Астрономическая башня

 Отправлено: 22.07.08 17:59. Заголовок: Венерин башмачок, БЛ/НМ, ЛМ/СС, NC-17, окончание от 23.09.08

Название: Венерин башмачок
Авторы: Джордано и KriZZ
Пейринг: БЛ/НМ, ЛМ/СС и разные по мелочи
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Жанр: драма, романс
Предупреждение: местами АУ, Снейп частично ООС, капелька гета.
Саммари: что бывает с четвертым, если первая – любит, второй – мстит, а третья – делает то, что ей говорят.

 Отправлено: 22.07.08 18:00. Заголовок: До конца насладившис..

До конца насладившись живописным зрелищем заката пылающего красной осенью солнца, медленно скрывшегося за многовековой надежностью здания Малфой-Мэнор, и попутно успев согласовать план дальнейших действий в компании славных сотоварищей, профессор Северус Снейп и лорд Люциус Малфой покинули перевитую лозами винограда, дивно доживающего зеленым до гораздо более глубокой, чем стояла ныне, осени, и, распрощавшись молчаливым кивком, разошлись каждый в свою сторону: профессор направился по обозначенной камнями дорожке в сторону ворот, от которых уже можно было аппарировать, дабы вернуться к своей тяжкой работе, Люциус же вошел в дом. И едва за ним захлопнулась тяжелая дверь, украшенная гербом Малфоев, к нему сейчас же прижалось узнаваемое уже по одному прикосновению и запаху кожи тело жены, а ее губы влажно коснулись шеи:
- Северус не захотел остаться?
- Как и обычно, - пожал плечами Люциус, прикрыв глаза и чуть наклонив голову, позволяя продолжить незамысловатую, но весьма с ним эффективную ласку. – А что, Драко тоже остаться не пожелал?
Нарцисса резко выдохнула - Люциус поморщился от щекотного искусственного ветерка на чувствительной коже - однако не отстранилась, объяснив приглушенно ему в шею:
- Мальчик верен своему слову: он же сказал в прошлый раз, что не останется с тобой под одной крышей.
- Какая принципиальность. Жаль, не в том, в чем нужно, - скривился Люциус, так же не отстраняясь, лишь немного отодвинувшись, чтобы стянуть с себя мантию и бросить ее в сторону материализовавшегося по одному мысленному зову домовика, и сразу положить освободившиеся руки на бедра жены. – Он ждет от меня извинений?
- Всего лишь шага навстречу. Ты же знаешь, что это было сказано зря, и Драко тут совершенно не при чем. Помирись с ним. Пожалуйста.
- Цисси, а ты знаешь причины, - устало прошептал Люциус ей в ухо, сразу после этого обхватив мочку губами и услышав, как жена шумно выдохнула, на этом же выдохе ответив:
- А ты знаешь, что я об этом думаю.
Некоторое время они стояли молча, неторопливо лаская друг друга, выясняя, действительно ли обоим хочется продолжать, и первой, как уже давным-давно, не выдержала Нарцисса. Прижавшись к Люциусу всем телом, она поцеловала его – сначала медленно, все еще полувопросительно, потом – получив согласный ответ – страстно, по-настоящему. Когда же поцелуя перестало хватать, она оторвалась от его губ, открыла глаза и, прошептав:
- Пойдем! – кивнула головой в сторону гостиной. – И, пожалуйста, убери это.
На последних словах Нарцисса тесно прижалась к нему и бедрами потерлась о его выпирающий член, а потом вывернулась из рук Люциуса и потянула его за собой.
Не утруждаясь на спальню, раз в доме все равно никого кроме них не было, они расположились на диване гостиной. Люциус упал на сиденье, широко расставив ноги и откинувшись на спинку, а Нарцисса опустилась перед ним на колени, но этим и ограничилась.
- Что? – он с легкой ухмылкой посмотрел на жену.
- Ты знаешь, - твердо ответила та, скрестив руки на груди, что смотрелось достаточно комично, учитывая, что стояла она на коленях между его бедрами и тяжело дышала, то и дело облизывая губы.
- А таким ты меня уже не хочешь? – провокационно-низким голосом поинтересовался он, погладив рукой пах, и Нарцисса моментально скривилась, рванувшись встать. Но Люциус оказался быстрее, ухватив ее за руку и дернув обратно:
- Ну, прости, я так больше не буду. Сейчас, - и, дождавшись, когда она перестанет вырываться и вернется обратно, призвал маленький синий флакончик, отпил из него и устроился удобнее. А уже через минуту на том месте, где только что ерзал лорд Люциус Малфой, сидела, расслабленно раскинув руки и ноги, яркая темноволосая женщина в которой любой зрячий маг без труда узнал бы помешанную Беллатрикс Лестранж, в девичестве Блек – ту самую, которая за ужасные преступления именно в этот момент по достойным доверия сведениям гнила в магической тюрьме Азкабан.
- Так лучше? – ухмыльнулась она, и Нарцисса, улыбнувшись в ответ, наклонилась вперед, расстегнула на Белле брюки, заставив ту приподняться, стянула вниз по бедрам, сняла совсем, отбросила в сторону и, разведя руками гладкие, без следа волос чуть пигментированные губки, с довольных вздохом прижалась к открывшейся прелести губами, погладив нежное преддверие языком.
- Намного, - прошептала она чуть позже, оторвавшись, чтобы окунуть пальцы в выступившую влагу и погладить ими клитор. – Так ты лучше всех, - добавила Нарцисса, и, заставив Беллу придвинуться ближе к краю дивана, наклонилась и нырнула напряженным языком в самую-самую влажность, на сколько сумела достать, предвкушая, как скоро там же, в вязкой мокрой глубине, окажутся ее пальцы, а пока поглаживая ими чуть выше, там, куда скоро вернется язык.
Нарцисса не знала, действительно ли ее Белла лучше всех, но была уверена в том, что она лучше всех для нее. Или даже «единственная для нее» - судьбой-не судьбой, случаем-не случаем, не имело значения. Их связывало так много, что они были почти сиамскими близнецами не рождением, а магической операцией, срастившей внутри их единого существования что-то, без чего невозможно жить. Они буквально смешались: не самими собой, не потеряв собственное, а чем-то неявным, вроде краев души или каких-нибудь египетских ка; может быть, тенями, может, перемешались дхармами, может, их притянуло друг к другу петлей ненависти бессильно помешавшегося Люциуса, ибо ничто так намертво не соединяет, как отчаяние общей жертвы – Нарцисса не знала, да и не желала знать. Только одно было важно – что связь не разорвать. И, что бы ни произошло, Нарцисса была уверена, что никогда не пожалеет об этой связи.
…
- Ты принес? – лихорадочно зашептала Белла, ухватив Снейпа за рукав и почти вытащив из камина. – Не забыл?
- Конечно, нет! – отмахнулся тот, раздраженно вырвал у нее свою руку и достал палочку. – Авроры будут минут через двадцать, пошли. Он в кабинете?
- Да. С Нарси. Откуда ты знаешь про авроров?
Они оба отлично понимали, что, будучи в кабинете на втором этаже, Люциус точно не может слышать, о чем они говорят в гостиной и даже в коридоре на первом, однако все равно шептали. Снейп напряженно сжимал одной рукой палочку, а другой периодически и явно неосознанно прикасался к карману мантии, проверяя, как поняла Белла, флакон с зельем. С каждым шагом все понижая голос, они поднялись на второй этаж.
- Директор добрый предупредил. Чтобы я тут все следы замел, если что. Любит он меня очень сейчас.
- Главное, чтоб со смазкой, - выдала Белла первое пришедшее в голову, думая совсем о другом, и, не обратив внимание на шипение весьма болезненно реагировавшего на такие шутки Снейпа, остановилась и повернулась к нему. – Скажи, оно точно сработает?
Бледный в синеву, как только сейчас заметила Белла, Снейп неприятно, как он это умел, ухмыльнулся, разведя руками:
- А как повезет. Но уже поздно!
- Идиот. Давай свою отраву, - подавив нервную дрожь, протянула она руку, но Снейп отдернулся, вытаращив глаза и покрутив пальцем у виска.
- Ты что, совсем тут свихнулась?! Я же сказал – одновременно! Ну, максимум десять секунд разницы. Иначе все полетит к пикси! Я жить еще хочу!
- Что, директор так хорош? – не удержалась она от шпильки, и, не дав Снейпу шанса ответить, положила ладонь на ручку двери. – Готов?
- Как будто от меня что зависит. Давай.
- Нарси, к вам тут Снейп, - нарочито громко произнесла Белла, открывая дверь, и, хотя отлично знала, что там ее будет ждать, на минуту замерла, не справившись с абсолютно детской иррациональной болезненной обидой.
Довольно улыбающийся Люциус сидел на банкетке, опираясь спиной о стену и откинув голову, а на полу между его раздвинутых ног на коленях стояла Нарцисса, чуть наклонившись и мерно двигая головой. Одной рукой она придерживала его налитый бардовый член, однако другая была свободно опущена вниз и в наполовину спрятана в карман, и в следующую секунду Белла увидела, что ее Нарцисса до побелевших костяшек и струйки крови между пальцев стискивает что-то в кармане платья. И сейчас же почувствовала, как в груди привычно скручивается горящая спираль ненависти – от одного взгляда на это холеное сыто ухмыляющееся лицо, на эту унизанную перстнями лапу, больно натягивающую мягкие светлые волосы, на оскал алых, насмешкой чувственных хищных губ – и пожалела, что заклинание должна произнести не она.
А потом ощутила, как ее больно толкают локтем в бок, и, отлетая в стену, услышала из-за спины:
- Ступефай!
На секунду отвлекшись, она не успела увидеть ни как проклятье Снейпа отразилось от дернувшейся мутноватой пленки, мгновенно окружившей Люциуса, защищая хозяина дома, ни того, как он удивленно открыл глаза и попробовал выпрямиться, зато она четко увидела, как, услышав их приход, Нарцисса резко выхватила из кармана палочку, которую сжимала все это время, и, изо всей силы ткнув ею Люциусу в пах, прошипела:
- Ступефай! – и Малфой с комично вытаращенными глазами, даже не успев вскрикнуть, завалился на бок, а потом и лицом вниз на пол, когда Нарцисса уже успела подняться.
Первым порывом Беллы было кинуться к ней, обнять, смягчить как-нибудь это полусумасшедшее выражение на белом лице, однако пролетевший молнией мимо Снейп, крикнув:
- Быстрее! – привел ее в чувство. Все потом, сейчас главное дело.
Втроем они молча подняли Люциуса и устроили обмякшее тело в кресле, а Нарцисса призвала думосбор.
- Он пустой и подготовленный, как ты сказал.
Снейп кивнул, сосредоточенно закусив губу, вытащил палочку, направил ее на Люциуса и почему-то шепотом произнес «Легилименс» с какой-то непонятной Белле добавкой.
Воздух вокруг Малфоя и Снейпа задрожал, по лбу Северуса скатилась капля пота, и обе женщины беззвучно замерли. Эта часть их плана была самой уязвимой – Снейп неплохо знал собственно легилименцию, однако ее применение к бессознательному объекту требовало несколько другой техники, с которой у него не было ни времени, ни учителя освоиться толком, да и нельзя было сказать заранее, сколько и чего он сможет извлечь, а без этих знаний Белла легко могла выдать себя. Однако выхода у них все равно не было, а такой выигрышной ситуации они не дождутся уже никогда.
Через пару вечностей Снейп выдохнул и обмяк, не открывая глаз и дрожащей рукой вытирая пот.
- Ну как?
- А Гриневальд эту суку разберет, - выплюнул он с неожиданной ненавистью. – Но пока хватит. Нарси, прячь.
Нарцисса молча забрала со стола думосбор и быстрым шагом вышла из комнаты, Белла же, легко коснувшись плеча Снейпа, заклинанием разделась сама и раздела Малфоя, но заставить себя прикоснуться к нему не смогла. Снейп сам склонился над Люциусом и, разжав тому зубы, влили в рот золотистое зелье, заставив проглотить.
Через три секунды такое же на вид зелье выпила и Белла, а уже через пять ощутила, как все тело ломит, в глазах темнеет, а руки начинают трястись.
- Вот и слава Мерлину, - облегченно прокудахтал рядом Снейп, и Белле, закрывшей глаза, потому что свет внезапно стал причинять боль, совсем поплохело от мысли, что он, кажется, действительно не был уверен до конца. А потом все так же внезапно закончилось, и она почувствовала себя совершенно как раньше – по крайней мере, совершенно привычно. Что, нет? Не подействовало?...
Заставив себя собраться, Белла открыла глаза и хотела было рвануть к зеркалу, потому что, если не вышло, нужно действовать дальше, решать, готовиться, однако по глазам успевшей вернуться Нарциссы, чтобы посмотреть в которые ей неожиданно пришлось наклонить голову, поняла, что зря паниковала. Кажется, получилось.
- Быстрей! – снова приказал отошедший от чуда Снейп, и Белла, вспомнив, о чем они говорили не один раз, раскинула руки и позволила Снейпу наложить отменяющее фиксацию заклятье, которое позволит ей быть обоими одновременно, в то время как Малфою, лишенному такой мелочи, придется навсегда остаться ею. Потом Беллу заклинанием одели в люциусов наряд, а она краем глаза наблюдала, как Нарцисса одевает ее саму, обессилено раскинувшуюся в кресле.
- Застегнись и разберись с палочками.
Все это она проделала автоматически: привела в порядок одежду, убрав в штаны – Мерлин ты мой! – ощущавшийся почти привычным (Снейп с его отравами гений!) член, забрала у Люциуса его палочку, потом своей – настоящей, той, которую он выкрал месяц назад, чтобы подставить не желающую по-женски молчать невестку под то, во что вот-вот поймается сам, подсунув ей дубликат – зажгла в камине огонь, призвала с кухни огневиски, и бутылку у нее сразу же вырвала Нарцисса и с каким-то пугающе мстительным удовольствием влила в рот Люциусу, от взгляда на которого в ее собственном теле Белле стало нехорошо. Снейп суетился рядом, стирая магические следы, оставляя поверх свои и периодически резко оборачиваясь в сторону двери, и до Беллы вдруг откровением дошло, что все, они действительно делают это, и пути назад нет. Или выигрыш – или Азкабан. Или они – или Люциус, никак по-другому.
- Да не стой столбом! – взвизгнул потерявший терпение Снейп, и Белла очнулась. В кабинете все было так, как и должно было быть по сценарию: легкий беспорядок, сдвинутая мебель и развалившаяся в кресле спящая пьяная Белла-Люциус, прижимающая к груди огневиски. В ее карман Белла и вложила свою настоящую палочку, которая верой и правдой служила ей много лет, но ради успеха того, что они затеяли, Беллатрикс готова была пожертвовать и не этим.
- Все? Ничего не забыли?
Снейп еще раз оглядел комнату.
- Кажется, нет.
И сразу же у двери с хлопком возник домовик Олли:
- Хозяин!
Увидев, что творится в кабинете, он несколько секунд испуганно озирался, вопросительно глядя то на Люциуса-Беллу, то на застывшую белой маской Нарциссу, однако потом, словно бы приняв про себя какое-то решение, просеменил к стене, ритуально приложился об нее головой в наказание за промедление и повернулся к Беллатрикс:
- Хозяин, к вам пришли. Это Авроры. Они требуют, чтобы вы немедленно спустились.
- Иди, я сейчас буду, - бросила ему Белла, и тот послушно исчез.
- Ну, я пошла, - скорее себе, чем остальным, сообщила она, еще раз поправив одежду, Нарцисса согласно кивнула:
- «Пошел». Иди, - зажала рот рукой, отвернулась, и ее вывернуло.
- Блядь! – озвучила Белла, про себя лишь удивившись, что это произошло только сейчас, и одновременно в очередной раз поразившись тому, насколько же ее Нарцисса готова к тому, что происходит.
Страх прошел – еще когда она четко поняла, что зелье действует. А теперь и вовсе остался только легкий мандраж и какое-то бесшабашное ощущение почти полета. Где-то в глубине себя, где ютились ее логические кусочки, Белла понимала, что нельзя этим увлекаться, однако интуиция пела, что она может все, и ей хотелось верить.
- Иди, я разберусь, - кивнул обнимавший Нарциссу за плечи Снейп, и Белла вышла из кабинета и спустилась вниз.
- Господа, чем обязан?

 Отправлено: 22.07.08 18:01. Заголовок: … Интуиция не обману..

