: ну уж нет, если ты тут и будешь кончать, то это будет только анальный оргазм. Вставляю ему под крики и мольбы не останавливаться до тех пор, пока он не кончает, на этот раз целым фонтаном, – теперь сперма все-таки попадает на меня. И понимаю, что сам я точно не смогу кончить. Его толстый раскачивающийся набалдашник сводит меня с ума. Он ведь такое ничтожество, что это не страшно… Ну что, Том… все-таки сучка, а не Темный Лорд? Или перетерпеть? Но сколько ж можно уже? – Сделаешь то же самое для меня? Парень медленно приходит в себя и смотрит на меня, прикидываясь олигофреном. А что ему остается делать? Если он неправильно меня понял, а понял он правильно, то за попытку выполнить указание его смерть станет раза в три мучительней… Я беру две подушки, кладу посреди кровати, ложусь на них животом и раздвигаю ноги. Надеюсь, ему не пришло в голову, что этот вопрос мог не быть риторическим? Горячие сухие ладони ложатся на мои ягодицы. Да-а… хотя бы потрогай меня там. Его руки раздвигают мои ягодицы. О да – я лежу с раздвинутыми ногами и моя хорошо разработанная дырка открыта для использования, а позади меня стоит парень с толстенным болтом. Меня пробивает дрожь, но я ловлю подступление оргазма и останавливаю. Давай же, вставляй… Анус ноет в ожидании вторжения. Сзади меня задыхаются, потом я ощущаю горячее дыхание и – о черт – если он действительно будет это делать, через минуту я буду скулить, как сука, а это мне вовсе не к лицу. – Просто засади мне, – я стараюсь, чтобы мой голос не дрожал от предвкушения, но, скорее всего, впустую. Язык исчезает – умоляющий стон я сдержать не в силах, – и в следующую секунду ощущаю, как его член раздвигает ягодицы, подбираясь к дырке. Бедра сковывает судорога: так я стараюсь не вихлять задом, чтобы насадиться на него. Он начинает впихивать в меня член. Ох Мерлин, твою ж мать, настоящий, живой, толстенный болт во мне, а не кусок латексной дряни, оживленный моим заклинанием – сколько у меня этого не было? Месяц? Полтора? Я двигаюсь назад, насаживаясь до упора. Тут главное – сдержаться и не сжать сфинктер от удовольствия, потому как на этом месте онанист наверняка кончит, и все закончится. Впрочем, он и так может кончить, но ему как-то удается сдержаться, и он медленно двигается во мне. И – о-о! – даже идиот умеет пользоваться таким болтом, нужно быть акробатом, чтобы двухдюймовой штукой в поперечнике не задеть предстательную железу. А этот идиот не акробат. Сначала он двигается плавно, но от того, с какой силой я двигаюсь ему навстречу, до него, вроде, доходит. И он начинает вгонять его на всю длину, так, что анус мой горит, что совершенно замечательно сочетается с теплыми волнами, ходящими по моему телу. Похоже, он нашел свое истинное предназначение – перед смертью выебать меня, как азкабанский вольнопоселенец – козу. Я прогибаюсь, постанываю и целую собственную руку в отсутствие иного объекта, в общем, позволяю себе быть той блядью, которой являюсь на самом деле. И – да! Все-таки я успеваю кончить раньше, чем он изливается в меня. Лежу с полминуты, потом переворачиваюсь медленно, чувствую, как из меня все вытекает на и так уже убитое покрывало. Забираюсь повыше на подушках, лежу, свесив ногу, наслаждаюсь кайфом во всем теле. Он сидит на коленях на краю кровати, опершись руками перед собой. Чертовски устал, но лечь не смеет. Он на самом деле и сидеть-то не особо смеет, но надеется, что на собственной кровати я никого убивать не стану. Вскидываю руку, в нее влетает волшебная палочка. Он все понимает без слов, глаза его закрываются, подбородок начинает трястись. Может быть… я никогда раньше не спал с одним и тем же человеком два раза подряд… или все-таки пойти и сдаться Малфою… ведь не откажет он своему господину в такой малости и не будет идиотом, чтобы действительно обмолвиться хоть полсловом… но нет. Хитрый Люциус может однажды перехитрить самого себя. А этому ничтожеству никто никогда не поверит. Почему такой странный выбор? Потому