Астрономическая башня

Это было его проклятье. Это было его наказание. И это было его «помилование» - так они понимали милосердие.
Он делал это сначала каждый день, потом реже – три, два раза в неделю, потом его услуги стали требоваться не часто.
Где-то раз в месяц ему присылали официальную сову, он аппарировал (это надо было сделать немедленно, что придавало его теперешней жизни сходство с прошлой: такими же внезапными были вызовы Темного Лорда) к воротам Азкабана, предъявлял пропуск и проходил под своды самой страшной тюрьмы современности.
Иногда ему казалось странным, что никто из победителей не задумывался над тем, что в светлом будущем, за которое они с таким отчаяньем и с такими жертвами боролись, остались тюрьмы вообще, и эта, наводящая ужас даже на тюремщиков в частности.
Да, это казалось ему странным. Иногда. Но за свою жизнь школьного учителя он привык к глупости и лености человеческой природы.
Он переодевался в специальной комнате – снимал и аккуратно складывал мантию, медленно расстегивал мелкие пуговички на сюртуке, затем рубашка, ботинки, брюки, белье.
Вообще-то можно было оставаться в своем исподнем, но ему была противна сама мысль о том, чтобы что-то унести отсюда после того, что ему предстояло.
Его «униформа» состояла из серой тюремной робы, огромной мантии темно-коричневого цвета и красного колпака с прорезями для глаз – в общем-то, ожидаемый костюм для палача.
Одевшись, он проходил в комнату «проверки». Здесь незнакомый аврор обыскивал его, проверял палочку, лез в голову и шарил там своими, обычно ужасно примитивными мыслями. Иногда попадался разговорчивый:
- Плохо думаете о Министерстве, а, мистер Снейп?
- Иногда.
- Нехорошо!
- Да.
Молчать было нельзя – молчание авроры расценивали как сопротивление и проверка затягивалась. Приходилось отвечать иногда на совершенно идиотские вопросы, вроде «На какие деньги вы существуете, мистер Снейп?» или «Вас не вызывали неделю, чем вы занимались?».
Проверка раздражала, но то, что ждало его после ее окончания, делало унизительную проверку даже приятной – по контрасту.
Когда аврор удовлетворялся, ему давали свиток приговора и пропускали в тюремный коридор. Он шел по этому коридору, и каждый шаг его отдавался в гулких сводах. Как бы он хотел вернуть себе свою былую неслышную походку! К сожалению, это было невозможно. На его закрытом уродливом колпаком лице блуждала горькая ухмылка. Интересно то, что его раненую ногу оказалось невозможно вылечить, входило в планы министерства?
Каждый раз, проходя по этому коридору, он загадывал – если камера смертника окажется справа, то все пройдет быстро, а если слева, то пятнадцатью минутами не отделаешься.
До камеры каждый раз тоже было разное расстояние. Коридоры Азкабана поражали своей протяженностью. Это в очередной раз вызывало его вялое удивление – неужели в новой победившей Британии находится такое количество магов-преступников?
Ему предстояло идти до камеры, на которой горела ненавистная ему черная метка. Какой-то шутник из победителей (Уизли или, может, Поттер?) предложил сделать ее смертным знаком для казнимых преступников.
Он шел, не поднимая глаз от грязного скользкого пола, но всегда безошибочно угадывал, перед какой дверью ему надо остановиться: зеленая метка отбрасывала тусклый отблеск на влажные камни пола. Он поднимал глаза. И на мгновение вновь закрывал их – тусклый зеленый свет метки в мраке тюремных коридоров казался слишком ярким. Хотя, возможно, он просто не мог заставить себя сразу посмотреть на этот ненавистный ему знак.
Он толкал дверь, и она открывалась легко и бесшумно – для него открывались все двери в коридорах Азкабана. Только он не стремился открывать их, и те, кто ждал его за этими дверями, были не рады его приходу.
Узник был уже подготовлен к смерти. Он был одет в белую мантию-саван, руки и ноги охватывали тяжелые браслеты, ограничивающие магию. Голову закрывала черная маска-капюшон, похожая на ту, что носили когда-то слуги Темного Лорда.
Встречали его по-разному: с дрожью, с всхлипываниями, гордо выпрямившись или сгорбившись под тяжестью происходящего.
Но всякий раз покорно шли за ним навстречу смерти.