…
Интуиция не обманула – им действительно все удалось. После долгих препирательств в холле, она, изобразив коронную люциусову недовольную мину, вынуждена была впустить Авроров в дом, проводить в кабинет и позволить провести дознание с собственным бессознательным телом. Официальное установление личности, изъятие и проверка волшебной палочки – той самой, ее настоящей, которой Люциус несколько дней назад накладывал пятнадцать Круцио подряд, как теперь выяснилось, на Лонгботтомов, - и мгновенно заполненные официальные бумаги на арест.
Когда один из Авроров, связавшись с Аврориатом и получив все нужные полномочия, зачитывал обвинение, бледная Нарцисса с закушенной губой и стиснутыми в замок пальцами попыталась сказать, что в день совершения преступления ее кузина Беллатрикс была здесь, в Имении, с ними, однако Люциус остановил ее одним властным жестом:
- Дорогая, я знаю, что ты любишь сестру, но ты сама видишь, что она больна и ее нельзя оставлять на свободе. Не нужно лгать, этим ты не спасешь ее поврежденный рассудок, лишь усугубишь болезнь, - едва не урча от сладко-мстительного осознания того, что именно так, теми же словами сказал бы Люциус, удайся то, что он для нее готовил, и окажись она на его теперешнем месте.
Как бы Белла не ненавидела Малфоя, в одном она точно не могла ему отказать – в интеллекте. Или даже скорее не так – в хитрости на какой-то из граней мистического мужского вседозволенного хозяйского везения. Его план был почти идеален – по каждому пункту и весь целиком. Улики были настолько весомы и отвратительно-ужасающи, что ни о каких апелляциях или поблажках не могло быть и речи, а уж на волне всеобщей темной истерии тем более. Чета Пожирателей смерти, запытавшая светлых волшебников до помешательства. Ребенок-сирота. Стопроцентные доказательства. Заключенным не разрешили даже свидания с родственниками. И иногда, когда эйфория, устав, на время затухала, Белле становилось дурно от мысли о том, что было бы, если бы в тот ставший первым камнем кургана их счастья день неуклюжий Тилли не вывернул ей на волшебное платье, для которого недопустима чистка обычными заклинаниями, целую пиалу варенья, ей не пришлось бы возвращаться в «свою» гостевую, она не додумалась бы осторожно остановиться за поворотом и не увидела, как Люциус выходит оттуда с ее палочкой – той самой, которая в этот момент спокойно лежала в потайном кармане ее забрызганного вареньем платья, и Белла не начала бы разматывать эту цепочку странностей, что в итоге и позволило им всем стать свободными. Первое время ее начинало трясти от одной мысли о том, что это ее приговорили бы к пожизненному и именно над ее головой сломали бы ее – тогда единственную – палочку без права возврата.
Однако, какой бы шлюхой ни была удача, и она иногда вспоминала, что все-таки женщина и что есть вещи, не позволенные ни одному, даже самому сильному мужчине – и она помогла. Самую малость, но с той страстью, которая вела обеих женщин к свободе, им хватило и этого.
…
Белла уже давно заметила, что и жизнь тоже, как удача, – шлюха. Она любит мужчин и любит сильных – жаждущих и страстных. Именно им она отдается с пылом течной сучки, выворачиваясь для этого наизнанку, и уйти она может только к тому, кто сильнее – или кто хочет больше. Побеждает всегда тот, кто хочет с большей силой, это Белла тоже усвоила, на своей шкуре. Она выигрывала только тогда, когда ради исполнения желания готова была продать все, не колеблясь, только на таком краю. Жизнь любит умных, но редко помогает им, потому что желание и страсти верит больше, чем расчетам и планам. Ни один план Беллы ни разу не сработал так, как должен был, в то время как сделанные ради желания ошибки открывали замки самых нужных комнат. Как с Люциусом. И еще раньше – как с Нарциссой.
…
- Снейп, ты тупой необучаемый двинутый придурок! – вопила Белла, трясущимися руками водя палочкой по швам его залитой кровью и грязью одежды, потому что ни стянуть ее вручную, ни всю удалить заклинанием без кожи владельца не представлялось возможным. О том, в чем именно так можно было извозиться, Белла старалась не думать с тех пор, как наложила на себя лишающее обоняния заклинание.
Когда Снейп только ввалился к ней, цепляясь за стены, весь в чем-то буром и засохшем, пробормотал «Помоги, пожалуйста» и кучей стек на порог, Белла насмерть перепугалась, подумав, что тот, кажется, готовится отойти в мир иной. Однако по мере того, как сперва обнаружилось, что не вся бурая дрянь кровь, и что пахнет она вовсе не кровью, а потом, когда Снейп пришел в себя и прохрипел пару едких комментариев – к его чести надо сказать, что в обе стороны, - выяснились и подробности произошедшего, она облегченно вздохнула, расслабилась, почувствовала, как от недавнего испуга дрожат руки и подкатывает истерика, и завелась по-новой – но теперь уже ничего не опасаясь и не стесняясь в выражениях.
- Дебил необучаемый!
Каждый находит источник вдохновения в своей местности, и для Беллы этой благословенной музами землей всегда становилась нива гнева – злобствовать, вставлять шпильки, иронизировать и смешивать с прахом земным разозлившего ее несчастного она могла виртуозно вплоть до полного восхищения забывавших оскорбляться виновников и бурных оваций почитателей. Однако на определенной стадии, если все оказывалось слишком важным и напряжение перехлестывало, она теряла все свои виртуозные умения до обидного моментально и окончательно, и тогда даже ругань пьяного сапожника казалась изыском на фоне ее зло-бездарных тявканий.
- Подстилка тупая! Задница-то цела?
- Цела, - процедил Снейп, насколько Белла поняла сквозь его мерзкую маску, скривившись. – Она одна и цела, кажется. Лучше б наоборот…
- Придурок! Во что ты опять вляпался?! – избавив его, наконец, от остатков задубевших тряпок и выяснив, что все тело Снейпа покрыто синяками, местами жутковатыми, и царапинами, в паху все посинело, но это очевидно не смертельно, Белла чуть расслабилась и, очистив его кожу самыми мягкими заклинаниями, вытащила из заначки свою лучшую противоотечную мазь.
- Цени, идиот, - и принялась, на всякий случай накинув сверху обезболивающее заклинание, втирать состав. – Как ты умудрился?
Собственно, в том, чем Белла занималась теперь, не было ничего особенного – за этим же занятием ее можно было застать не так редко последние лет шесть, если не больше – как раз с тех пор, как Снейп решил, что две ипостаси его существования, «человек» и «педик» - цитата, – совершенно несовместимы, а посему должны чередоваться.
- Марка помнишь?
Белла неопределенно хмыкнула: если бы она запоминала всех снейповых мужчин, очень скоро в ее памяти больше ни для чего не хватило бы места.
- Ну и правильно – он того не стоит. Святой Марк из Лондонского Университета – он там вроде преподает, ханжа дешевый. Вот он вчера женился. Красивая церемония была. Ровно до того момента, как в руках его юной будущей жены внезапно появились колдоснимки. Качественные. И порно. На которых ее нежного жениха имеют, прошу прощения, в зад (единственный, кстати, раз, когда он мне дал, и то в изрядном подпитии). Скандал был! – чуть отошедший после обезболивания Снейп мечтательно вздохнул. – Ну а сегодня так и не ставший счастливым мужем Марк сотоварищи наведались к некому известному тебе идиоту, долго этого идиота пинали, в том числе и по той деликатной части, которой он этого Марка имела на упомянутых снимках, а также высказали ему все, что о нем и его родственниках думают, и окунули башкой и всем остальным туда, где он быть, как они считают, заслуживает.
- Боюсь даже спрашивать, куда, - скривилась Белла, продолжая втирать мазь. Там, где состав уже впитался, синяки постепенно бледнели, что, к ее облегчению означало, что ничего серьезного в них не было.
- Правильно боишься. В… ну, дабы не травмировать дам, назовем это «сточной канавой».
- А не выгребной ямой?
- Ну, можно и так…
- Снейп! Твою!... Меня сейчас вырвет!
- А меня, думаешь, нет? А я там, между прочим…
- Заткнись сию секунду! – заорала Беллатрикс, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. В серьезные переделки Снейп попадал, к счастью, не так часто, зато вот в такие вот идиотизмы…
- Какого тебе вообще приспичился этот Марк?! Ну что за детский сад, Север? Нет, чтобы хоть накануне, что ли, раз так надо было! А если б они тебя там утопили, к чертовой…? И поделом было бы…
- Поделом, - согласился Снейп, пожав плечами. – Он меня бросил, потому что застал, когда мы кувыркались с его другом.
- Одуреть…, - Белла даже перестала растирать мазь, плюхнувшись на стоящий рядом пуфик. – Снейп, ну что ж ты такой… а? Что ж ты себя с каждым мужиком так ведешь, будто он последний на земле, а тебя завтра кастрируют и посадят на кол? Ну, пикси волосатые, а?!
- Бел, ну, вот так вот. Я думал, ты уже смирилась, что твой друг педик. А ты каждый раз по новой. Как ребенок прямо!
- Еще шутит, придурок.
Да смириться-то она смирилась, и давно. Это когда его первый раз в Слизерине подстилкой назвали, она бесилась. Даже в драку полезла – как же, друга ненаглядного оскорбили. А этот друг потом ее в темном коридоре поймал и долго и зло вычитывал, что он сам не убогий инвалид и разберется, и чтобы она больше так не смела! Они после неделю вообще не разговаривали. А потом ничего, помирились – Нарси помирила, как всегда. Где-то тогда Беллатрикс и смирилась, решив, что у него есть свои причины, тем более что через некоторое время Снейп двинул им и свою теорию о «педиках» и «людях».
«- Нет, Бел, ну, ты сама посуди: вот можно называть человеком того, кто только и мечтает, как тебе зад подставить?
- А ты мечтаешь?
- А то!
- Что, любому?
- Ну, если что, можно раком и в темноте… Хотя, если совсем маленький, то оно, конечно, не…
- Заткнись ты! Я и так поняла… А выражаться тоже обязательно?
- Естественно. Но я об этом потом скажу. Так вот, соответственно, того, кто хочет собеседнику задницу подставить, человеком называть нельзя – педик он и есть. А тебе, например, я подставить ничего не хочу. Значит, с тобой я человек. Вот!
- А дружба мужчины и мужчины тогда…
- Есть миф, наивная Белла! Чистой воды миф!
- А любовь?
- Какая?! Нет, ну такая наивность в твоем возрасте граничит с идиотизмом!
- Это что, наш Снейп теперь будет дружить только с девочками?
- Во, общий ход моей мысли ты уловила правильно! А с мальчиками Снейп будет…
- Мы всё поняли, можешь не продолжать!
- Правильно, трахаться!
- Твою!!!...»
Никто тогда ничего не понял, но все равно пришлось выбирать, и Белла выбрала – старого друга Снейпа таким, каким он захотел стать. За что теперь и расплачивалась…
- Моего единственного мужественного друга намажь тоже, пожалуйста. Они его так пинали…, - почти что всхлипнул Снейп, и Белла еле удержалась от того, чтобы съездить ему по физиономии. Иногда его дурь бесила.
- Я-то намажу, весельчак. Но ты завтра все равно к колдомедику сходи – а то черт его знает, что с такой нежной частью могло получиться!
- Да схожу, - отозвался Снейп, дернув затекшей рукой.
- Слушай, вот объясни ты мне, ну чего ж ты себя так не уважаешь, а?
Белла догадывалась, чем такой разговор закончится, но удержаться все равно не смогла. Сколько бы она ни смирялась, ее все равно потрясал контраст: и в школе, и в университете, и сейчас, когда его взяли одним из зельеваров «Всебританской медицинской компании», Снейп готов был в клочки порвать любого, кто позволял себе усомниться в качестве его работы или в его возможностях, тратя часы и дни, чтобы доказать свои таланты себе и всем и одним профессиональным жестом размазать наглеца по стенам, однако любую, даже самую унизительную характеристику, касающуюся его «личной жизни», он принимал с веселым смирением – больше того, никто нарочно не мог отозваться о нем унизительнее, чем он говорил о себе сам. И Белла еще смогла бы понять, если бы это происходило со стиснутыми зубами, самонаказанием, надрывом – однако ничего подобного и в помине не было. Казалось, Снейп находил в этом лишь очередной повод для веселья – и ничего больше.
- Север, ну вот скажи мне, почему? Из-за чертовой ориентации? Так сколько мужеложцев и содомитов живут себе вполне благополучно и респектабельно, не морочась вопросами своего права на жизнь! И как минимум половина из них тоже позволяет себя трахать! Ну, почему ты так не можешь? Почему ты сам себя в грязь свалил и лежишь там, даже встать не пытаешься? Еще и всех за штанины дергаешь: «Пни меня!». Ну, объясни?!
- Белла, а тебе не кажется, что ты лезешь туда, куда лезть без приглашения не стоит? – напряженно спросил Снейп, застыв на диване и даже не повернув к ней голову.
Нарвалась.
- Я просто хочу понять.
Но, как Белла хорошо знала из опыта, такие отговорки со Снейпом, который решил, что к нему в душу залезли слишком глубоко и без спросу, не проходят. И сейчас он ткнет в какое-нибудь ее больное место. А учитывая, что оно у нее сейчас одно…
- А ты сначала про себя пойми, почему, если такая умная и смелая, как кошка мартовская пуганая вокруг своей Цисси ненаглядной ходишь, разве что не облизываешь, а сделать что-то боишься.
Оно.
- Я не боюсь!
- Да неужто?
- Да вообще-то да!
- А что ж ты ничего не сделаешь тогда?
- А что я могу?!
- Тебе объяснить?
- Да уж объясни, будь добр, о мудрейший!
- Да хоть зелье оборотное, если самой так страшно!
- Дело не в «страшно»!
- Ага.
- Иди к черту!
…
- А ты даже сделать его сможешь?
- Что?
- Оборотное зелье.
- Смогу.
И действительно смог. Он на самом деле сварил ей оборотное зелье и даже сам добыл и добавил туда волос Люциуса Малфоя, когда ставшая похожей на оголодавшего суккуба Белла притащилась к нему, растратив всю свою гордость и способность думать в бессмысленных попытках выбрать между пробуждением и бесконечным сном в сладко-дымном тумане влажного запаха, который оседает на небе так, что его почти можно коснуться языком, и дурманящей терпкости ласкающей губы кожи, где полумрак и не видно, чьи руки разводят твои бедра, но твои пальцы погружаются в вязкую глубину той, которую ты узнАешь, не видя лица.
Выныривая из горячей влаги этих снов, Белла скулила от сводящего все внутри желания, уже не сдерживаясь, катаясь по скрученным простыням, водя руками по телу, пропихивая обе ладони между ног, стискивая бедра и извиваясь так, словно надеясь пальцами закрыть жаждущую бездну, заставить ее замолчать, перестав требовать, сжимаясь, словно надеясь втянуть все, а значит, и желаемое – и все же чувствуя, что из нее словно извлекли все, что было внутри, оставив одно огромное, сочащееся ищущее лоно, которое невозможно заполнить, потому что оно уходит в саму черную жадную вечность.
Звуки казались слишком громкими, запахи – резкими, любые прикосновения будили растянутую под кожей вуаль похоти, от которой загоралось все тело, и потушить жар можно было лишь извиваясь, скользя открытой кожей по атласу простыней или шершавому гобелену диванной обивки, вопя гортанностью мартовской кошки, изворачиваясь и выставляясь бесстыдной безнадежностью, насытить которую могла лишь одна – как раз та, которая никогда этого не сделает.
Если бы Белла не знала наверняка, она поверила бы в проклятие – неснимаемое нацеленное фокусированное проклятие, потому что ничем иным ее внезапное помешательство просто не могло быть.
Они с Нарциссой дружили едва ли не с пеленок. Сначала – вынужденной близостью родителей и их удобством, как и большинство детей аристократов. В Хогвартсе такие пары, как правило, почти сразу же распадались, едва проходила первая робость и появлялся выбор, однако они с Нарси остались вместе. Иногда, правда, каждая увлекалась своими поисками, иногда для них снова начинались бесконечные прогулки по коридорам после отбоя без сил разойтись, когда еще столько всего хочется сказать – но все равно друг с другом на первом месте в списке подруг. Серьезно они отдалились только на шестом, когда Белла пустилась во все тяжкие, решив попробовать все, в том числе и плюнуть на желания родителей, а Нарцисса просто не смогла, не сумев преодолеть вросшие под кожу послушной девочки правила и оправдавшись себе и всем желанием ждать своего единственного, для которого и останется все, что захотела растратить сейчас Белла. И снова сблизились, когда Нарциссе хватило сил и терпения вытрясти из припадочно-потерянной подруги правду, и та, стискивая зубы, чтобы не плакать, рассказала, как ей отказала в первой настоящей, не развлечением и почти не капризом любви красивая гриффиндорская грязнокровка, надменно спросив, действительно ли Блек все еще не поняла разницы между мужчиной и женщиной и не осознала, почему никакая женщина не сможет заменить мужчину – и заявила, что жалеет ее, если та не поняла. А Нарцисса, сама почти не понимая, потому что не успела ни влюбиться, ни захотеть, чувствуя только, что Белле больно, успокаивала, гладя по волосам и шепча какие-то глупости про «все будет» и «все пройдет», подсказанные, кажется, самой женской природой множества поколений, шептавших то же самое бесчисленным и каждый раз единственным дочерям и подругам.
Потом снова была до стиснутых сплетений пальцев и невозможности на выходные расстаться близость, улыбки, перешептывания и записки, на фоне которых уроки казались лишь досадной помехой разговору, и два отдельных лета с бесчисленными письмами и бессмысленной и бесправной, а оттого еще ярче горящей ревностью. И дикая, какая-то со всех сторон стыдная и совершенно неизбежная ссора в первую же неделю сентября с глупым, но обеими облегченно принятым поводом, и двойная истерика, зеркальные страхи и обвинения, которые каждая повторяла другой – и ответная истерика как показатель нужности. И снова мир, в котором все через нее и за каждым словом – что-то о ней, для нее или с ней.
Конец седьмого года был страшным – и вовсе не экзаменами. Все менялось, и ни одна из них не знала, как. Обе догадывались, что их ждет, Белла сопротивлялась, Нарцисса просто приняла, спасаясь этим обреченным «не изменить». Но даже тогда были они – и все остальные. До того момента, когда, громом среди ясного неба – обидным, в самую душу, скрытым, ни словом не подготовленным – грянула весть о браке Нарциссы Блек и Люциуса Малфоя.
И Белла ушла. Потом, уже когда все знала, все видела и поняла, она проклинала себя за это, но тогда она именно ушла. Молча, лелея обиду, не желая разбираться и копаться в дымящихся руинах внутри себя, половина из которых была ее собственной заслугой, лишь дуя на них все сильнее и сильнее, чтобы пожар не позволил подумать о том, что в них погребено. Передав подарок, сомкнутыми губами клюнув в бумажную щеку и изобразив все положенные па на праздничном балу, Белла тем же вечером уехала в Париж, чтобы утопиться в знающем лишь черный и золотистый полумраке зажженного огнем из люстр и фонарей вечера и мокрой горящей глубине таких же топящихся или убегающих лон, окруженных телами без лиц, которые лишь приманивают, как яркие лепестки, к полной нектара внутренности и не имеют другого смысла кроме сигнала «здесь», удручая своей неуместностью, когда нужное найдено, а вся сладость выпита.
И она пила ее, пока не перестала различать вкус, а все тела не смешались в тошнотворную бессмысленность, от которой хотелось закрыть глаза и перегнуться через край кровати.