что Малфой – это то, что я на самом деле хочу. А это – то, что есть прямо сейчас. – Ты понимаешь проблему? Он кивает. – Предложения? Но предложений не поступает. – Я не скажу, – шепчет он, но на этом все заканчивается и сменяется чередой умоляющих неоконченных фраз, перемежаемых целованием оставшейся на кровати ноги. Никогда не видел, чтобы так пресмыкались. Ну, не считая Нагини, разумеется, но ей положено. Нет, я реалистично к себе отношусь, если отбросить мою же пропаганду. То есть я понимаю, например, что я сучка, и понимаю, что все мое беспокойство по этому поводу имеет какое-то значение только потому, что я сам это значение данному обстоятельству придаю. И так же я понимаю, что у меня у самого проблемы со сверхценностью смерти, и это довольно сильно усложняет мне жизнь по сравнению с обычной паранойей тиранов. Это, вероятно, лечится, но сейчас не до того. И вот если взять некую гипотетическую вероятность того, что я окажусь во власти кого-то беспощадного и жестокого так же, как это ничтожество сейчас находится в моей, даже я со всеми диагнозами не стал бы изображать дождевого червя, тем более перед человеком, которого только что отодрал по самые гланды. – Где ты живешь? Он замирает. – Что? – Я плохо говорю по-английски? – На Эвергрин-роуд, 45. – С кем? Имена. Если солжешь, умрешь. Без предупредительных круциатусов. Я увижу ложь. – С м-матерью… Бастиндой Петтигрю, и сестрой – Мирандой Альварес. – Хорошо. Зачем тебе вздумалось фотографировать моих людей? – Я… – на лице его и в голове написано отчаянье, он знает, что ответ – это смертный приговор, – я работаю в «Ежедневном Оракуле». Мне были нужны кадры. Журналист. Том, забудь о своей жопе, этот ублюдок – журналист. – Ты будешь жить еще три дня, потом тебя убьют. Если тебя не найдут, то сначала убьют твоих женщин, а потом уже найдут и убьют тебя. Этот срок могу продлить только я. Для этого через три дня ты придешь сюда. На протяжении этого времени ты никому не сообщишь о том, что был здесь и что видел. Ты не будешь заниматься сексом или удовлетворять себя сам. Если нарушишь хоть одно из этих требований, умрешь. Он падает лицом на простыню, обвивает руками мою голень, исступленно целует пальцы, потом поднимает взгляд на мой член, вопросительно смотрит на меня. Я киваю. Он облизывает мой пенис так, будто это величайшее сокровище в мире. Я сижу расслабленно и плавно улетаю, только рука держит его за волосы, чтобы трахать в рот с нужной скоростью. Он запускает руку под меня и всовывает пальцы в анус. Сгибаю вторую ногу, чтобы ему было удобнее. И кончаю второй раз подряд от давления на простату, прижав его голову к своему животу. Потом позволяю руке упасть с его затылка. Он медленно выпускает член изо рта и немного приподнимается. Потом прижимается щекой к внутренней стороне моего бедра. – У тебя есть имя кроме того, которое я не смею произносить? – еле слышно спрашивает он. – У всех есть имя. Мое для тебя – Хозяин.
Глава 2. Наглый длинный нос появляется из-за двери. Вслед за ним – вечно печальные глаза. А вот домовой эльф совсем меня не боится, и ничто не мешает ему меланхолично взирать на меня укоряющим в рабовладельчестве взором. – К вам пришел маленький человек и говорит, что явился по вашему приказанию. Керри не знает его. – Отведи его в мою спальню, заставь раздеться и привяжи к постели. Руки. Я гашу в себе дрожь нетерпения и дочитываю главу, хотя стояк мешает держать книгу на коленях. Потом иду в ванную и произвожу необходимые процедуры. Когда прихожу в спальню, то по некоторому проблеску радости на его лице понимаю, что он лежит там уже с полчаса. Впрочем, радость сразу сменяется страхом. Сажусь на край кровати и беру его за член. Он задыхается, поднимает бедра навстречу моей руке. Сжимаю пенис до тех пор, пока его возбуждение не сменяется жалкой гримасой на лице. – Ты рассказывал кому-нибудь о своем маленьком приключении? – Нет-нет, конечно. Моя рука немного ослабляет хватку, но не до такой степени, чтобы