Он и сам не помнил, в который раз он проводил узника по этому темному коридору. Это странно, но из какой бы камеры он не забирал узника, до комнаты экзекуций оказывалось не меньше двух поворотов. Мрачный темный длинный коридор, тусклый серый свет из воздушной щели в высоком сводчатом потолке, единственный факел в конце у поворота. Каждый шаг по этой дороге смерти отдается болью. Нет, не болью в раненой ноге. Каждый шаг – пытка, будто он идет по битому стеклу. Он не брался рассуждать, кому из них хуже – ему, палачу в красном капюшоне или смертнику, клацающему кандалами позади него. Просто он бы продал душу за то, чтобы пройти по этой дороге в последний раз. Только была ли она у него, душа?
Но вот - цель их пути. Он знает, как все будет там.
Круглая комната в самом сердце тюрьмы, заполненная ярким солнечным светом, бьющим из потолочного фальшокна. Это тоже часть казни, – какой бы не была погода снаружи, на свободе, в окно экзекуторской всегда било яркое полуденное солнце.
Посреди комнаты, в ярком солнечном круге – большой каменный стол с вбитыми кольцами для цепей. Слева – темный угол, там – «места для зрителей». Ему никогда не удается рассмотреть, кто же приходит полюбоваться на казнь.
Но он и не медлит. Приковывает узника к столу. Распечатывает свиток с приговором. Зачитывает. От его голоса тоже остался только призрак – только карканье и скрежет. Но слышно хорошо.
В приговоре нет ни имени, ни фамилии осужденного – только перечисление преступлений и приговор – поцелуй дементора.
Тут в дело вступает его палочка. Только в этой комнате Азкабана его палочка способна действовать. Он взмахивает ею, и в экзекуторскую справа из специального каменного «кармана» вплывает дементор.
Становится холодно. Свет меркнет. Холод проникает в самую его суть, в хранилище, которое осталось от покинувшей его души. Он думает так, потому что никаких страшный воспоминаний из прошлого в присутсвии дементора никогда не видит – только казни, казни, казни.
По рукам, походке, поведению, он отличает молодых от старых, больных от здоровых, трусливых от смелых. Со старыми он дружил, молодых – учил и вел за собой.
Дементор делает свое дело, а потом он делает свое – посылает зеленый луч Авады в бесчувственное, но живое тело. Со всеми оставшимися у него силами он проклинает тот миг, когда впервые сумел послать Аваду без ненависти. Тогда он перестал жить, он стал самой Смертью.

Когда сегодня он открыл дверь камеры – смертник уже стоял прямо перед дверью – услышал шаги. Стоял, выпрямившись и спрятав руки за спиной. Гордый.
Легко забрался на стол – сильный. Не молодой, это точно. Но сильный.
Легко раскинул тонкие руки – запястья аристократа. На белой коже просвечивает синяя жилка. Тонкие пальцы сжались в кулак под черной холодной цепью. На пальцах, испачканных тюремной грязью, – следы от перстней.
Сильная грудь вздымается от участившегося дыхания – даже гордым и сильным страшно умирать.
Еще один виток цепи вокруг талии – тонкой, гибкой талии. Этот смертник при жизни был отличным наездником.
Лодыжки сильных ног. Венка бьется - это бьется жизнь, но скоро ее не станет.
Он отходит на шаг и смотрит на дело своих рук. Узник лежит, распятый как на кресте. Лежит спокойно. Но что-то не так. Что-то не так сегодня, и его охватывает паника. Узник смотрит не на солнечные лучи, в последний раз освещающие его жизнь. Сквозь узкие прорези капюшона смертник смотрит прямо ему в глаза. Он прощается не с миром, а с ним, палачом, когда-то бывшим Северусом Снейпом.
И он все понимает. Он не может не узнать этот серый, жесткий, но вместе с тем такой притягательный взгляд.
Его руки по привычке тянуться к свитку с приговором, хотя ему совсем не нужно открывать его – он и так знает его текст почти наизусть. Он с трудом останавливает себя.
Он подходит к узнику и снимает с его головы черную маску смертника.
Серые глаза, обрамленные густыми серыми ресницами. Такими густыми, что свет никогда не отражался в глубине этих глаз – только тьма. Та тьма, которая увела его на путь, приведший на каменный стол Азкабана. Тьма, которая увела на этот путь его сына, сестру, жену… Эта тьма страшная, но – живая, горячая, как страсть юноши.
Бледная кожа. В ярком солнечном свете она выглядит почти светящейся. Так светиться дорогой китайский фарфор, если рассматривать его на свет. Впалые щеки. Что в тенях под глазами? Сожаления, страх? Нет. Там ярость и боль – живая боль. И жажда жизни.
Азкабан никого не красит, но сегодня, сейчас, за мгновенье до смерти – он прекрасен. Прекрасны морщинки у глаз – они как развод солнечных лучей, прекрасен чувственный рот. Женщины таяли от одного их изгиба. Прекрасен взгляд, полный света.
Золото волос. Безжалостное солнце, затопившее все вокруг, отражаясь в этих волосах, делает их почти невидимыми. Смертник не был святым при жизни. Но сейчас - золотой нимб как у святого поднимается вокруг его лица.
Перед ним смертник – но он выглядит сейчас живее, чем он, обреченный не на жизнь, а на существование.
Трудно оторвать взгляд, трудно просто подумать о том, что же делать дальше. Хочется остановить жизнь на этом миге.
Неужели завтра, или через неделю, или через месяц ему снова придется идти этим коридором. Нет.
Он взмахивает палочкой, и, одновременно впивается в эти живые губы последним поцелуем со всей страстью, на которую еще способен.
Справа из специального «кармана» выплывает дементор. И он оборачивается навстречу его поцелую, в отчаянной попытке Смертью спасти Жизнь.

		ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ. Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме. Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.