 Отправлено: 22.07.08 18:02. Заголовок: И, пошатываясь от ме..

И, пошатываясь от мерзи похмелья, Белла, на свое счастье, забрела в парк магической Сорбонны, где ее несчастный оголодавший в марафонском запое всем, чем только можно захлебываться, дух уловил дивный аромат особой спокойной духовности с уздой для тела и сбесившихся чувств – не желающей сдерживаться в решениях и желаниях Белле всегда доставляло какое-то особое удовольствие равновесия с головой погружаться в сферы, где понятие «сдерживаться» и «желать» не имели никакой власти, потому что правила этих сфер были незыблемы и не имели к эмоциям никакого отношения. Ей нужна была эта сосредоточенность на чем-то, что не она сама и не имеет к ней отношения, чтобы не захлебнуться собой, размыв своими желаниями границы.
И в тот момент учеба – рациональная, размеренная, прохладная, но такая свежая, без намека на мускус и без кислого привкуса, внятное и незыблемое ограничение, схема мира, который существует по законам вне ее и ее желаний – оказалась именно тем, что сумело дернуть ее обратно, вытягивая из самой себя, где Белла едва не завязла, превратившись в режущегося кривыми осколками собственных зеркал помешанного. Уже потом, вспоминая, Белла пробовала представить, что могло бы быть, не окажись она тогда в том парке, и неизменно приходила к выводу, что вряд ли умерла бы или покончила с собой – нет, не она. Но заблудилась бы. Намертво и необратимо заблудилась бы в своих стремлениях-блажах, превратив их в законы, и никогда не выбралась бы в настоящее. Она не умела смиряться с тем, что не получила желаемого, глядя себе в глаза. Учеба же позволила перевести взгляд на то, на фоне чего она сама и все, что внутри, перестало казаться центром. Будь славна интуиция.
И, нырнув в подготовку так же, как недавно в похоть, Белла, заставив родителей в обмен на обещание нормального существования без скандалов оплатить сдачу экзаменов в неустановленные сроки, поступила в поманившую обещанием покоя обитель познания. О чем ни разу не пожалела. Из прошлой жизни она оставила только Снейпа, с которым виделась почти каждую неделю, а разговаривала едва ли не каждый день. Было даже странно, что он не раздражал ее желания забыть, а скорее успокаивал сначала какой-то теплой ностальгией, а потом их постепенно связало и настоящее, в котором оба изменились, но остались вместе. Снейп тоже учился, почти тем же запойным бегством, что и Белла, и это тоже сближало. Они ни разу открыто не говорили о причинах – собственная пытка заставляет обостренно чувствовать и уважать молчанием чужую, - однако одного понимания было достаточно, чтобы ощущать близость.
Судя по всему, Снейп не сумел или не захотел порвать со всем старым так же резко, как Белла, и иногда он приносил новости: о старых знакомых, о делах дома, даже о Блеках (слышать о делах собственного семейства от Снейпа было почти забавно). Как-то он даже заговорил о Нарциссе.
- Ее сын чудо. Эдакий белокурый ангелочек. Без всякой иронии – и характером тоже.
- Я рада.
- Ты не хочешь увидеться с ней?
- Нет.
- А поздравить с первым годом ребенка, раз уж ты не была на праздновании его рождения?
- Я пожелала им счастья в письме.
- Она не счастлива.
- Я так не думаю.
- Ты не права, Белла. И очень пожалеешь об этом позже.
- Я разберусь.
С того самого момента, как Белла сбежала в Париж, она не сказала Нарциссе и слова, и Снейп, естественно, об этом отлично знал. Недоумевающая Нарцисса спрашивала о ней по каминной связи – Беллы никогда не было дома. Тревожащаяся Нарцисса писала – Белла отвечала парой строк. Отчаявшаяся Нарцисса просила о встрече – у Беллы не было времени. Догадливая Нарцисса перестала спрашивать, писать и просить. Следующей вестью от нее стало официальное, от четы Малфоев по традиции всем чистокровным родственникам приглашение на бал в честь рождения наследника. Вежливо ответив, что больна, Белла вдрызг напилась, впервые с поступления. А на следующее утро выкинула все из головы, снова погрузившись в учебу.
Маленькая парижская квартирка – первый ее настоящий собственный выбор, - ряды книг в старом-престаром шкафу с правой дверцей, держащейся на одном косо прибитом гвозде, отчего ее каждый раз надо было подпирать другой дверцей, стопки книг на столе и на полу, кипы свитков, сваленные по углам. Любимая кафешка, где милая уютная официантка сама знает, что нужно подать, любимая кондитерская с трогательными золотисто-звездчатыми пакетиками для сладостей, где с ней здороваются по имени, любимая скамеечка в парке. Знакомая собака в доме за углом, компания необременительных друзей, которые очень хорошо понимают слово «нет» и никогда не лезут в душу, и по-женски человечная подружка, которой совсем не трудно, когда Белле очень нужно, которая не обижается на месяц молчания и к тому же варит дивный кофе. Все это было именно ее, не имеющее никакого отношения ни к Блекам, ни к воле матери, ни к узкому кругу ее старых знакомых со шлейфом связей, браков, договоров, интриг на много поколений в прошлое и будущее, ни к Британии вообще.
Белла почти закончила университет, намереваясь остаться, когда отцов филин принес категорический приказ вернуться домой. Ей прощали все – сначала скандалы, потом отсутствие на всех семейных сборищах и пущенные побоку обязанности. Она радовалась, почти поверив, что спряталась под паршивой овечьей шкурой, прикрыв ею и знаменитую блековскую шевелюру. Оказалось, что ошибалась.
Родители, еще не успевшие забыть, какой может быть их неудачная дочь, не стали упорствовать. Они не требовали от нее многого – она просто должна была выполнить свой долг. Который в ее ситуации заключался во вступлении в брак. Они даже позволили ей самой сделать выбор: и Лестранжи, и Нотты, и Паркинсоны были вполне достойными чистокровными семьями.
Перебившая и разодравшая все, что нашла в «своей» комнате в корчах беспомощной и совершенно бессмысленной ярости, Белла вышла к ужину в безукоризненно-ровной маске вежливого послушания и, заявив, что хотела бы стать верной женой Рудольфу Лестранжу, предложила не тянуть со свадьбой. Которую и сыграли уже через месяц, на следующий день после того, как Беллатрикс получила диплом.
На то, чтобы определиться со своим новым положением, у Беллы ушло ровно два месяца. Именно этот срок ей понадобился, чтобы понять, что муж ее, до свадьбы лишь смутно припоминаемый по школе, есть существо неразумное, несамостоятельное, неинтересное, однако в общем-то милое и поддающееся дрессировке. Особенно же Белле подфартило тем, что для нормальной супруги стало бы поводом к нескончаемой печали – ее Рудольф оказался, как это можно было бы сказать в приличном обществе, слишком скор. Их первая брачная ночь, от которой напившаяся с горя Белла решила взять все, закончилась минут через пять после начала, считая прелюдию. Однако человеколюбивая Белла и в состоянии острой неудовлетворенности готова была остаться человеколюбивой и простить новоиспеченному супругу подобную неудачу, списав ее на волнение, радостные возлияния и восторг перед ее, Беллы, красотой и напором, если бы не поведение этого самого супруга, по которому даже протрезвевшая с расстройства Беллатрикс прочитала неутешительный вывод о том, что сие не явилось для него чем-то неожиданным. Даже больше того – именно этого он и ожидал.
Дальнейшая практика супружеских отношений показала, что сей конфуз отличается достойным лучшего применения постоянством и полной независимостью от каких бы то ни было параметров ситуации. Первые двадцать раз Белла психовала, но все еще человеколюбиво – одна и без свидетелей. На двадцать первый же свидетелем ее досады стал несчастный муж – и уж тут умная Белла оценила все преимущества свалившегося на нее несчастья.
В итоге через два месяца брака она получила самую полную из возможных свободу и карт-бланш на любые действия при условии сохранения тайны и чести семьи. Рудольф же стал счастливым обладателем права появляться в спальне жены раз в неделю и хранить ее покой все остальное время.
Результатом же приготовившаяся едва ли не к каторге Белла через два месяца после свадьбы оказалась совершенно свободна и полностью предоставлена себе за исключением почти необременительных обязанностей в виде нечастого посещения рудольфовых родственников. По счастью, матушка ее славного супруга относилась к тому типу женщин, которые свято верят, что молодые должны жить отдельно и все свои проблемы решать самостоятельно, пока не надумают прийти за советом сами, за что Белла была ей безмерно и вполне искренне благодарна.
И, досадливо, но почти смиренно плюнув на идиотское требование ни в коем случае не работать официально, ибо это, по словам ее собственной, отнюдь не такой разумной и либеральной, как у Руди, матушки, «позорит наследницу древнего аристократического рода», Белла занялась тем, что ее интересовало на тот момент времени – чаромагической стабилизацией неродственных воздействий. Заумная муть, подхваченная в ностальгически поминаемой Сорбонне: задачка, принятая едва ли не на слабо от почти конкурента, не желала решаться никакими средствами при том, что Белла чувствовала – решение ей под силу. Рудольф пробовал намекать о нежелательности и близости к дурному тону пылевых ванн в окружении стопок потенциальной макулатуры для жены чистокровного родовитого мага, однако для устранения этой проблемы оказалось достаточно одного напоминания. Дрессированный муж и нерешенная задача рядом с саквояжем нужных инструментов – Белла готова была признать, что она почти счастлива. А уж когда к этому добавилась возможность погрузиться в заслуживающую внимания, если не воспринимать все слишком серьезно, политическую игру с вполне адекватными ее собственным взглядам целями, умным лидером и лояльным отношением к ее скептицизму после признания за ней достаточного для свободы мысли и действия ума… Она почти смирилась.
До того момента, когда, никаким образом не сумев отвертеться от стиснувшихся удавкой на шее родственных обязанностей и нудящей о «чести» и «фамилии» матери, для которой проще сделать требуемое, чем докричаться до нее и объяснить, почему Беллу от этого воротит и что Белла все-таки есть как таковая, сама по себе, даже без фамилии и свитка с именами предков, она оказалась на приеме в собственном отчем доме и лицом к лицу столкнулась с Нарциссой ныне Малфой, о которой, как думала, уже успела забыть.