дискомфорт прошел. – Секс? Он усмехается. – Нет. Рука еще ослабляется. – Онанизм? Секундная пауза, и он открывает рот, чтобы ответить. – Питер… – предупреждающе протягиваю я. Ответ мне был ясен еще три дня назад, а вот лжи мне слышать совсем не хочется. – Я всего лишь… – Да или нет? – Да. Я с силой стискиваю его мошонку. Он кричит в голос, сжимает ноги, но только обхватывает ими мою руку, пытается дергаться, но тут же перестает, потому что от этого яйца только сильнее оттягиваются. – Я просил так мало за то, что дал тебе так много – сохранил твою жизнь… – я само разочарование. – Ты должен бы не кричать, а благодарить меня за то, что я еще не убил тебя, а вместо этого лишь откручиваю яйца. Начинаю сжимать его мошонку то сильнее, то слабее для новизны ощущений. – Пожалуйста, перестань… умоляю… пожалуйста… Я протираю его лицо от слез возле носа, чтобы он не захлебнулся ими. – Благодари. Если я не буду чувствовать твоей благодарности, то могу решить, что тебе не нравится то, что я делаю, и твоя маленькая отсрочка закончится. – Спасибо, хозяин. – За что? – За то, что наказываешь меня вместо того, чтобы убить. Я почти отпускаю его яйца на секунду, а потом сжимаю с новой силой. Он визжит и сучит ногами. – Тебе нравится? – Да, мне нравится, как ты стискиваешь мои яйца. – Сжать сильнее? – Да, пожалуйста. – Раздвинь ноги. Я сжимаю руку и в момент, когда он уже готов потерять сознание, отпускаю мошонку, приподнимаю его бедра и начинаю мягко, еле касаясь, вылизывать его яйца. Постепенно, когда боль отпускает его, беру в рот и начинаю перекатывать их языком. Всхлипы наверху не стихают, но приобретают несколько обиженный оттенок. Это уже не от боли, это мы так претензии предъявляем, в то время как набухающий член откровенно демонстрирует истинные ощущения. Я выпускаю его яйца, поднимаюсь над членом, почти касаясь губами головки. Но только почти. – Пожалуйста, – шепчет он. – Что? – Возьми его… – А ты не обнаглел? И вместо того, чтобы отразить страх от осознания допущенной наглости, его глаза расширяются – это он чувствует, как в его заднем проходе возникает нечто и начинает медленно расширяться и нагреваться. Его анус сжимается и разжимается. Он смотрит на меня со смесью благодарности и мольбы. Предмет внутри него то сужается, то расширяется. Я глажу его бедра и живот, старательно обходя багровый член. И в тот момент, когда он уже вполне готов взорваться и так, невидимая лента охватывает основание его члена и не позволяет кончить. С губ его срывается стон разочарования. – Твое наказание за ослушание еще только начинается. Я сажусь ему на грудь, отвязываю одну руку, и он хватает мой вставший колом при виде его фаллоса член ртом, насаживается на него, докуда может достать, потом пытается вставить мне пальцы в задний проход. Мой достаточно сузившийся за три дня сфинктер не выдерживает попытки с размаху всадить сразу два пальца и Питер получает оплеуху, отдергивает руку. Его пробивает дрожь, он мычит, будучи не в состоянии говорить с членом во рту. Я отодвигаюсь. – Умоляю, прости. Я думал, что… – Плавнее, идиот. И пальцы оближи, раз уж все равно рот свободен. О да… вот это уже лучше. Я чувствую, как уплываю, упираюсь лбом в спинку кровати, чтобы не упасть. Потом вытаскиваю из себя его руку, привязываю обратно и сажусь на его член. Он вколачивает его в меня навстречу, как сумасшедший. Через пару минут я кончаю себе на живот и ему на грудь, обмякаю, но не падаю вперед, упираясь кулаками в его грудь. – Можно теперь мне кончить, хозяин? – Не останавливайся. Пожалуйста. Это что, я сказал? Он продолжает движения бедрами, и я снова освобождаю его руку, кладу ее себе на член. Он дрочит меня почти грубо, потирая большим пальцем уздечку. Вторая порция спермы поменьше, она стекает по моему члену вниз, к промежности. От этого удары его яиц об меня окрашиваются характерным хлюпающим звуком. На третьем, сухом, оргазме я почти теряю сознание, и его уже не хватает на то, чтобы удерживать