Белла как раз, исчерпав весь по крупицам накопленный вперед на месяцы общения с матушкой запас терпения, вывернулась из цепких высохших лап очередной троюродной тетушки и, не вынеся, совершенно бесчестно сбежала в ту часть дома, которая для гостей не предназначалась, и там едва не разревелась.
С тех пор, как Белла поступила в Хогвартс, она не так часто бывала дома, однако самые нежные, кровоточащие от одного неверного прикосновения воспоминания – это самые детские, которые всплывают неожиданно, так, что сначала не можешь даже понять, не сон ли они. Самые нежные и полупрозрачные от времени и собственных перемен, они, платой за эфемерную беззащитность, больнее всего жалят, тая в руках – осознанием необратимости.
За этой лестницей она пряталась от игравшего с ней в прятки старшего кузена. Присматривать за мелкой прилипчивой сестрицей его заставила мать, и прятки с беготней по дому были единственным доступным в такой тоске развлечением, раз уж других нет, а этого никто из друзей не увидит, однако Белла все равно помнила свое беспредельное счастье от того, что с ней играет и даже разговаривает такой взрослый и важный Арчи, и он занят ей одной. Теперь она не умеет так обманываться, а он играет в прятки и догонялки, одышливо пыхтя, с собственными пятерыми погодками.
На этой банкетке в углу гостиной ее, настаивая на обязательности предварительного деления ролей, учила целоваться Нита – тогда угловатая, вечно взъерошенная, в бестолково напяленной или растрепанной беготней одежде, но юркая и самоуверенная, как обезьянка на дереве, ее ровесница, двоюродная родственными хитросплетениями и парадоксами тётка. Поцелуи были бестолковыми, очень мокрыми, на плечах и руках всегда оставались синяки, потому что, увлекшись тренировками, они пальцами пытались проделывать то же, что и языками – однако дни расцвечивались дивным ощущением ревностно хранимой тайны и ожиданием ночи, когда все уснут и можно будет, держась за руки, спуститься в темную гостиную и, добравшись до жесткой, в самой темноте банкетки, шепотом поделить, кому сегодня достанется вожделенная роль «девочки», едва за нее не поссорившись и выслушав посулы, когда и сколько в обмен на это кому придется быть «мальчиком», и, устроившись-таки на коленях одна у другой, приступить к тайному уроку. В последний раз Белла видела Ниту на дне рождения ее второго мальчика – та радостно улыбалась мужу, поглаживая то голову ребенка, то свой очевидно округлившийся живот.
На том нелепом, непонятно зачем прилепленном к углу стены балкончике, куда и один-то человек помещался с трудом, у нее жил скворец, и маленькая Белла, прячась ото всех, носила ему крошки и сухари, похищенные ее домовиком с кухни. Домовик был совсем древним даже по эльфийским меркам и к Белле попал сугубо по причине неспособности делать что бы то ни было полезное. Зато он, втайне от всех взрослых обитателей дома, по вечерам рассказывал ей истории о ее предках вперемежку со старыми сказками, сам старчески не особенно различая, что есть что, и Беллатрикс засыпала, чтобы видеть яркие-яркие сны о молодых и могущественных магах, которыми были ее прадеды, и прекрасных девах, становившихся их верными или неверными женами. Были среди его историй и страшные – об одном из братьев ее прапрадеда, посмевшем в порыве гнева от измены жены сорвать со стены этого дома гобелен с генеалогическим древом Блеков от самого Черного Морока-основателя рода, и о том, как следующим же утром его нашли в одной из гостевых: все тело молодого еще мужчины было жутко, как будто забавлявшимся великаном перекручено так, что голова с белым, перекошенным гримасой ужаса лицом смотрела назад, а руки напоминали простынь, которую выжали и забыли стряхнуть. Самым же страшным было то – на этом моменте Твинки понижал голос, заставляя замершую от ужаса и ожидания Беллу наклоняться к нему, прислушиваясь, и делал драматическую паузу, которая заставила бы посмеяться взрослого своей наивностью, у Беллы же вызывала нервную дрожь, – что его ладони и стопы просто вросли в камень пола так, что кожу с них пришлось срезать, чтобы похоронить несчастного. И еще долгие месяцы, присмотревшись, можно было увидеть на полу той спальни четыре ошметка кожи предателя, намертво вросшей в камень как напоминание потомкам.
«Дом все видит! – обычно торжественно завершал он рассказ, глубокомысленно кивая седой ушастой головой и иногда даже закрывая старчески слезящиеся глаза от осознания значительности момента. – Он хранит род Блеков, он заботится о Блеках, он служит им и никогда не будет служить другим, но он не прощает предательства! Никогда!»
И Белла полгода еще до дрожи в коленях боялась подходить к страшной спальне и вообще старалась не появляться одной в восточном крыле – но навсегда усвоила, что ее дом не только стены, но и живущая в них магия, которая будет хранить, если ее не предать.
Были у Твинки и откровенно сплетнически-скабрезные истории, которые изредка могли пересказываться разве что в кругу близких подвыпивших родственников и уж точно никак не предназначались для ушей маленькой невинной дочурки: о том, как ее дважды к тому времени овдовевший прапрапрадед, упившись на своей свадьбе с прекрасной и юной, как весенний цветок ландыша с прозрачными каплями росы на лепестках, дочерью старого друга, ни к чему, кроме сна и очищения желудка от излишнего содержимого уже не способный, попросил исполнить его брачный долг младшего сводного брата, который старшему в семье отказать не смог, а вскоре после того переехал к ним и так и жил в Имении вплоть до смерти брата и много после. Или о том, как славно здесь жилось ее прапрадеду и его сестрице, которые в один день сочетались браком с лучшими друзьями друг друга и вполне счастливо жили вчетвером, говоря о неспособности покинуть родовое поместье, и лишь самые близкие и, конечно, домовые эльфы, знали, что мужья никогда не посещают спален своих жен, предпочитая общество друг друга, да и их супруги вряд ли захотели бы видеть мужчин в своей одной на двоих спальне.
Вскоре Белла, конечно, поняла, что добрая половина твинкиных историй – в лучшем случае переиначенные сказки, однако часть все же была правдивой, поэтому, услышав от взрослых что-то интересное, но для нее слишком еще недоступное, Белла шла к своему Твинки, сама потом выбирая из его россказней и обрывков разговоров крупицы истины. И, естественно, от него – а точнее, через него – она научилась помалкивать, не выкладывая все, что есть за душой: узнай об их ночных посиделках мать, обоим пришлось бы несладко.
Твинки умер раньше, чем Белла уехала – и она первый и, вероятнее всего, последний раз по старой дружбе и, она подозревала, по завещанию самого Твинки, присутствовала на эльфийских похоронах, да и вообще в деталях видела творимую домовиками магию.
И в этот вечер ей даже на секунду показалось, что ее старый любимый – теперь она точно знала, что любимый – Твинки, возможно, сумеет ради нее выбраться из камня стен, в который вмуровываются мертвые тела домовиков, дабы и так они могли служить хозяевам вечно, как и было обещано каждым, и явится ей хотя бы полупрозрачным призраком – напоминанием, данью детству, - и так же, как оно, растворится в воздухе.
Но, конечно, этого не произошло, и Белла просто медленно опустилась на стоящий так же, как на ее памяти, почти у балконной двери диван – и ее моментально, как-то слишком резко и больно, накрыло дежа-вю, а потом в коридоре что-то зашуршало, и в комнату вошла Нарцисса.
Было темно, Белла не зажигала света нарочно, ожидая теней, а Нарциссе тоже, кажется, не хотелось огня – не замечая, что здесь уже кто-то есть, она медленно, каким-то пугающим призраком, устало прикрыв рукой глаза, прошла через всю комнату и, не глядя, тяжело опустилась на правую сторону дивана, на котором слева уже сидела Белла, закрыла лицо теперь обеими руками и замерла. Каким-то сохранившим точки отсчета реальности краем сознания Беллатрикс понимала, что нужно что-то сказать, показывая Нарциссе, что здесь есть кто-то еще, кроме нее, однако все вокруг казалось таким сюрреальным, а дежа-вю все никак не проходило, лишь обостряясь, и она молчала, через мутную темноту рассматривая замерший силуэт.
Внезапно ей пришла в голову мысль о том, что слишком темно, и это вполне может быть кто угодно другой – ведь видно лишь женщину, которая может быть кем угодно, и неясно, почему она решила, что это Нарцисса, – однако Белла точно знала, что это именно она, Нарцисса, та самая Нарси, с которой они в свой последний учебный школьный год на каникулах сидели здесь же, на этом же диване – только тогда Цисса была на ее месте, а она сама свернулась рядом, – и, не размыкая рук, иногда стискивая один на двоих замок пальцев, иногда соприкасаясь лишь подушечками, говорили, обо всем. О прошлом, потому что каждой казалось, что оно у нее уже есть, о будущем, потому что каждая думала, что оно такое, что о нем стоит говорить, друг о друге. И на какую-то минуту все это показалось таким реальным, совсем недавним и единственно настоящим, что Белла, не думая, потянулась, желая снова сплести их пальцы в замок, и коснулась руки Нарциссы, осторожно положив свою ладонь сверху.
Белла не думала, что может напугать или обидеть, смея прикасаться после своего безразличия – она почти и не помнила об этом, мгновенно, как и хотела, вернувшись в детство, где Нарси от переизбытка чувств могла сжать ее руку до синяков, а она сама никак не могла устроиться на диване, если хотя бы кончиком пальца на ноге не касалась подруги.
Не думая, Белла даже не знала, ждала ли, что Нарциссу тоже захватит ее временнЫм водоворотом, и последовавшее стало странной смесью ощущения нереальности вперемешку с уверенностью, что так и должно быть.
Почувствовав ее прикосновение, Нарцисса моментально вскинулась, отпрянув и каким-то непонятно привычным жестом зажав себе рот, чтобы не кричать, однако через секунду, вглядевшись, совсем уже странно в темноте, узнала ее и, прошептав «Белла!», опустилась рядом, обнимая за шею и прижимаясь холодным лбом к коже в вырезе декольте.
Все это было таким невозможно сюрреальным и одновременно настолько понятным, словно они обе раздвоились и ощущали теперь за двоих – за себя теперешних, и с ними недоумение, неловкость, страх, - и за себя прежних, которые могли лежать на этом диване, обнявшись, и планировать, каких сортов розы будут расти в розарии Нарциссы, когда у той появится собственный дом.
- Белла! Динь… – прошептала Нарцисса, без труда вспомнив Беллино старое прозвище, приклеившееся к той после того, как и Нарцисса, и Снейп по двадцать раз выслушали все восторги Беллатрикс по поводу дивной сказки о смелом мальчике и особенном острове, на котором никто не взрослеет. Ее старое-престарое прозвище, за которое Белла кидалась ехидными проклятиями, все равно отзываясь близким. А вот сама она его уже давным-давно не помнила. Как не помнила, чем был для нее этот дом, в котором она, оберегая себя, старалась не бывать после отъезда, и чем была для нее всегда оказывавшаяся, когда нужно, рядом Нарси.
Та же, казалось, забыла обо всем, с лихорадочной горячностью обнимая Беллу и повторяя свое «Динь!» шепотом с радостью, уже причинявшей боль собравшимися на зов воспоминаниями.
Не зная, что делать и что чувствовать, Белла медленно подняла руки, обнимая в ответ, ощущая неловкость, стыд, вину, потому что уже разобралась в реальностях, осознав, какая из них настоящая, но так и не сумев остановиться – и внезапно, кажется, как только она коснулась плеч Нарциссы, в комнате вспыхнул свет, ослепив и заставив вскочить, моргая, как после резкого пробуждения, когда диссонанс настолько ошеломителен, что на секунду перестаешь понимать, что есть что и есть ли что-то вообще.
На этот раз Нарцисса не сдержалась, вскрикнув, Белла же просто, вскочив, замерла, глядя на дверь. А там, ухмыляясь своей традиционной для легкого «навеселе» гримасой, стоял Снейп.
- А чем это вы тут занимаетесь? – ехидно хмыкнул он, и Белла вспыхнула, не успев даже удивиться, что все еще это умеет, а Нарцисса недоуменным, словно после крепкого сна, взглядом посмотрела на Беллу, а потом на Снейпа.
- Мы… Я хотела… Я тут бродила, - так глупо, как не лепетала уже и на первом курсе, попробовала вывернуться Белла, по-идиотски глядя в пол и буквально пылая от стыда за собственный кретинизм, однако ее внезапно перебила Нарцисса.
- Мы встретились здесь, когда обе сбежали от общего веселья. Я думаю, ты помнишь, как я ко всему этому отношусь, Северус? Вот и Динь наша, как выяснилось, тоже, – совершенно ровным, ну, может быть, на полтона ниже, чем обычно, голосом проговорила она, пожав плечами. – А ты тоже решил спастись бегством? Кто на этот раз?
- Тетушка Гвинивера, - страдальчески скривился тот, падая в кресло. – Она хотела меня женить! И уже начала перечислять всех своих незамужних родственниц, живописуя их прелести. Правда, с памятью у нее туго, засим половина из перечисленных, по моим давним сведениям, уже обзавелась внуками, однако тетушку это не остановило.
Гвиниверу Белла помнила отлично – в последний раз, когда она посещала семейную пытку, та спутала ее с матерью и долго уговаривала Беллу выйти-таки замуж за собственного отца, который так долго сходит по ней с ума, а попытки как-то намекнуть, а под конец и втолковать, что ее матушка давным-давно согласилась, и плоду этого согласия вот уже почти девятнадцать, не дали никакого результата.
- А эта комната что, приют для всех беглецов от семейной тирании? – хмыкнула она, и Снейп в ответ развел руками.
- Видать, есть в ней что-то милосердное. Как будто ты не помнишь, как сама пряталась здесь от матушки? На втором, например, когда схватила промежуточное «отвратительно» по чарам? А, Динь?
Не удержавшись, Белла вздрогнула, второй раз за вечер услышав старое прозвище, которое успела забыть, и удивилась странности – Снейп с самого окончания школы не называл ее так, даже не вспоминал. Как будто в этой комнате жило не только милосердие, но и действительно оживали призраки, запутывая и заставляя верить, что это время завернулось петлей, отменив предыдущий путь и вернувшись в начальную точку.
- Кстати, - продолжил Снейп, на удивление не дождавшись реакции на свою шпильку. – Нарси, ты пригласила Беллу на ваш новогодний прием? Раз уж наша беглянка вернулась домой, ей нужно возвращаться и в приличное общество, не так ли?
- Еще нет. Но хотела. В Малфой-Мэнор в канун Нового года состоится большой прием. И я была бы рада видеть тебя там, Беллатрикс. Приглашения мы разошлем чуть позже, и там будет указано точное время. Я очень надеюсь, что ты придешь.
А вот это уже стало совсем сюрреальным. Даже не то, что еще пару минут назад с них мгновенно слетело пять лет, а то, что теперь они разговаривали так, как будто эти пять лет были совсем другими. Как будто все за стенами этой странной комнаты мгновенно изменилось – не так, как хотелось, но все равно по-другому.
Белла ощущала себя, как рыбка – маленькая золотистая рыбка, такие жили у них в пруду в детстве, и Белла любила смотреть на их мелькание, устроившись прямо на камнях у кромки воды. Яркие, как юркие лучики, в прозрачности искусственного пруда, они моментально потерялись бы в илистой воде болота, расплывшись мутными пятнами – и именно это чувствовала Белла – как будто ее, набрав в ладони вместе с каплями воды, пронесли по воздуху и со всего размаха плюхнули в темную зеленоватую жижу, где не видно ни солнечного света с поверхности, ни даже темного дна.
- Белла, так ты придешь?
Снейп уже дергал ее за рукав и, судя по всему, не первый раз задавал свой вопрос. А Нарцисса стояла рядом, глядя на них обоих абсолютно отрешенными спокойными глазами, похожими на глаза клерка у одного из министерских столов. Дежурство, заученные реплики, готовые формы.
- Ну?
- Приду, спасибо.
Конечно, она пришла.
С того момента, когда Белла вернулась в Британию, и особенно в «семью» высокородных и близкородственных магических аристократов, ей стало казаться, что все прошедшие пять лет Парижа и Сорбонны были просто сном, или чужими, прочитанными в автобиографическом романе воспоминаниями, которые она приняла на себя, чтобы забыть о том, что выбора нет, чтобы хотя бы потешить себя ощущением полуреального побега от неизбежности. А иногда ей казалось, что только это и было настоящим, и что она действительно могла уйти, избежать, миновать – и почти сделала это, и вырвалась бы, если б в последний момент не сделала неверный поворот, ошибившись в последней двери. А теперь уже поздно, потому что единственный шанс на свободу потерян, а пробужденный неосторожным движением страж непобедим. Белла знала, что не уйдет, пока здесь Нарцисса, и этого не изменить – да она бы больше и не посмела. Она, словно пустившись по неверной дороге, сделала круг и вернулась обратно – туда, откуда начала ошибку, без возможности ее исправить, но с возможностью искупить.
С того странного вечера в доме матери, который Белла, не желая растравливать рану, уже не называла своим, но который все равно ее остался, она словно так и замерла в той мутной илистой воде пруда, куда ее зачем-то перенесли бережные, но отстраненные руки Нарциссы. Она не понимала, что происходит, зачем это все и что теперь делать, но знала только одно – она не уйдет, никуда не уйдет от странной Нарциссы, которую уже, как и дом, не могла называть своей, но которая все равно неразрывно вросла в нее до самого донышка.
Нарциссу Белла не понимала. Они снова встретились на новогоднем приеме, потом на еще одном, потом Белла, нарушая все правила, явилась в гости, решив закрыть глаза на все неписанные законы, руководствуясь лишь формальным «Будем рады видеть у нас», и они пили чай и разговаривали о каких-то безделицах, и в конце Нарцисса пригласила ее приходить еще – теперь уже на самом деле, - и Белла этим воспользовалась.
Все было каким-то странным – они не сближались постепенно, как незнакомые, и не отбросили сразу все условности, как старые друзья. Они как будто разговаривали сквозь стекло: видя друг друга, читая по губам, даже соединяя пальцы, но все через невидимую, но настоящую преграду. Сама Белла ничего не понимала, запутавшись в себе и илистой мути и не рискуя никуда плыть, застыв на месте, ожидая, Нарцисса же словно позволила всему идти так, как оно получится, не планируя, не определяя, не оценивая. Она словно была «не против» - не против себя и не против Беллы.
Но Беллатрикс все равно не понимала в ней ничего.
Нарцисса никогда не была простой, ее никогда, никакую, даже в истерике или в отчаянии, нельзя было уместить на ладони и в деталях рассмотреть – как бы глубоко она ни впускала в себя, всегда оставалось ощущение, что чего-то важного ты все равно не увидел. Теперь же это ощущение превратилось в четкую уверенность.
За каждым ее взглядом, за каждым кивком головы и словом крылось что-то особенное, недоступное – какой-то секрет, какая-то непонятная тайна, - и каждым своим движением Нарцисса словно бы об этой тайне напоминала. Она казалась запечатанной амфорой, до верху наполненной каким-то таинственным зельем, со спокойной величественностью несущей его секрет.
Перед ее спокойной уверенностью Белла самой себе казалась неуклюжим щенком, глупо прыгающим вокруг, увидав порхающую над самым носом бабочку. Как будто Нарциссе на фоне ее особенной тайны все окружающее казалось таким незначительным, что сливалось в один пестрый клубок одинаково безразличных глупостей, не вызывающих никакого настоящего ответа и в равной мере бессмысленных. Она разговаривала, смеялась или огорчалась, даже удивлялась – но все равно безразлично, словно занимая время светской болтовней, которая не имеет никакого значения, а просто должна быть.
И, едва не выворачиваясь наизнанку от обиды и нереализованного желания, Белла хотела понять, что же внутри, за этим зеркалом, за этим спокойствием – что же это такое, настолько значительное, что этим можно сделать весь окружающий мир безразличным.
Только потом, намного позже, она поняла: это не безразличие, а просто заморозка. Это то единственное средство, которым можно скрепить готовую развалиться маску и уже за ней спрятать вываливающееся и выпирающее отчаяние, которое никак не удержать без нее. Последнее средство – запретить себе чувствовать, хотя бы на время, которое требуется, чтобы остаться одной. Но это потом. Тогда же Белла поняла только одно – что уже никуда не уйдет и что безумно, до стонов и царапин на горящей коже, до помешательства и безнадежной мути вокруг хочет получить эту новую, непонятную, носящую, как ребенка под сердцем, какую-то тайну Нарциссу.
И она получила – истомившись собственной глупостью до суккуба с черными кольцами вокруг глаз и голодным полубезумным взглядом. Снейп сам принес ей флакон с готовым зельем и сведениями о том, что в этот вечер Люциус собирался вернуться домой достаточно поздно, однако точно появится там лишь к обеду следующего дня.
Потом Белла никак не могла ни сообразить, ни вспомнить, каким же образом она убедила себя, что ее обман не откроется, в конце концов решив, что тогда этот вопрос вообще для нее не существовал – она делала ту святую глупость, что направлялась всеобъемлющим, где-то на грани ее самой и жизненной силы вообще желанием, под которое сучка-жизнь обязательно прогибается, забыв обо всех обещаниях умным и рассудительным. Она настолько стала этим желанием, что перестала думать, наградой за почти невыполнимую целостность себя получив звериное чутье и сами собой распахнувшиеся двери на единственном нужном пути.
Выйдя из камина гостиной, странным образом впустившего ее без запроса хозяевам, Белла мельком взглянула в зеркало, чтобы убедиться, что оборотное действует, и все равно вздрогнула, получив желаемое – почувствовав себя пойманной тем, преступление против кого собиралась совершить, став им самим.
Малфой из зеркала как будто ухмылялся ее испугу, своей мимикой извращая ее выражение, и на секунду Белла замерла, до внезапно раздувшейся дурнотной пустоты внутри испугавшись, мгновенно ощутив какой-то рубеж, почувствовав, что, не заметив, переступила порог и, сделав еще один шаг вперед, окончательно потеряет его из виду и не сможет вернуться. Снова взглянула в зеркало, из которого, смеясь уже ее губами, все еще ухмылялся Малфой. Отвернулась. Будь осторожен, смотрящий в бездну?... У зеркала две стороны?... Потом, все потом.
Тряхнув головой, Белла глубоко вдохнула и сделала шаг. Остановиться она уже не могла. Жаждущих женщин и кошек ведет сама судьба даже по самой покатой крыше, и Беллу давно несло этим потоком, чтобы прибить к нужному берегу. В комнате наверху ее ждала Нарцисса, а какие мужские бездны сравняться с влажными створками женского рая? Они все просто потонут в нем, как тонули с начала времен. Разве есть у мужчин так ценимые ими лица или книги, когда на них смотрит распахнутая бездна женщины?
Повернувшись к зеркалу спиной, Беллатрикс направилась туда, куда послушно шла, как ей показалось еще той ночью, всю жизнь, не умея, а теперь и не желая бежать. К бессмысленно разглядывающей нарисованные пальцем по рассыпанной магической пудре узоры Нарциссе.
В комнате не было света, кроме пары магических свечей, парящих с двух сторон от зеркала, в которое Нарцисса не смотрелась. Она просто сидела, одной рукой подперев подбородок, и шпилькой, зажатой в другой руке, перечеркивала уже выведенные пальцем узоры из пудры. Копна волос, бывшая прической до потери шпильки, теперь бесформенно свешивалась на правый бок, виляя выпавшими прядями, когда Нарцисса поворачивалась или наклоняла голову, однако Белла замерла, почувствовав, как по телу куда-то внутрь, до самого солнечного сплетения пробегает спазм ошеломленного восхищения.
Невозможная, мистическая, существующая и все равно нереальная со своими стеклянными стенами и хранящими тайну глазами Нарцисса сидела перед ней, внезапно обретя плоть, к которой можно прикоснуться, лишь потому, что Белла наконец отказалась от себя, этим словно перешагнув через порог зеркала туда, где ее собственное тело призрачно, зато Нарциссино реально.
Белла почти не дышала, замерев в дверях, а Нарцисса так глубоко ушла куда-то в бессмысленность своего узора, что не заметила ее появления – как не заметила и ее приближения, пока Беллатрикс не остановилась за ее спиной и не провела кончиками пальцев по открывшейся в наклоне головы шее.
- Что?... – Нарцисса вскрикнула, дернувшись, чтобы обернуться, однако Белла сразу же рванула ее за плечи вверх и прижала к себе, обхватив так, чтобы замкнуть кольцом своих рук ее руки, не позволяя двинуться, интуитивно не давая взглянуть в глаза, боясь даже говорить, желая лишь стоять так, замерев полураскрытыми губами у самого ее уха, едва-едва прикасаясь, дразня саму себя.
- Ты?... Ты же… Ты же сказал, что вернешься завтра! Мы же договорились!... Почему?... Ты же сказал…
Не переступи Белла порога, останься она собой и только, не заплати она за чужую дверь половиной себя, она услышала бы и едва сдерживаемую истерику, и отчаяние, и обреченную безнадежность милосердия, отнятого у недоверчивого раба через секунду после того, как он все-таки поверил в его реальность. Но Белла не слышала – и, возможно, к счастью.
- Я передумал. Я не мог не вернуться. Меня же дома ждешь ты. Куда я пойду?
Изо всех сил стараясь не сбиться хотя бы в окончаниях рода, уже почти не думая, что несет, Белла шептала все это, не двигаясь, не позволяя себе даже губами коснуться кожи, как будто запоминая каждую секунду, желая почувствовать в ней все до последнего слоя, как будто впитывая ее всю – и их все.
Нарцисса дернулась, попытавшись отстраниться, однако Белла держала крепко, и они снова замерли так же, прижавшись друг к другу.
- Я же люблю тебя. Любимая… Самая лучшая моя… Нарцисса… Нарси… Нарси…
И, не выдержав собственной пытки, Белла осторожно коснулась губами мочки уха, потом – так же едва-едва, почти неощутимо для обеих – шеи у самой кромки волос, потом чуть ниже. Это не было даже поцелуями, всего лишь прикосновения разомкнутых губ, не больш

 Отправлено: 22.07.08 18:03. Заголовок: Едва дыша, Белла поз..

Едва дыша, Белла позволяла задумчивым и каким-то нерешительным губам Нарциссы касаться ее лица, не отвечая, как-то странно боясь напугать, вспугнуть, заставить снова сжаться, замерев, как в самом начале. Лишь намного позже, почувствовав, как деревянная, хотя и с обманчивым теплом тела броня Нарциссы растворяется под кожей, ее дыхание становится чаще, а губы спокойнее, Белла осмелилась медленно, даже для самой себя едва заметно передвинуть руки с талии Нарциссы чуть выше, по спине, касаясь совсем слегка, даже не касаясь, а лишь отмечая возможные прикосновения, и ей показалось, что рукам понадобилась целая вечность, чтобы добраться до плеч и осторожно проникнуть в копну так и лежащих недоразобранной прической волос.
За эту ночь Белла совершенно перестала понимать, что такое время и чем оно может измеряться, потому что на каждый шаг, на каждое прикосновение, даже на каждый вздох ей требовалась маленькая вечность, а такого количества вечностей, которые запомнила она, просто не бывает и не может быть в настоящем мире.
Нарцисса открывалась – медленно, постепенно, как лабиринт со множеством дверей, к каждой из которых нужно подбирать ключ из тяжеленной связки на поясе, все время боясь, что ключей окажется меньше, чем дверей, и не зная, закончатся ли двери вообще. Иногда ключом становилась погашенная свеча, иногда – еле слышный шепот, иногда – долгие-долгие, неторопливо-смакующие ласки, как будто Белла языком стирала, слизывала очередную печать, закрывавшую замок.
Белла сбилась со счету, сколько раз она чувствовала непреодолимое желание оглянуться в окно, чтобы проверить, не проглядывает ли из-за горизонта жестоко-честное солнце, и сколько раз она удерживала себя от желания замереть, прислушиваясь, не снуют ли по дому эльфы, готовя все к пробуждению хозяев.
Но то ли ее зелье имело слишком много побочных эффектов, а то ли восхищенная ее сумасшествием судьба знала правильные слова для хозяина времени, но ночь все длилась и длилась, позволяя ей найти все нужные ключи и отпереть все, даже самые скрипучие и упорные двери.
Пока Белла еще могла думать, ее мысли ошеломленно молчали, когда же хоть что-то стало ясным, мыслей не осталось. Если бы Белла была с другой, она сумела бы многое понять: откуда взялась изучающая неуверенность, чем помешали не дающие ничего, кроме дрожащих отблесков свечи, почему одно-единственное крепкое объятие заставило мгновенно захлопнуться все, даже совсем легко распахнувшиеся и незапертые двери, и почему ей пришлось начинать с самого начала.
Потом Белла, конечно, это поняла, а после и услышала: и о том, почему Нарцисса так внезапно стала супругой Люциуса Малфоя, и о том, что значило ее истерически-растерянное «Мы же договорились», и о многом другом. И, как предвещал умный Снейп, раскаялась едва ли не до воя. Но много позже. А той ночью она, ничего уже не понимая, помнила лишь об одном – о том, что должна заставить Нарциссу забыть о своей тайне, распахнуться, открыться, выгнуться, впуская туда, за стекло, за все тайны и покровы, к ней настоящей.
Но, отдав все за совершенный обман, Белла не поняла, что попалась в собственную ловушку. Платой за нужный ключ стало зрение, не оплатившее, а забравшее с собой ее мудрость: чем шире распахивались шторы перед нарциссиной тайной, тем темнее становилось в Беллиных глазах и тем ярче проступала под ее веками фигура обмануто-обобранного Малфоя. С каждый движением, вызывавшим наконец стон, а не напряженный вздох, Люциус словно бы все больше обретал плоть, сводя Беллу с ума своим присутствием. Чем громче вздыхала Нарцисса, тем живее становился Люциус, этим как будто поглощая саму Беллу. Чем удачнее она подбирала ключи, тем вернее он забирал себе ее победы как свое по праву, а Белла, продолжая, не смея останавливаться, билась от больно сшибавшихся внутри желания быть лучше, угадать вернее, дать больше и ярче – и панического страха утратить всю свою победу, добровольно, собственным же выбором маски отдав ее Люциусу, с которым и была Нарцисса на самом деле.
Белла уже не знала, хочет ли она чего-то, уже не чувствовала собственного желания, оно как будто растворилось в ее паническом ужасе и единственном оставшемся стремлении – подарить то, что сможет, поднять, на вытянутых руках, если понадобится, донести к вершине, вознести – и гори' все остальное вместе с ней самой синим пламенем, когда ее любимая выгнется в судороге наслаждения.
«Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – молилась она какому-то неведомому первому в мире богу всех томящихся влюбленных, поглаживая, обхватывая, едва прикасаясь и сжимая губами, вспоминая все, что когда-либо видела и чувствовала, по нитке собирая воспоминания от каждого из своих любовников и любовниц, словно бы примеряя их маски и отбрасывая, дабы надеть новую, а после нее следующую, забывая лица, но оставляя в себе их память и страсть. Она как будто перетекла вся в губы, пальцы и упругую пленку барабанной перепонки, чтобы только ласкать и чувствовать, не ошибается ли в ласках.
Белла не помнила, много ли времени прошло и идет ли оно вообще. Где-то за гранью ломило вывернутую спину, в затекшей руке взрывались игольчатые петарды, пальцы отказывались сгибаться, а рука двигаться, однако ничего из этого не имело никакого значения в ее мире бесконечной молитвы.
«Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста». Не ошибиться, не наскучить, не потушить огонь однообразным бесчувствием, не быть хуже, не разочаровать. Пожалуйста, пусть ей будет хорошо! Все, что хочешь, только покажи! Хотя бы намекни – одним словом, стоном, движением навстречу. Так? Или нет? Я боюсь, Нарси, пожалуйста, мне так страшно! Умоляю, сейчас – не молчи, не бросай меня, не уходи! Помоги, покажи – я сделаю все, о чем ты попросишь! Нарси, любимая, умоляю!
Она и не думала, что такое бывает и будет с ней – что сердце может так срываться, когда вместо стона в ответ на новое движение с губ слетает вздох, а секунду назад жаркие и упругие мышцы каменеют – и что она может, не дыша, на самой грани, у самого края истерики останавливаться и снова гладить, касаться, ласкать, так, как раньше, до гибельно совершенной глупости, и, почти не чувствуя языка, улавливая все каким-то десятым или сотым чувством, отглаживать, оживлять камень, медленно, миллиметрами, вздохами, капельками высыхающей и снова выступающей влаги опять превращая его в плоть – не поддаваясь панике, не скуля, не сбегая, лишь отчаянно боясь, что на этот раз не выйдет.
Она почти сдалась, измучавшись бесконечностью попыток и беспомощностью хлопающих дверей, когда Нарцисса вдруг замерла, сжав бедра так, что Белла на секунду испугалась услышать хруст своей локтевой кости, а потом коротко вскрикнула и выгнулась, зажмурив глаза так, что из уголков выкатились слезинки. И Белла, сама не понимая, каким чудом к ним вдруг вернулась чувствительность, ощутила, что ее совершенно мокрые пальцы стискивает рваными сокращениями.
На секунду ей невыносимо захотелось разреветься от облегчения, но ночь принадлежала не ей, она пообещала себе, что возьмет лишь воспоминания, и собиралась, как и обещала, гореть синим пламенем – а потому, осторожно вытащив пальцы, потянулась вверх, приподнимаясь и ложась рядом с Нарциссой, чтобы прижать ее к себе, поглаживая по вздрагивающей спине, ощущая всем телом еще передергивающие ее судороги и собирая губами слезы.
- Любимая… Хорошая моя… Нарси…
Ощущение времени она потеряла окончательно и не смогла бы сказать, сколько они лежали так: все вздрагивающая, не приходящая в себя, лишь иногда царапающая острыми ногтями ее плечо, словно в каком-то запредельном трансе Нарцисса, и она сама, на спине, стараясь прижаться как можно теснее и одновременно ни в коем случае не коснуться Нарциссы нелепо торчащим, ненавистным и таким навязчиво-глупым сейчас членом Малфоя. Она и это пообещала себе с самого начала – что ни за что не прикоснется к Нарси им. Пальцами, губами – только тем, что может быть и ее собственным.
- Любимая моя…
Они и уснули так: ни разу не открывшая глаз, в каком-то бессознании Нарцисса и измученная бесконечностью времени и самым жутким страхом вора – самому быть обворованным – Белла. Она не старалась бодрствовать нарочно, потому что даже не предполагала, что вообще сможет уснуть так – забыв обо всем, даже о собственном страхе быть пойманной и уже превратившемся в мутную тянущую, совсем женскую боль возбуждении, перебитом мутной усталостью. Смогла.
А проснулась от того, что в лицо радостным умственно отсталым ребенком лезло яркое солнце, а чьи-то очень осторожные пальцы непонятно касались ее лица, как будто нарочно-насмешливо пытаясь разбудить под видом невинной ласки. Еще не совсем придя в себя, Белла открыла глаза, и, не думая, сразу вся, без памяти, одним чувством чуть виновато за сонную одурь и растрепанные волосы, упавшие на глаза, улыбнулась Нарциссе, переставшей скользить пальцем по ее виску, но руки не убравшей. На секунду Белле захотелось снова закрыть глаза, повернуть голову и кончиком носа проследить шершавую линию от запястья до подушечки среднего пальца ласкавшей ее руки, а потом по очереди провести губами по кончику каждого пальца – чтобы снова вспомнить и снова присягнуть, напоминая, что вся для нее, и что всё, что захочет.
- Белла, - с насмешливой нежностью прошептала Нарцисса, не отнимая руки, и Беллатрикс захотелось выгнуться, чтобы эта ласка легче скатилась вниз, омыв все тело до пальцев ног.
- Нарси, - прошептала она в ответ, раскрытыми губами целуя самый центр ладони – и моментально застыла, не закончив движения, выдранная из насыщенной чувственности в чувственность пустую, еще без слов, но уже и без всяких ощущений, внезапно проступившим под одурью сна и мечты осознанием: Нарцисса назвала ее Беллой.
Потом пришло и остальное: в комнате солнечно, а значит, уже давным-давно утро, и она не Люциус. Уберегшись от пронзительного взгляда способного раскрыть обман хозяина, она сама, упившись радостью, небрежным движением сняла с себя морок. Или здесь лучше подходит другая сказка? О влюбленной дурочке, умудрившейся испортить единственный щедрый подарок судьбы, решив, что дарительница не станет следить за исполнением ее единственного требования - тайны? Белла хорошо помнила эту сказку, которую ей тоже рассказывал, почти не путая имена и сюжет, Твинки, а она сама, не дыша, представляла темную спальню, ровное дыхание спящих, а потом шорох, еще один, и блекло, но все равно слишком резко для теплой темноты вздохнувший на свече огонек, панически, словно желая предупредить грядущее несчастье забегавшие по стенам тени, горящие страхом и непреодолимым желанием узнать глаза склонившейся над спящим мужем девицы, ее жадное удивление, легкий наклон головы, одна рука, потянувшаяся прикоснуться, и другая, желающая осветить лучше, до последней пряди волос, до последней ресницы – и, внезапно вспыхнувшая той же страстью и зарыдавшая от собственной неподвижности свеча, уронившая на бледную щеку спящего прозрачную обжигающую каплю своего неосуществимого желания. И каждый раз Белла с ужасом замирала, когда Твинки на этом месте делал свою театральную паузу, давая ей самой представить, какой жутью в любопытной жадине отзывалось трепетание век над обожженной щекой, удивленный взгляд, ошеломление, печаль и последнее «Не ищи». И она хорошо помнила, чем Твинки заканчивал – как он, назидательно вздыхая, говорил о том, что ничего и никогда женщинам не бывает достаточно и, насладившись телом своего возлюбленного, они всегда хотят еще и его лицо.
Белле не пришло в голову, что это Нарциссины пальцы прервали ее сон, а не наоборот: она осознала только то, что ее обман раскрыт, и даже свое единственное сокровище, воспоминания, она не сможет унести под полой мантии-невидимки, которую, неловко двинувшись, сама же и распахнула.
Не в силах даже вздохнуть, Беллатрикс замерла, огромными глазами глядя на Нарциссу. А та, насладившись ее ошеломлением, с той же насмешливой нежностью улыбнулась и прошептала:
- Сумасшедшая Белла, - а потом медленно, плавностью маскируя неуверенность, потянулась к ней. Могла ли Беллатрикс отказать?

Продолжение следует...

 Отправлено: 10.08.08 11:55. Заголовок: С этого утра для Бел..