заклинание, не позволяющее кончить. Придя себя, сдираю веревки с его рук, бросаю: – Убирайся. Потом вспоминаю о виртуальном фаллоимитаторе в его заднице и уничтожаю его. Он поднимает на меня мучительный взгляд. Я пожимаю плечами – на сегодня я удовлетворен и больше в его услугах не нуждаюсь, отстраняюсь, чтобы одеться, и вижу его багровый пульсирующий эрегированный болт. – Помоги себе сам, – возмущенно рявкаю я, чего ждет придурок, мне непонятно, и лучше бы для него мне и не понять. – Спасибо… Он кончает от одного прикосновения. Я думаю пойти в душ, но у меня на языке вертится вопрос, а Петтигрю еще не в том состоянии, чтобы разговаривать. Оставлять же журналюгу одного посреди своей спальни мне вовсе не хочется. Минут пять собираю в стопку свою раскиданную одежду, рыщу по его карманам, не нахожу там ничего, что могло бы меня заинтересовать, и скидываю его аккуратно сложенную до моего вмешательства одежду в кучу. Наконец, мне становится скучно, и я шлепаю его по пузу. – Чего ты хотел от меня? – Ничего… – А вот эти вот взгляды и подобное? – А… Я хотел, чтобы ты позволил мне кончить. – Но заклинания уже не было. – Но ты хотел, чтобы я сдерживался, а заклинание пропало случайно… Шлепаю его по щеке. – Молодец. Можешь считать, что искупил ослушание. Он пытается ловить мою руку, но получает удар наотмашь, закрывает голову руками и сжимается. – Не сметь от меня закрываться! Руки и ноги в стороны. Глаза открыть. На меня смотреть. Держу его так несколько секунд, потом рявкаю: – Круцио! Подушку рядом с его головой пробивает насквозь. Он на секунду замирает, потом подбородок его начинает трястись, а из груди вырывается хныканье. Я смотрю на него, потом сажусь рядом, даю еще одну несильную пощечину. – Все на сегодня. Иди уже. Не плачь. В том же режиме. Он проглатывает страх и обиду, соскальзывает с кровати и начинает судорожно одеваться. Я наблюдаю за этим не особо привлекательным зрелищем, и меня наполняет странное ощущение, примерно такое же чувство, как когда кто-нибудь позволяет себе лишнее с моим домовым эльфом, – смесь презрения и собственнической ревности. Вдруг он оборачивается в одной штанине. – Хозяин… могу я задать вопрос? – Попробуй. – Если бы я не выполнил два других твоих условия, ты бы убил меня? Я подхожу к нему вплотную. – Послушай, я читаю людей насквозь. Почти всех. И в тебе я вижу, что ты совсем не дурак. Так что вполне понимаешь, что не обладаешь такой сексуальной привлекательностью, чтобы потерпеть утечку от тебя хоть грана информации или измену. Он быстро кивает, явственно сглатывает и принимается натягивать вторую штанину. – Керри! Проводить и отдать палочку на выходе. Да… – беру Петтигрю за складку на животе, – сделай с этим что-нибудь. *** – Что происходит? – Я в чем-то провинился перед тобой, Люциус? – говорю я с ложным смирением. Малфой осекается, низко склоняется, но по наклону головы видно, что он действительно в ярости. – Он видел меня, Уолдена, вас. Он не только жив, но и свободно разгуливает по Лондону. Я беру Люциуса за плечи, поднимая в вертикальное положение. От моего прямого взгляда он сразу смягчается… примерно как смягчается растекающийся от жары пудинг. – Он слишком труслив, чтобы причинить какой бы то ни было вред. Лицо Люциуса искажается от злобы, потом его пробивает дрожь, и Малфой обхватывает меня поперек туловища – крепко и судорожно, в мое плечо буквально впиваются его губы. Такого он себе не позволяет со мной даже в постели. – Почему, Том? Объясни. Что не так? Что я сделал? Пожалуйста. Я все исправлю. Это месть мне, да? Тебе ведь не может нравиться это… в общем, это? – Что-то я не пойму, что случилось, Люци. – Я не видел тебя уже три недели. Нет, полторы недели назад ты меня вызвал, дал поручение, вечером выслушал отчет о проделанной работе и отправил. – Мне было не до того. К тому же мне не двадцать лет, чтобы трахаться каждый день. И, думаю, не стоит так меня сжимать. – Не обяз… ты врешь!!! Ты трахаешь этого жирного журналиста по три раза в неделю. На это у тебя хватает сил. Малфой снова осекается, поняв, что перешел отведенные границы. – Наш разговор окончен? Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Люциус издает позади сдавленный звук проглоченного всхлипа, и я замираю. – Тебе нравится, что он тебя боится до обморока? Или что? Скажи мне, что делать, и я сделаю. Привяжи меня к кровати. Угрожай мне убийством. Убей меня. Что угодно. Если меня как следует запугать, я тоже стану тряпкой. Не говоря уж о том, что отлично умею притворяться. Поворачиваюсь к нему, беру за волосы на затылке. Он смотрит на меня, трясется, но смотрит. – Хочешь трахнуть меня, Люци? – говорю это ровно, без акцентов на каком-либо слове. Чтобы это можно было воспринять и как предложение, и как подозрение в таком вот паскудном желании. – Я не… – он медленно сползает на колени, – я бы не посмел и подумать. В голове его теперь мешанина из страха и злости, что мне в голову пришло столь идиотическое подозрение, а также еле сдерживаемого желания предложить мне посетить мозгоправа. Втягиваю побольше воздуха и решаюсь. – Вот именно, – шепчу я, склонившись к его уху. Две секунды, которые Малфой молчит, кажутся вечностью. Потом я ощущаю его губы на своем виске. – Том… я люблю тебя. Если я… если я вдруг правильно тебя понял, хотя мне, наверное, кажется, то я хочу все, чего хочешь ты. – Это да… а теперь посмотри-ка на меня. В глаза, Люциус. Если однажды тебя припрет, используешь ли ты это против меня? Я врываюсь в его мысли и он, конечно, это чувствует, поэтому не оскорбляет мой слух ложью. – Я сказал, что ты можешь убить меня, если захочешь… Я понимаю все, что он хочет сказать, но понимаю также, четко сознаю, что убить я его не смогу. Поэтому только выдавливаю: – Странная логика. Он падает на пол и обхватывает мои щиколотки. – Я убью его, я убью этого маленького ублюдка. Нет, я отрежу ему член. И задницу тоже, на всякий случай. Это уже так – болтовня сквозь рыдания. Я сажусь над ним на корточки, пытаюсь поднять на себя его подбородок, но добиваюсь только того, что моя рука начинает покрываться ровным слоем слезами и поцелуями, глажу другой его по волосам и щеке, пока рыдания не сменяются всхлипами. Потом аккуратно раздвигаю его руки и ухожу, оставляя позади подрагивающий черный овал его сгорбленной спины и белый полукруг рассыпавшихся по полу волос. *** Глава 3 Вот поэтому я теперь сам и варю зелье. Ну не поручать же, скажем, Снейпу такое интимное занятие, как варить зелье, рецепт которого я купил в магазине, в который, будь мне двадцать, не посмел бы войти. Я, конечно, понимаю, что сексуальная революция на дворе, но все же… Тарелка подождет меня в спальне. Рядом с огромным дилдо, напоминающим здоровенный кукурузный початок из-за крупных шариков, которым усеян почти до самого основания. Все-таки Люци должен быть мне благодарен за такое невнимание. Что бы он ни говорил, он, конечно, вытерпит и такое у себя в заднице, но вряд ли это доставит ему удовольствие. Моему журналисту, скорее всего, тоже вряд ли… но кого волнует его удовольствие. Тем более, если я правильно все сварил, то не далее, чем через час, он будет умолять меня вставить это в него. Через час все приготовления закончены, и я встречаю Питера в спальне кивком на сложенные на туалетном столике аксессуары. Он натягивает кожаные штаны – с размером я угадал, не зря же вынудил его сесть на строгую диету, поручи из того же материала, берется за ошейник, я подзываю его жестом и сам застегиваю на нем, еще раз трогаю шипы – да, все по-взрослому. Он подает мне маленький черный шарик – кляп в рот, но я заставляю его надеть эту штуку самостоятельно. Это мне кажется особенно унизительным. Постепенно зелье, которым щедро смазаны брюки, начинает действовать, и он проявляет первые признаки беспокойства, но кляп мешает ему выразить свои опасения. Я вынуждаю его лечь, облизываю сосок, целую живот, пришедший в более или менее приличное состояние, покусываю за особо чувствительные