С этого утра для Беллы началось новое сумасшествие с постоянным ощущением вязкой влаги, готовой стечь по бедрам вниз, и скользким привкусом соли.
Когда-то она хотела нарциссину тайну за стеклянной стеной и думала, что до нее можно добраться пальцами и языком, заплатив за вход половиной души. Теперь она поняла, что ошибалась. Чтобы добраться до тайны, нужны были слова – но Нарцисса не желала разговаривать. «Белла», «пожалуйста», «да». Иногда «ох» и «ну» с десятком разных интонаций и «Хочешь?», «подожди», «как?». Вот и все, что она произносила, не включая вежливые «здравствуй» или «доброй ночи». Остальное писалось ее округлым почерком: «Завтра в восемь. Лучше через камин. До утра.» или «Сегодня с двенадцати до двух. Портключ прикладываю». И самое первое и единственное объяснение: «Муж никогда не называл меня «Нарси» и «любимая»».
Сначала Нарцисса была робкой, лишь глазами да редкими движениями давая Белле понять, чего хочет, замирая от любой новизны или любого беллиного промедления, и смелея только в поцелуях, которых она не боялась с того, самого первого, и которыми очень скоро научилась говорить обо всем том, о чем отказывалась говорить словами.
Уже позже, почувствовав, увидев, что Белла поняла все запреты и выучила все ловушки, в которые могла попасться, что она больше никогда не станет стискивать ладонью кожу на нарциссином затылке, вынуждая наклониться вперед, что она знает, нельзя сжимать нарциссины плечи сильнее, чем это нужно, чтобы позволить той чувствовать прикосновение, что ее зубы больше никогда не попытаются оставить следов – только тогда Нарцисса позволила себе действовать самой и учиться остальному.
…
- Ты похожа на кошку.
- Хм…?
- На стеклянную кошку, которую оживили.
- А.
- Кошачьи повадки, но тронь не так – и все разобьется.
- Хм…
- Поговори со мной.
- Ум…
- Нарси, поговори со мной. Я прошу тебя!
- О чем?
Все еще мутная от удовольствия, с маняще стоящими сквозь накинутую сверху тонкую простынь сосками и слипшейся челкой, потому что Белла только что мокрыми пальцами, забыв обо всем, гладила ее по волосам, успокаивая последние спазмы, Нарцисса лежала на спине, свободно раскинув руки, и, едва уловимо улыбаясь чему-то на потолке, в глубине самой себя или в невидимом сейчас небе – чему угодно, но явно не сидящей рядом, обхватив руками колени, Беллатрикс.
- О чем захочешь. О себе. О жизни. Да хоть о погоде! Нарси, я не могу так больше. Разговаривай со мной! О чем захочешь, но разговаривай!
Белла ждала этого очень давно, но все не могла начать. Страсть Нарциссы – требовательная, серьезная, предельно откровенная – выматывала. Не физически, хотя Белла и чувствовала, что засыпает на собраниях Лорда и не понимает смысла прочитанных писем, если они не из Малфой-Мэнор. Она выматывала по-другому, вытягивая душу, потому что каждый раз, возвращаясь домой, Белла чувствовала, что ее самой нет.
Она прятала себя в тот первый раз, когда решилась надеть чужую маску, чтобы добиться желаемого, и злой иронией теперь, когда она эту максу сняла, Белла поняла, что больше не уверена, есть ли она сама. Как будто уплатой за чужое лицо с нее взяли ее собственное.
Нарцисса, которую она так хотела, принадлежала ей, раскидываясь для нее так широко, как это только возможно, Белла выучила каждый волосок на ее коже, послушно открываемый по первому нежному требованию, однако с каждым оргазмом Белла чувствовала, как ее самой становится все меньше, когда мутный с поволокой взгляд скользит по портьерам и узорам потолка, а алые и прикушенные еще несколько минут назад губы распахиваются лишь для того, чтобы дать больше воздуха и выровнять дыхание.
- Нарцисса!
- Что?
Она так и не посмотрела в глаза. Белле даже иногда казалось, что Нарцисса не слышит ее. Она никогда не отказывала в ласке – научилась быстро, да с Беллой никогда и не было сложно. Она прислушивалась к каждому ее движению, понимала каждый стон – но ровно до тех пор, пока они обе не выдыхались, чувствуя, что больше не могут, или – что чаще – пока не заканчивалось время. А потом она словно глохла.
- Прекрати!
В свою бытность свободной Белла больше всего ненавидела скандалы с разбирательствами. Пару раз ей случалось сталкиваться с людьми, которые желали от нее достаточно многого, чтобы считать себя вправе требовать, и она отлично представляла, какое это отвратительное зрелище, однако сейчас ничего не смогла с собой поделать. Сдерживаемая уже достаточно давно истерика, как барахло в доверху набитом чемодане, раскрывшемся от неловкого падения, вывалилась бесформенной кучей нестиранного белья в гостиной.
- Прекрати делать вид, что меня здесь нет! Я не вибратор, Нарси, который после использования можно убрать в шкаф до следующего раза! Я так не могу больше! Я здесь, я есть, я хочу, чтобы на меня смотрели!
У Беллы у самой скулы сводило от омерзения, но это ничего не меняло, молчать они действительно больше не могла. Зато молчала Нарцисса. Так и не взглянув на нее с того момента, как открыла глаза.
Стиснув зубы, чтобы не кричать и этим не дать повода омерзению сожрать ее целиком, Белла оделась и вышла через открытый для нее камин, до последнего противно ожидая, что Нарцисса окликнет ее. Не окликнула.
Пришла сама – потом, намного позже, почти через месяц, когда Белла решила, что ничего уже не будет и все-таки заставила себя не бросаться на любого, рискнувшего подойти ближе, чем на метр, и посмотреть хоть на что-нибудь, кроме бутылки, потолка и серой улицы, что видна из окна.
Нарцисса, растерянная и жалкая, как побитая собака, вошла через дверь, хотя могла спокойной аппарировать в дом, куда Белла звала ее ни один раз. Она, кажется, не совсем понимая, где именно находится, прошла вслед за Беллой в гостиную, удивленно посмотрела на предложенное кресло, все же села и, снова оглядев комнату с таким удивлением, как будто проснулась секунду назад в чужом доме, наконец остановилась глазами на Беллатрикс, как-то невыносимо больно обрадовалась, потом снова растерялась, но уже не так пугающе, и, как будто решившись, как будто никакого месяца не было, сказала:
- О чем ты хочешь поговорить? Спрашивай.
И Белла поняла, что никакой тайны за стеклом не было. Было подступающее помешательство, которое Нарцисса пыталась остановить, замкнувшись от всего, что могло хоть как-то нарушить сложившееся подобие кривого равновесия внутри нее. И не было стены – был просто постоянный напряженный взгляд внутрь, постоянное прислушивание к скрежетанию ржавых нагроможденных друг на друга деталей конструкции нарциссиной внутренности, которые могли развалиться в любой момент, с грохотом помешательства накрыв ее собой. Белла сама увидела это: какой тихой и жалко-растерянной могла быть едва осознающая себя Нарцисса. Это было даже не больно – просто невыносимо. По крайней мере, до тех пор, пока она не услышала то, что, не дожидаясь вопросов, рассказала ей Нарси – после этого Белла поняла, что прежнее невыносимо всего лишь глупое слово.
Нарцисса рассказывала долго, с паузами, сквозь которые жутко всплывал почти тот же самый растерянный взгляд и жалкий вопрос «О чем я говорила?», после которого Белла каждый раз ждала бессвязного бреда. Но для Нарциссы все обошлось – как будто, выговорившись, она и сама поняла, что хотела сказать. По крайней мере, когда она уходила в камин, в ней уже не проступало безумие. Она как будто передала его Белле – а ту на самом краю удержала только мысль о том, что какой бы неподъемной вина ни была, ее нужно искупать. И о том, что третий раз предать она просто не может.
…Люциус учился на их курсе, это Белла помнила. У нее вообще были собственные, отдельные и от Снейпа, и от Нарциссы воспоминания о Малфое. Она неплохо помнила, каким он был. Но не думала, что помнит так мало.
Сложно сказать, почему он на это решился: то ли юношеская глупость, то ли взыгравшая и ни разу не поломанная вседозволенность. Когда Нарцисса Блек отказала ему, он просто подмешал ей особенное, хотя и не запрещенное зелье и взял так, как хотел. Она почти ничего не запомнила, только тепло, странную воздушность, а потом непонятную боль и желание и невозможность вдохнуть, которые списала на кошмар.
Зато хорошо запомнила, как ее мать, магическая хозяйка дома даже после замужества, зло что-то шипя, залепила ей пощечину, – в первый и последний раз в ее жизни – как только Нарцисса вошла в дом, вернувшись туда на каникулы – магические жилища с такой историей опутаны сетями заклинаний, и хотя бы одно из них обязательно следит за чистотой юных дочерей. Помнила, хотя и смутно, суету в доме, какие-то шушуканья матери, отца, других родственников, их злые взгляды. В порыве праведного негодования они даже напоили ее Веритасерумом, и она честно рассказала, что ничего не помнит с того момента, как Люциус Малфой на своем дне рождения, куда она не очень-то хотела, но была обязана идти, поднес ей бокал с вином фамильных малфоевских виноградников.
Мать расплакалась, отвернувшись к окну и глухо шепча в платок «Позор какой!» и «Что теперь делать?», отец сразу ушел в свой кабинет, тетушки изобразили пристойное моменту горе. А Нарцисса, чувствуя себя какой-то опасной сумасшедшей, так и не рискнула спросить, что же все-таки происходит.
Неделю ее не трогали – как прокаженную. А через неделю мать, все так же со скорбным платочком, которым изредка промокала сухие глаза, сообщила ей, что Люциус Малфой просит нарциссиной руки, что Нарцисса уже дала свое согласие письменно и должна подтвердить его устно на завтрашнем ужине. А потом полушепотом для себя добавила, что это самый лучший выход, Абрахас Малфой согласен, а молодой Люциус, в сущности, хотя и не ангел, очень хорошая партия. Только после этого до Нарциссы дошло, что ее выдают замуж.
Она попробовала рассказать и остальное, но не смогла – подробности Белла узнала значительно позже, из обрывков разговоров складывая сама. Люциус Малфой считал, что жена прилична двум ситуациям: официальным мероприятиям, начиная с министерских приемов и заканчивая визитами родственников, и спальне до момента удовлетворения желания. Все остальное время она, как и надлежит качественным вещам, должна проводить на своем месте, в готовности служить хозяину, но ни в коем случае ему не мешая.
Люциус не бил ее, как Белла одно время думала, и, наверное, даже не издевался, несмотря на все рисовавшиеся ее страдавшему раскаянием воображению образы садиста в комнате пыток. Он просто брал от нее то, что хотел. Как брал от домовиков, от магов-слуг, от лошадей в конюшнях, от артефактов Имения и от жизни в пределе. Нарциссе же не оставалось ничего иного, кроме как давать ему желаемое,
Он воспитывал ее, как домашнее животное: кнутом и пряником, раз за разом втолковывая правила, установленные им и нарушению не подлежащие, твердо и жестко наказывая за их несоблюдение – не по злобе характера и не потому, что хотел наказать, а просто потому, что нарушать их нельзя, и она должна это хорошо понимать. Если бы Нарцисса знала, как воспитывают собак, она увидела бы много похожего.
Сначала ей было тяжело, она не хотела лежать на полке между очередным гримором и графином с коньяком, дожидаясь руки хозяина. Потом она забеременела, все изменилось, позволив почти постоянно смотреть не вокруг, а внутрь, а когда родился Тео, вопрос послушания исчерпал себя с предельной ясностью.
Потом Нарцисса помирилась с матерью – когда у матери умер нарциссин отец, а у самой Нарциссы родился Драко. Мать плакала, рассказывая, как любит, и объясняя, что не могла поступить иначе, и Нарцисса даже, наверное, это понимала: для ее матери все действительно мало отличалось от ситуации помешательства дочери, с которой бесполезно разговаривать и советоваться, душевной болезни, которую пришлось бы так же скрывать от всех, потому что это позор, и так же улаживать, беспокоясь о будущем фамилии. Нарцисса понимала и даже принимала – но не простила. Просто потому, что это уже не играло для нее никакой роли. Прощают важное, а для нее все это было похоже на давно прочитанный дневник какого-то никогда и не жившего персонажа.
И точно так же она не простила Беллу – потому, что к моменту их встречи в старом доме Блеков мир Нарциссы настолько изменился, что все прошлое уже не было реальностью и не вызывало ничего. Осталась только радость – как от встречи с чем-то счастливым и очень-очень давним, таким давним, что уже казалось, будто оно просто придумано.
Белла долго мучалась мыслью, как могла Нарцисса снова позвать ее, доверившись, так и не сумев понять, что единственным тогда для Нарциссы реальным было это счастливое детское воспоминание, что она и не видела ни человека, ни выбора, ни сложностей, а просто, как растение или маленький ребенок, тянулась к тому, что помнилось хоть какой-то радостью. А может быть, Белла просто не хотела думать, что то нарциссино приглашение было ее последней попыткой выбраться из растущего помрачения.
Как бы то ни было, прорыдав полвечера, а потом привычно нанеся все полезные декоративные чары, Нарцисса вернулась домой. А на следующее утро Белла отправилась к ней знакомиться с детьми, а уже через неделю почти поселилась в их доме, стараясь не смотреть на кислые мины Люциуса, не способного отказать любимице их общего начальства.

 Отправлено: 10.08.08 11:56. Заголовок: Хотя вряд ли честно ..

Хотя вряд ли честно было говорить о детях, потому что увидеть Белле удалось лишь одного, младшего сына – пятимесячного Драко. Его Нарцисса, сияя совершенно женской улыбкой, стирающей всех вокруг, потому что адресовалась существованию лишь одного объекта, вне зависимости от любых произносимых слов, предъявила неловко топтавшейся в центре детской, сжимая в руках как наивное подношение новому, но чрезвычайно могущественному божеству, магическую погремушку Белле.
Наверное, Беллатрикс должно было быть стыдно признаваться, что ребенок ее пугал: представление о первостепенности детей чистокровным девицам вживляли едва ли не под кожу. Однако в самый славный для таких вещей период Белла настолько заигралась своим промежуточным положением, с увлечением капризного первенца богатеньких родителей перед мешком разных конфет выбирая, какие женские черты она хочет оставить, а какие видеть в себе не желает, что легко прошла мимо всего этого, просто не относя всех этих «для девушки» и «хорошая жена» к себе с высокомерием посвященной и наделенной возможностью выбирать. Она не возилась с юными родственниками, старшими сестрами, способными выйти замуж, родители ее обделили, сама замуж она со всей подростковой наивностью принятых легко и навсегда решений не собиралась – засим, оказавшись в детской Драко впервые, смотрела на него, как на редкое, очень дорогое, совершенно непредсказуемое и безумно хрупкое животное. К которому вообще предпочла бы не прикасаться, если бы не крайняя необходимость.
Но в первый раз – и в последующие, и еще долго-долго, и до сих пор – все прошло вполне терпимо, не в последнюю очередь благодаря умению не видеть Нарциссы. Иногда Белла ненавидела это: то, как ее Нарцисса может смотреть, не видя, и слушать, не слыша, как она умеет верить в то, что ничего нет, заставляя тебя чувствовать, что нет и тебя. А иногда готова была за это целовать ее ноги, позволяя мягким пальцам на них стирать свои слезы, потому что половины всего, что у них есть, не было бы, не умей Нарцисса так закрывать глаза.
Она ничего не требовала, ничему не удивлялась и счастливо улыбалась им обоим – и ей, и сыну. А Белла впервые со школы чувствовала себя полнейшей и глупейшей идиоткой, протягивая чаду подношение и с почти что священным ужасом ожидая вердикта. К счастью, ей повезло, юный Драко не стал проявлять характер, которого она потом хлебнула с лихвой, и повел себя как вполне приличный ребенок. Как ребенок, полностью поглощавший все внимание матери.
В общем-то, Белла знала, что детей нужно любить – но это знание так и не стало в ней законом, а потому она наблюдала за нарциссиным сыном со странным и неуютно-двойственным ощущением виноватой настороженности. Почти как за нищими оборванцами в детстве, которых нужно жалеть, но от которых все равно стоит прятать кошелек и держаться подальше. Хотя они и не виноваты.
Это двойственность так и не прошла, оставшись насовсем, хотя и сменила оттенок, яркость и разбавилась множеством других ощущений. Драко стал ее – не сыном, она никогда не хотела своих детей, не желая даже себе объяснить, - но все равно ее, однако нарциссиным он всегда был больше, настолько больше, что ничего не сумело бы это изменить. Он был чем-то, ей недоступным, чем-то нарциссиным, но не ее – почти как та несуществовавшая тайна за стеклянной стеной.
Продолжение следует...

 Отправлено: 23.09.08 22:30. Заголовок: Со временем появилис..

Со временем появились они с Драко – связались разбитыми коленками, дурацкими экспериментами, о которых не стоило знать Нарциссе, одинаковой манерой ругаться, вопя – отчего иногда становилось легче, а иногда еще хуже, – усилиями Снейпа, дурацкими вопросами, с которыми Драко всегда приходил к ней, потому что не мог пойти к матери, высокомерным самомнением ее умеющего себя подать ума, неустранимым дефектом женскости Беллы, которая очень редко жалела и очень часто, усмехаясь, переставляла планку чуть выше. Даже ее волшебным «Ты знаешь, что сейчас похож на отца?», которым Драко за те секунды, что требовались на выход мыслей в звуки, можно было, не напрягаясь, превратить из ершистого умника в не владеющую собой истеричку, а ее саму – в палача, со злой улыбкой примеряющего пленнику испанский сапог.
Все это связало их с Драко, но ничем не приблизило ей Нарциссу, для которой сын так и остался центром мира. Это не мешало Белле любить его – по-настоящему, без оговорок и лицемерия, - но мешало понимать.
Старшего же нарциссиного сына Белла увидела гораздо позже, через несколько недель. Тогда на все вопросы Нарцисса с той же невидящей улыбкой, обращенной растопыренным пальцам уронившего погремушку Драко, отвечала, что Тео очень занят и не может отрываться от уроков. Белла не совсем поняла, что за уроки, от которых нельзя оторваться, могут быть у шестилетнего ребенка – пусть даже ему должно было исполниться семь, странности это не меняло, – но, ученая недавним опытом, не стала настаивать. Просто пришла тогда, когда дома был Люциус, и, с расчетливым удовольствием не видя его раздражения, вынудила, следуя этикету древних родов, так уважаемому их общим Господином, представить гостье наследника.
Тео оказался тоненьким светленьким и очень тихим мальчиком с безупречными манерами, лишь на секунду осмелившимся кинуть взгляд на новое лицо где-то между «Очень приятно» и «Рад видеть вас в Малфой Мэнор». А большего Белла от него не услышала, потому что сразу же, не дождавшись, пока она вручит подарок, обязательный для таких случаев, Люциус твердо велел сыну возвращаться к своим занятиям, а Белле объяснил, что мальчику нужно очень многое успеть, компенсируя потерянные месяцы болезни. Познакомиться ближе они не успели, да у них и не было бы шанса, даже обернись все иначе.
Наверное, это было эгоистично, зло и жестоко, но иногда Белле казалось, что этот странный тоненький Тео, обреченный с самого начала, был их жертвой: для обеих невольной, но от этого не менее значительной. Как те первенцы, которые лежат в фундаментах всех Имений, чья история длиннее двух сотен лет. Первый – чтобы дом стоял веками, защищенный преданностью магии, на крови замешанной и в кровь вплетенной. А у них последний – равноценной жертвой, чтобы расторгнуть договор, не предав, и залогом нового.
Драко же – ироничным подарком, насмешливым поклоном молоденькой новобрачной от шутника-дядюшки с внимательными ледяными глазами, холодной проверкой «Лихо придется. Все еще хочешь?». Белла хотела. Даже когда поняла, что Драко почти карикатура на Малфоя, в которой чрезмерно все от достоинств до недостатков. Даже когда осознала, что Нарциссе нужен и муж.
Белла все равно хотела. Слишком многое она получала взамен. Не только живую смеющуюся Нарциссу, хотя за одно это Белла согласилась бы почти на все. Она получала то, чего, не думая, как это возможно, хотела с далекого детства, когда, заигравшись, решила, что выбор пути не для нее и она получит все сразу, ни от чего не отказавшись.
Белла не сразу позволила себе думать об этом, но со временем все же не смогла удержаться: она хотела именно этого. Не только Нарциссу – а Нарциссу-жену, которая будет ждать в их доме, встречать гостей, опираясь на ее руку, а вечером, откинув голову ей на плечо, слушать рассказы о делах и задавать нужные вопросы, а потом рассказывать о призраке в Западном крыле, который в последнее время начал ее пугать, и о том, что Белла ошибается в своей оценке того новичка, которого Нарциссе представили сегодня, а Белла будет верить ей, потому что до нарциссиного умения чувствовать людей ей самой далеко.
Хотела даже такого наследника. Не сына – не своего по крови, не того, кто сделал бы ее действительно и только женщиной и постоянно напоминал бы об этом, - но наследника. Того, кого она вылепила бы, а не родила. Глину, а не собственную часть.
Хотела устоять одновременно на двух краях шкалы. Хотела быть и тем – и тем, не выбирая. Хотела свободы, которая бывает лишь до решения, когда ни одна маска еще не вросла в кожу. И получила. Белла-Люциус и Люциус-Белла, и одновременно ни то, ни другое. А заплатить за это – пусть не достать из кошелька, а обнаружить убыток на счете, только решив про себя – пришлось жизнью Тео.

И Белла не знала, что выбрала бы, будь у нее этот выбор – как не знала, какой вариант страшнее. Но, к счастью, каким бы малодушием это ни было, выбора им никто не дал.
Все действительно, без приближений и подготовок осторожной судьбы решилось в тот первый раз, когда Белла по-настоящему увидела, как близка Нарцисса к безумию – не привычному Белле оргиастическому помрачению вихря, в котором все, что мучает, можно стереть свистом ветра и пожирающей воронкой ощущений, – а к настоящему, к помешательству, где ничего нет, кроме блаженной улыбки и ровного белого цвета глухоты (Белла всегда боялась стать алкоголичкой, Нарцисса же, как призналась однажды на какой-то границе сна и откровенности, растением), она поклялась себе, что закроет эту голодно-приветливую белую дыру, желающую ее Нарси, пусть – и в особенности потому что – сама сорвала прикрывавшую ее дверь с петель. Но осознала, чем придется прикрывать, и что она на это готова, позже – когда в самый злой четвертый час ночи, в который бодрствующим близость жизни и рассвета кажется только насмешкой играющей кошки, а спящим страх бодрствующих раздражающей блажью, и все они одни, в камине показалось совершенно белое, окруженное, как чужими змеями, слипшимися волосами лицо Нарциссы, и та произнесла совершенно спокойным и абсолютно безжизненным голосом:
- Белла, я прошу прощения за беспокойство, но не могла бы ты зайти к нам. Тео умер, и нам понадобится помощь.
Тео отобрали у Нарциссы, когда мальчику исполнилось пять – поставив в известность, что ребенок достиг разумного возраста и с этого момента не нуждается в женской опеке. Ему наняли учителей, поселили в другом крыле и настрого запретили встречаться с матерью в другое время кроме как вечером, когда наследнику полагалось после семейного ужина пожелать обоим родителям доброй ночи. Ни желание матери, ни желание мальчика роли не играли. Тео должен был быть воспитан, как и положено наследнику древнейшей фамилии – без влияния женщин.
Белла боялась даже представлять, как это могло быть: что значило для Нарциссы находиться с ребенком в одном доме, не смея заговорить с ним потому, что накажут за это его, а она будет знать. И не Белле было судить Нарси, которая забеременела через несколько месяцев и сделала все, чтобы муж закрыл на это глаза, позволив ей оставить второго сына. И Люциус позволил.
Нарцисса не так много рассказывала о Тео и не так часто могла о нем говорить, но Белла и по этому в общем-то представляла, насколько ребенку не повезло родиться сыном Люциуса Малфоя. Тео был слишком чувствителен, ко всему от золотистой обертки конфеты, которая напоминала ему никогда не виденных светлячков на болоте, до двухмесячных еженощных кошмаров после того, как на его глазах защитным заклинанием Мэнора убило сбесившегося пса.
Он держался, искренне стараясь терпеть, потому что так было надо, этого хотел отец, а слезы огорчили бы мать. Но надолго терпения и едва проклюнувшейся воли не хватило, и через полгода мальчик слег в постель с простудой, осложнения которой затянулись почти на два месяца. Мать к нему не пустили, ухаживали за ребенком эльфы и нанятая для такого случая колдомедсестра. Тео поправился, у Нарциссы родился Драко, и вполовину не такой тихи й и спокойный, как брат, и все вернулось на круги своя. До того момента, как, возвратившись со своей первой лисьей охоты, любимой магическими аристократами до маггловских сплетен и попыток повтора, Тео снова слег, к ночи пылая до бреда.
Белла могла представить, как Нарцисса, на этот раз не сумев не слышать, стояла у дверей, которые ее не пустили. Как просила Люциуса, убеждая, что мальчик болен и ничего не вспомнит, а одно ее присутствие его успокоит. Как, услышав стоны из-за дверей, убеждала позволить ей войти. Как потом валялась у него в ногах, целуя руки и умоляя позвать колдомедика, не дожидаясь утра. Белла могла даже представить, как Люциус, морщась от брезгливого раздражения, приказывал Нарциссе идти к себе. И даже, но только в кошмарах собственной припадочной вины, видела, как он сообщил ей об этом – о том, что мальчик умер. Не выдержало сердце, многое сошлось одновременно, слишком большая нагрузка – такое иногда бывает, как сказал колдомедик им с Люциусом, потому что разговаривать с Нарциссой не имело смысла.
Она не выла, не рвала на себе волос, не царапала лицо, как та женщина на кладбище, что хоронила своего сына в предместье Парижа как раз в тот день, когда там оказалась Белла – та была хриплой, опухшей в бардовую синеву, с двумя не застегнутыми на кофточке пуговицами и черным испачканным в земле платком, который она комкала в руке. Нарцисса была одета безупречно. Черное ей не шло, но когда вуаль опустилась, она превратилась в печальную фигуру строгой судьбы – банальность, перед которой все равно застываешь в восхищении. Люциус был бледен, и из его прически непривычно выбивалась прядь волос. С них можно было рисовать картину выдержанной аристократической скорби.
А после этого Нарцисса перестала разговаривать. Совсем. Люциус почти не появлялся дома, словно бы боясь заразиться не то смертью, не то горем, не то помешательством, мать Нарциссы больше тоже не появилась с самого дня похорон, после собственных смертей на самом деле боясь заразы, и вина на фоне этого страха казалась не самой большой платой, а дочь – безнадежной ошибкой, которую не исправишь. Приходили лишь Снейп и Белла, которая почти поселилась в Малфой-Мэнор, но это не помогало. Нарцисса как будто все-таки заморозила себя окончательно, не дав ничего осознать, чтобы не развалиться в куски.
Она оттаивала только в присутствии Драко, но это, кажется, было еще хуже. Она словно бы вся, целиком, влезала в большую куклу – Белла видела такие, когда блуждала по маггловскому Парижу: огромные, в человеческий рост медведи, белки, мыши, девочки и мальчики с наклеенными или пришитыми улыбками и пластиковыми глазами, внутри которых стояли потные и проклинающие поганую работку люди, нарочито радостными голосами вещая рекламные тексты или зазывая фотографироваться. И так же Нарцисса стояла и сидела в своей кукле самой лучшей, самой радостной и нежной матери, глядя на все вокруг пустыми глазами сквозь специальную прорезь и отводя их только тогда, когда на нее смотрел сын, чтобы не напугать. Больше ни на кого смотреть она не боялась. Потому что больше никого не видела.
Это было невыносимо. Это было то, с чем Белла вообще не умела сосуществовать – чужая боль. Она просто не знала, что делать, не имея ни счастливой женской интуиции, что подсказала бы, молча ждать или вытряхивать душу, требуя хоть каких-то слез, с которыми уйдет часть муки, ни опыта, ни воспоминаний о других. У нее никому и никогда не было так непоправимо и невозможно больно. И она никогда не имела дела с такой непоправимостью. Все другое можно было изменить, вернуть, как-то, пусть и не совсем, однако исправить. А как исправить смерть?
Белла не знала, что делать. Она не могла быть рядом с Нарциссой, потому что постепенно начинала понимать, что боится ее: боится ее безумия, боится, что это уже не она, что ее Нарциссы уже так же непоправимо нет, - но не могла быть и без нее, потому что вина и надежда, объединившись, начинали сгрызать с нее кожу, капая соленой слюной и насмешливыми глазами указывая на камин.

Сложно сказать, спаслась ли она тогда сама, удержавшись на самой грани и вытащив Нарциссу, или ей помог Снейп. Возможно, это прозвучало бы странно, задумай они внезапно об этом поговорить, но Белла действительно не помнила, когда в ней возникла эта идея – избавиться от Малфоя. Она как будто всегда витала где-то в воздухе, в определенный момент просто набрав плоти, чтобы прозвучать.
- Ты знаешь, чего она боится. Повторения. У нее еще один сын, Белла. А у Люциуса теперь один наследник. Малфой ее хозяин, Белла. Что бы ты ни делала, он ее хозяин.
Именно это сказал Снейп, когда Беллатрикс, закрыв лицо руками и оттого глухо, спрашивала его, почему Нарцисса как будто сама, нарочно и изо всех сил, прячется, не желая даже выглядывать из кокона, который сама себе сплела, закуклив в нем себя и свою боль.
Давно Белла думала, что Люциус стоит между ней и Нарциссой любовью, но теперь это казалось глупым и смешным, потому что она поняла: не любовью, ее не было и не могло быть. Жизнью. Он стоял между ними самой своей жизнью. И этого осознания и полыхнувшей ненависти оказалось достаточно, чтобы понять, что она должна сделать.
…
Белла ненавидела Люциуса и раньше – с того самого момента, как увидела фамильный вензель Малфоев рядом с блековским на приглашении, осознав, с кем Нарцисса предала.
Возможно, все было бы логичнее, если бы она ненавидела его с самого начала: яркий, умный и получающий все, что хочет, Малфой вызывал ненависть у многих, считавших себя умными, удачливыми и достойными. Однако Белле хватало своей жизни, чтобы еще завидовать чужой, и для нее Малфой до памятного приглашения был слизеринцем, учившимся на два года старше, о котором она знала вещи, позволяющие, по-подростковому категорично связывая все воедино, не восхищаться его талантом и силой и не ненавидеть его за это, сняв с пьедестала. Дело было в том, что, кроме собственной жизни, у Беллы были еще кое-каким сведения о нем и ум, позволивший эти сведения правильно использовать.
Об этом не знали ни Нарцисса, ни Снейп, но Белла тоже спала с Малфоем, и это было забавной иронией злой судьбы, которой она могла бы посмеяться, если бы речь шла о чужой жизни, с чьим продолжением разбираться предстояло бы не ей – забавный заговор, скрепленный семенем жертвы.
Белла никогда с самой школы не утруждала себя «моралью», имея достаточно сил, чтобы принять все свои желания и черты и ни с кем ничем не меряться, не давая возможности себя унизить. Она была достаточно умна и категорична, чтобы с ней считались, а потому могла спать с тем и так, с кем и как желала, и, даже соревнуясь с парнями по количеству покоренных девичьих сердец и раздвинутых ног, не чувствовать себя побежденной, сама ложась с кем-то из них. Чем, собственно, и пользовалась.
Одна из вечеринок, на которой оказался и приглашенный кем-то года два как закончивший Хог Малфой, накопившаяся усталость, детское представление, что вся суть человека заключена у него между ног или, по крайней мере, проявляется на лице, стоит нажать между ног нужную точку, задумчивое «А почему нет?», и они с Малфоем в ее спальне старосты.
Каждому давалось свое, и как она не умела и не желала быть хорошей хозяйкой, так Малфой не умел и, что важнее, не желал быть хорошим любовником. И Белла даже, наверное, понимала, почему: у него и так с лихвой было того, чего могли хотеть женщины, а все остальное – затратный предрассудок, не больше.
Он ни разу не коснулся ее груди, платье оказалось задранным ровно настолько, чтобы он в нем не запутался и легко достиг цели, Малфой был уже достаточно возбужден шампанским и, льстила себе Белла, ее прелестью, а потому никаких дополнительных мероприятий не понадобилось, и лежа на спине, ощущая поясницей скрутившийся жгут покрывала и размышляя, какого черта ей все это понадобилось, Белла наблюдала над собой ленивую довольную улыбку Люциуса, изредка искажавшуюся оскалом хищного удовольствия, когда он менял ритм толчков. Доставить удовольствие себе Люциус умел.
Когда, натешившись, Малфой все-таки кончил, даже не спросив, можно ли в нее, одобрительно зашипев так, что, не делай он это столь свободно и уверенно, Белла не удержалась бы от смеха хотя бы мысленно, они молча поправили одежду, и Люциус сообщил, что стоит вернуться в Гостиную, потому что их обоих там еще ждут, и Белла согласилась. Как однажды, смеясь, процитировала одну умную книгу Нарцисса, опыт – это то, что остается, когда ты не получаешь желаемого. Опыт из этого Белла, несомненно, вынесла: больше спать с Люциусом Малфоем она не желала. И только полное помрачение ревности, неосознаваемой вины, злости и непреодолимого желания могло заставить ее думать, что радости супружества затмят для Нарциссы ее подлог настолько, что она не узнает прикосновения чужого. Счастливое помрачение, потому что Белла боялась даже представить, что было бы, если бы она тогда испугалась или решила действовать сама, доломав Нарциссу неприкрытым выбором окончательно.
Теперь же она ненавидела Малфоя деятельно, с истинно женской страстью, собиравшей себя по капле, чтобы на последней полыхнуть, спалив всякие мысли, нужно ли это.