места, иногда до крови. Кстати, интересно, как у него с чистотой крови. Тем временем жжение в области его пениса и ануса становится все сильнее, и он елозит бедрами, пытаясь почесаться о брюки. Ну нет, это неинтересно. Расстегиваю молнию спереди, чтобы возбужденный член стоял вертикально и он не мог его тереть обо что бы то ни было. Впрочем, мелкий нахал тянется к нему ручонками. – Нельзя, – просто говорю я. Руки сжимаются в кулаки, но падают вдоль тела. Пару раз трогаю фаллос языком. Его бедра начинают имитировать фрикции, чтобы вставить мне член в рот, но я отстраняюсь. А он уже не может остановиться и продолжает трахать пустоту, мычит сквозь кляп. Я глажу его через плотную кожу брюк, и жопа его совершает уже какие-то кругообразные движения, ноги раздвинуты, насколько позволяют штаны. Отхожу и медленно раздеваюсь, периодически подходя к нему и похлопывая либо по заду, либо по стоящему члену. Судя по прыжкам кадыка, идет настоящая борьба с кляпом, по идее, парень должен весь гореть. Судя по недоумению и отчаянию в глазах, так оно и есть. Ложусь рядом, раздвигаю ноги и начинаю себя смазывать и растягивать анус. Его взгляд притягивается к этому зрелищу. В порядке издевки расстегиваю молнию на его брюках сзади и провожу остатками смазки по его промежности. Сажусь на его член, пару раз поднимаюсь и опускаюсь. Потом слезаю. Зуд его от этого кратковременного удовлетворения только усиливается. Но это еще не все. Надо ему показать и вторую возможность. Беру устрашающего вида фаллоимитатор и приставляю к его анусу. Он чешется своей дыркой об искусственную головку. Я начинаю пропихивать дилдо внутрь, и Питер сам насаживается на эту огромную штуковину, невзирая на боль рвущихся тканей. Потом медленно вытягиваю ее, и он замирает, выгнувшись дугой: хорошо смазанный дилдо вогнал зелье глубже, и теперь шарики снимают зуд на всей длине, на которую фаллоимитатор вошел в его задний проход. Оставляю дилдо лежать рядом с анусом. Так, чтобы можно было потереться при желании. Его руки приходится держать, потому что Петтигрю, похоже, уже себя не контролирует, начинает задыхаться. Я снимаю кляп. Из груди Питера вырывается стон. – Вставь его, пожалуйста, вставь его в меня. – Что именно? – Искусственную хреновину. Выеби меня ей. – Мне лень. Его задница вихляет, пытаясь нащупать хотя бы кончик дилдо и при этом потереться членом о мою руку. – Тогда я сам, умоляю, разреши мне трахнуть себя. – Если ты думаешь, что это целесообразно… Он хватает игрушку и начинает впихивать в себя, морщась и вскрикивая, параллельно украдкой потирает себе яйца, но это я обнаруживаю и пресекаю. Он начинает двигать искусственным членом, но его собственный совершенно не в состоянии этого пережить. От отчаяния он бьет ладонями по простыне и мечется по постели. Охренительное зрелище. Ну, когда же ты уже попросишь? – Хозяин, ты бы не мог… – Не мог что? – Дать мне... – А ты бы не мог говорить полными фразами? – Пожалуйста, дай мне вставить член в твою задницу. – Это стоит денег. – Сколько? – Полтора галлеона. – Ну… тогда иди сюда, детка? – он понимает, что только что снял дешевую шлюху. А я от его слов чуть не кончаю. Встаю над ним на колени – так, чтобы он мог вставить член, как следует приподняв бедра. Он всаживает его в меня, и в это время дилдо внизу встает вертикально. И когда он опускается, то насаживается на всю его длину. Я сижу не двигаясь, его поршень ходит во мне в бешеном ритме, поскольку задница его так же просит облегчения, как и член. Когда я чувствую свою готовность к разрядке, прижимаю его бедра книзу и оживляю фаллоимитатор внутри, а сам начинаю прыгать сверху. Кончаю ему на лицо. Что творится с журналистом, неописуемо. Он кончает внутри меня так обильно, что, кажется, сперма польется через нос. Я слезаю, а из его члена все хлещет, а сам он уже теряет сознание. Но мне не завидно. Я сегодня удовлетворил клиента, который даже заплатит мне полтора галлеона. Могу собой гордиться. *** Когда я выхожу из спальни, то первое, что я вижу, – это Малфой. Очень бледный и очень злой Малфой. Который подходит и… дает МНЕ пощечину. Его рука сразу теряет способность двигаться. – Блядь, – выплевывает он мне в лицо, – куда пошла? Клиент пришел. И он швыряет мне в лицо что-то… Две золотые монеты. Я не верю своим ушам. – Ты смел подслушивать? – Ты так визжала, сука, что слышно во всем доме. А ну в койку, быстро. – Круцио. Я переступаю через бьющееся в конвульсиях тело и намереваюсь уйти… куда-нибудь. Не продолжать же беседовать с ним в таком ключе и не убивать же его, в конце-то концов… по крайней мере, не сейчас. – Не нравится? – его голос хрипл, но издевательские интонации он сохранит даже под авадой. – Ты убьешь меня или я тебя ебать буду, как последнюю шлюху. Когда захочу. – Я убью. Но не думай, что отделаешься простой авадой. Он подходит ко мне и заталкивает обратно в комнату, дает еще одну оплеуху, но я уже ничего не делаю, а даже снимаю проклятье со второй руки. – Раздевайся, шлюха, – бросает он. Я ловлю его взгляд, читаю в нем ревность с легкой примесью растерянности и нежности. И тогда начинаю раздеваться. Он ждет и выражает возмущенное нетерпение всем своим видом. – А ты… – Шлюх трахают, не раздеваясь. Потом он толчком в лицо разворачивает меня и, подставив ногу, роняет на кровать вниз лицом. А вот теперь он не знает, что со мной делать. Вернее, конечно, знает, но не знает, как это делать со мной. Его руки нежно проводят вдоль моего тела, а губы покрывают поцелуями спину и спускаются вниз. А я вдруг ощущаю, что краснею, как пятикурсница, потому что там у меня – здоровая вывороченная, не закрывающаяся до конца дырка. Особенно непристойна она от того, что трахался я только потому, что не набрался уверенности в собственном статусе и не позволил Малфою взять то, что теперь он берет силой. Условно говоря. Мои ягодицы непроизвольно сжимаются. – А ты чего ожидал от бляди? – как идиот, оправдываюсь я, когда он доходит до этого зияющего отверстия. – Все хорошо, Том. Он сгибает мои колени и раздвигает их. Мордой в подушку, жопой кверху… ему достаточно просто слить воспоминание… Его язык во мне порхает, как бабочка, то обводя кольцо ануса довольно-таки широким кругом, то входя внутрь. Моя уже раздразненная предстательная железа требует большего. – Ну и долго будем? – Я так люблю тебя… пожалуйста, позволь мне. Мне становится все равно, как именно он обладает мной, и я не замечаю, в какой момент уже лежу на боку, а он двигается во мне, и губы его скользят по моему уху. Удовольствие от этого не острое, а теплое, тягучее и всеобъемлющее, и я уже не знаю, где у меня эрогенная точка, – в заднице или в мозгу. Его рука поглаживает мои яйца и член – так, что оргазм не мешает мне испытывать новое возбуждение. Так я готов трахаться часами. Беру его вторую руку и начинаю целовать пальцы, он вздрагивает и упирается носом мне в затылок. Я его понимаю: на руке мое клеймо и теперь мой поцелуй кажется ему самым перверсивным из всего, что мы сегодня делали. – Если надо жестче, просто скажи, – шепчет он. Но в ответ мое тело сотрясается, а анус так стискивает его член, что ответа никакого не нужно. И я поворачиваюсь, сливаясь под себя, и выпиваю все, что он спускает, – до последней капли. Какое-то время мы лежим, не двигаясь. Я – раскинув ноги и с его членом во рту, он – держа меня за волосы. Потом он отдергивает руку, я выплевываю его орган. Впрочем, это жалкая попытка. Ситуация нисколько не становится привычней. Тогда он смиряется с этим и подтягивает меня к себе, целует – долго, нежно и властно, потом проводит пальцами по моему лицу, и я понимаю, что он стирает мои слезы. – Если ты хочешь, я убью его. – Он заслужил жизнь, отдав мне тебя…
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 4
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Заинтересовалась, что же дальше?
интересно :) дальше давай! мне вообще нравится, как ты пишешь, хоть НЦ, хоть нет.
- участник сейчас на форуме