Ее ненависть сорвалась на третьей. Ее мерой оказались три капли.
Первой был свадьба – Нарцисса Блек, которая сменила беллину, пусть даже не беллиной волей, фамилию, на чужую. Третьей – мысль о том, что безумие Нарциссы стучит пульсом Малфоя. А вторая… Вторая упала давно, но от этого не потеряла своего смысла. Второй каплей был Снейп.
Тогда, она в Сорбонне, он в Алхимической Академии в Турции, встречаясь через аппарации в полземли и метры бумаг на границах, оба молча договорились не упоминать о том, от чего бежали, и держались этого договора, нарушив его только однажды. Когда Снейп, обещавший быть утром, ввалился к ней, пошатываясь и криво ухмыляясь, в полседьмого вечера, обдал воспоминаниями обо всех выпитых за этот день стаканах и с растерянной под раздражением злостью предупредив, что, если она ничего не хочет вспоминать, ей лучше выгнать его сейчас. Вспоминать она, действительно, не хотела, но все равно пропустила в комнату и, достав припасенную на черный день бутылку, хлебнула из нее сама.
- Что случилось?
- Ничего.
Она пила и продиралась через его «ничего», снося скулеж, тычки, огрызающиеся похныкивания и глупые попытки увильнуть, в которые он и сам не верил.
- Снейп, сколько еще я должна выцарапывать тебя из панциря? Снимай сам, сколько можно?!
- Не могу.
- Заставить?
- …
- Я могу начать угадывать.
- Мне от себя уже достаточно противно... А хочешь посмотреть? – вдруг как-то странно ухмыльнулся Снейп, махнув рукой с бокалом так, что содержимое едва не расплескалось на ковер. – Прям сейчас.
- Как? – ровно спросила Белла, почти ошеломленная, не зная, что делать, и не понимая, стоит отказаться или согласиться. Она готова была слушать, но смотреть… Это слишком личное, слишком чужое. Будет Снейп ненавидеть ее за «да» или за «нет»?
- В думосборе, естественно. Ну так что?
- А он у тебя есть?
- Ха-ха.
- А не пожалеешь потом?
В конце концов, со Снейпом правда всегда была лучше всего – в его случае она почему-то выполняла роль дудочки заклинателя, сидящего перед раскачивающейся в попытке решить, бросаться ли вперед, змеей – она его обезоруживала. Ненадолго, однако обычно этого хватало.
- Покажи.
Он достал из кармана и специальным заклинанием увеличил уже готовый, заполненный тоненькими ниточками воспоминаний думосбор – как будто тот уже давно был у него, готовый. Хотя, возможно, так оно и было.
- А ты?
- Нет уж, спасибо – я лучше тут подожду.
- Как хочешь…
Воспоминание было достаточно старым – Белла хорошо помнила эту картину на стене в слизеринской гостиной (по холмистой равнине бежала какая-то армия – по всей видимости, художник изображал какое-то конкретное сражение, однако то ли поленился, а то ли нарочно не выделил отдельные фигуры, и в итоге на всей поверхности холста завихрениями сшибались две пестрые волны, и Белла всегда, проходя мимо, пыталась разобрать в них хотя бы одно лицо, но у нее это никогда не получалось), и так же хорошо помнила, что ее сняли в то лето, когда они закончили пятый. Снейп – совсем юный, угловатый и настороженный, Белла уже и забыла, что он когда-то был таким – явно чего-то ожидая, сидел на краешке дивана, стискивая в руках волшебную палочку. Больше в гостиной никого не было, и потому в напряженной тишине стук хлопнувшей двери прозвучал так, что Снейп подпрыгнул и резко обернулся.
- Испугался? Нужно уметь владеть собой. Готов? – холодно спросил появившийся Люциус, едва глянув на Снейпа.
Люциус тоже выглядел очень юным – Белла вспомнила, что в тот год он, по всей видимости, учился на выпускном курсе. Хотя, в отличие от Снейпа, Малфой ее своей юностью совершенно не шокировал. Можно было даже сказать, что с того момента он почти не изменился: разве что юношеская надменность сменилась мужской уверенностью, а несколько капризное, близкое к детскому своеволие превратилось в полную уверенность в праве решать.
Снейп же при его появлении мгновенно вскочил и виновато кивнул:
- Да, - на все сразу.
Люциус сунул руку в карман мантии и, вытащив оттуда какую-то мелкую безделушку, схватил Снейпа за плечо:
- Тогда держись, - сжал ее в ладони, и молодые люди аппарировали.
Следующее воспоминание явно продолжало первое. Малфой и Снейп в той же одежде входили в какой-то без вывески дом на одной из улиц, судя по окружающему району, не самой лучшей части магического Лондона.
Двери им открыл домовик, но сразу же за ним стоял, ожидая, кажется, хозяин – странноватый молодой человек с ярко подведенными глазами, черными собранными в тощий хвост волосами и в какой-то диковатой азиатской тряпке до пят.
Домовик захлопнул за молодыми людьми дверь и, приняв верхнюю одежду, исчез, хозяин же гостеприимно раскинул руки и, улыбнувшись гостям – подчеркнуто радушно, и так же подчеркнуто неискренне – склонился в уважительном поклоне:
- Люциус! Сколько лет, сколько зим! Наконец-то ты решил меня посетить!
Малфой полупризрительно скривился, однако чуть наклонил голову в ответ:
- Людвиг! Мы виделись две недели назад.
- Это я помню – но сейчас я имел в виду мои скромные вечера.
- Ты же знаешь, что я больше ценю наши приватные встречи.
Судя по третьесортности фальшивых улыбок и радушностей, молодых людей связывали какие-то достаточно давние или достаточно прочные отношения, чтобы напрягаться, поддерживая видимость того, чего нет. Это, впрочем, Беллу нимало не удивило: у Люциуса всегда было полно непонятных и часто неприятных знакомых, и даже то, что Людвиг казался как минимум лет на семь старше, для Малфоя было совершенно нормальным – сверстников он курса с третьего полностью перестал воспринимать всерьез. Удивляло другое – зачем Малфою в его вылазке Снейп?
Тот, судя по всему, был в доме в первый раз, потому что, пока Люциус обменивался дежурными приветствиями, скованно замер почти у самого порога, удивленно рассматривая хозяина и лишь слегка дернувшись после фразы о «приватных встречах». Зато когда Люциус вдруг резко повернулся к нему, Снейп в очередной раз едва не подпрыгнул.
- Людвиг, знакомься: это Северус, о котором я тебе говорил. Хочешь – повозись с ним сам, нет – поручи кому-нибудь, но чтобы без глупостей, мне неприятности не нужны. И, если не возьмешься, присмотри за ним, пожалуйста, сегодня – у меня нет на это времени, - и, так же резко отвернувшись, Малфой пошел в гостиную, расположение которой он, кажется, отлично знал. Снейп, так удивленно распахнувший глаза при первых словах, что Белле стало его жалко, дернулся было за ним, но Людвиг сделал шаг в сторону и мягко закрыл путь.
- Здравствуй, Северус. Меня зовут Людвиг, но, если захочешь, я не против и фамильярного Лю.
Однако, несмотря на вкрадчивую снисходительность манеры, еще пару секунд назад показная улыбка превратилась в достаточно искреннюю и даже, кажется, сочувствующую, а напряженность, витавшая в воздухе во время разговора с Малфоем, почти развеялась.
- Не уверен, что Люциус что-то объяснял, поэтому давай расскажу я. У нас тут небольшая вечеринка, Северус. Тесная компания хорошо знакомых людей. Люциус бывает у нас нечасто, но он здесь свой. И иногда он приводит друзей. Сегодня он, к сожалению, занят, у него здесь важная встреча, но я тебя со всеми познакомлю. Договорились?
И, дождавшись согласного кивка от вежливого Снейпа, совсем было развернулся, чтобы пройти в гостиную, однако, как будто что-то вспомнив, снова обернулся:
- Тебе тут многие могут показаться странными, мы вообще народ эксцентричный, - Людвиг ухмыльнулся, разводя руками и демонстрируя вышитую на его азиатском наряде огненную птицу. – Но ты не удивляйся и не пугайся – все это только внешнее. На самом деле компания у нас действительно весьма теплая. Пойдем.
И растерянному Снейпу ничего не осталось, кроме как последовать за своим гидом на этот вечер.
И сразу же картинка перед глазами у Беллы расплылась – кажется, Снейп счел, что часть воспоминания стоит опустить, – а потом снова сложилась, но уже по-другому.
Она почему-то казалась какой-то мутноватой, нечеткой, видимой как будто через пыльное старое зеркало, из которого внезапно выплывали, фокусируясь, отдельные фигуры и предметы.
Судя по всему, это был тот же вечер, но несколько позже. Рассмотреть интерьер Белла не смогла, его застилала едва прозрачная муть – она уловила только какие-то гобелены на стенах и множество стилизованных свечей. Снейп сидел в середине мягкого дивана с бокалом в одной руке и палочкой в другой, блаженно улыбаясь, справа и слева от него развалились какие-то молодые люди тоже с выпивкой и волшебными палочками, Белла их и не рассмотрела толком. Разговор шел о забавных заклинаниях, то и дело прерываясь общим смехом, и Беллатрикс не уловила, кто же первый решил продемонстрировать предмет разговора в действии, но пару минут в воздухе мелькали разные по большей части посланные неверной полупьяной рукой заклинания, после которых половина присутствовавших осталась без волос, другая обзавелась остроумными рогами, ослиными ушами, пушистыми хвостами и прочим богатством. На шум и магические следы откуда-то из другой комнаты прибежал встревоженный Людвиг, который от вида компании сначала онемел, а потом разразился назидательно-осуждающей речью об ответственности и неиспользовании магии в состоянии алкогольного опьянения, закончившейся, однако, хохотом, когда один из участников безобразия – юный блондин с теплыми карими глазами и очаровательной пьяной замедленной плавностью движений и речи – вильнув отросшим у него длинным хвостом с обаятельной кисточкой на кончике и погладив этой кисточкой голую под азиатским халатом лодыжку Людвига, предложил ему вместе отправиться в какое-нибудь уединенное место и на практике обсудить ужасные последствия их недавнего магического безрассудства. Потом, успокоившись, Людвиг, как самый вменяемый из компании, ликвидировал лишние части тела и вообще случайные изменения во внешнем облике – Белла же во все глаза смотрела на оттаявшего, чуть пьяно, но так доверчиво улыбающегося Снейпа, такого, каким долго не видела его как раз с этого самого проклятого пятого курса.
Краем уха она слышала, как после ухода отговорившегося какими-то хозяйскими хлопотами Людвига тот же шутивший блондин начал рассказывать, что хвост на самом деле замечательная игрушка и что есть такая волшебная точка где-то у самого основания члена, и вот если пощекотать ее такой пушистой кисточкой, то ощущения будут просто неземными, но сразу не кончишь, а народ частью смеялся, а частью готовился записывать, чтобы не забыть по пьянке.
Затем картинка снова, расплывшись, сменилась, на ней оказалась дверь в ту же комнату, но теперь Северус стоял в углу балкона, прислушиваясь к разговору курящего Людвига, изредка ему улыбавшегося, давешнего блондина, еще одного из гостей и примостившегося рядом с ним, опираясь на перила, высокого явно накрашенного мальчишки, который то и дело между репликами проводил пальцем линии по открытой шее Снейпа, и имя которого Белла удачно успела выхватить из разговора - Тиль.
Наконец, окончательно потеряв интерес к беседе и всякое терпение, этот Тиль подался вперед, обнимая Северуса за плечи и потянувшись к его губам. Тот, отвечая, мягко обнял мальчишку в ответ, прижимая к себе и уходя от поцелуя, однако Тиль не сдавался, отстранившись и снова наклонившись к губам Снейпа. Увидев, что Северус, мягко улыбаясь, мотает головой, Тиль прошептал ему в ухо:
- Я тебе не нравлюсь?
И Снейп растерянно и явно не желая обижать, пожал плечами:
- Нравишься. Очень. Но я верный.
- Это же просто поцелуй, - настойчиво попробовал Тиль, перебирая волосы Снейпа, однако, видя, что того аргумент не убедил, внезапно полюбопытствовал:
- А ты пришел с Люциусом?
- Тиль, не приставай к Северусу, - весело одернул его откуда-то Людвиг, но мальчишка, кажется, что-то решил, а потому, отмахнувшись:
- Лю, не мешай, будь добр, - заглянул в комнату и позвал. – Люциус, ты не мог бы подойти к нам? Пожалуйста!
Белла увидела, как Снейп побледнел, ухватившись за перила, даже заметила, как недовольно сморщился Людвиг, однако еще больше удивилась, осознав, что Малфой действительно вышел, хотя и презрительно кривясь:
- Тиль, чего ты хочешь?
- Люциус, - почти пропел тот, плавно подойдя к Малфою и едва удержавшись от того, чтобы не начать поглаживать того по вороту рубашки. – Ты же привел Северуса?
- Я, Тиль. Это все?
- Нет. Северус не хочет со мной целоваться. Он говорит, что верный. Разреши ему.
И снова улыбнулся, едва не хлопая ресницами. Люциус же несколько секунд оценивающе смотрел на мальчишку, а потом небрежно кивнул:
- Разрешаю, - даже не глянув на Снейпа, и, развернувшись, ушел обратно.
Вслед за этим воспоминание опять мигнуло, промотав какую-то незначительную часть и снова вернув Беллу в тот же вечер и в тот же дом, однако в другую комнату: горела всего пара свечей, дверь была заперта, Снейп вжался в один из углов, запрокинув голову и стиснув зубами собственную ладонь, а перед ним на коленях оказался давешний Тиль.
Кажется, нынешний Снейп счел, что пары минут ей будет вполне достаточно, чтобы понять суть, поэтому Думосбор быстро мигнул в очередной раз.
Много ли времени было пропущено и все тот же ли это вечер, Белла не поняла. Она увидела только совсем другую, оформленную в странной смеси азиатского и западного комнату с огромной кроватью посередине и свернувшегося на ней эмбрионом Снейпа.
Снейп отчаянно, почти по-детски не стесняясь, рыдал, закрыв лицо руками и лишь изредка стараясь приглушить особенно громкие всхлипы.
- Северус… Ну что ты плачешь? Плохо было?
Отвлекшись от заставившей странно сжаться какой-то непонятной виной сердце фигуры Снейпа, Белла увидела, что позади него на другом конце кровати расслабленно вытянулся, небрежно раскинув руки, в одной из которых тлела зажженная странная, как видно, тоже азиатская трубка, хозяин дома.
- Тебе было плохо?
- Нет, - честно прошептал Снейп, и снова зашелся в рыданиях, дернувшись и уткнувшись лицом в подушку.
- Тогда и не стоит плакать.
- Я… Я же…
Людвиг открыл глаза и нетерпеливо дернул плечом:
- Да знаю я все – чего ты. Плачь, мне ж не жалко. Только подумай потом хорошо. Все время плакать-то нельзя. А не изменишь отношения – будешь. Или к нему, или к постели. Протрезвел?
- Ага…
- Я потом еще вина принесу. Ты же понял, зачем он тебя сюда привел?
- По… Поучить, да? – пробулькал Снейп, так и не оторвавшись от подушки, все еще вздрагивая и бормоча хлюпами откуда-то из нее.
- Умный мальчик.
- Я что… Я такой неуклюжий?
- Конечно, нет, - усмехнулся Людвиг, приподнимаясь и устраивая подушку так, чтобы опереться на нее спиной сидя. – Ты чувственный. Он просто хочет всего и сразу. И быстро. Ему времени жалко, причем всегда.
- Ты с ним…? Вы…?
- Спал я с ним, Северус, спал. Один раз. Мне хватило. Больше не хочу и не буду. А у тебя два варианта есть: или уходи, или учись без него наслаждаться, потому как с ним не получится, а аскетом тебе в этой жизни не быть. Ты сейчас попсихуй, а потом подумай хорошенько. А на Тиля не злись – он просто зверушка хотючая. Он безобидный, не злой – избалованный только до крайности. Ему не отказывали еще по-настоящему. Догадался, кстати, чей сын?
- Догадался.
- Вот и молодец. Так что не злись. И на меня не злись. Я ж тоже не со зла. Ты такой несчастный был. Утешить хотелось, обнять. У меня ж инстинкт материнский нереализованный, я себя женщиной наполовину чувствую, честное слово. Я тут всех детишками непутевыми воспринимаю…
Людвиг собирался сказать что-то еще, кажется, добравшись до любимой темы, однако замолчал, уловив, как все еще прячущийся в подушку Северус сдавленно хрюкнул.
- Что?
- …
- Чего-чего? «Хрю» что?
- Ни хрена себе, мамочка, - уже громче пробулькал Снейп, полуистерически хихикая, и красноречиво потер мягкое место под простынею, после чего скорчился и захохотал в голос. Людвиг несколько секунд ошалело смотрел на него, а потом, уронив трубку на пол, расхохотался и сам.

 Отправлено: 23.09.08 22:31. Заголовок: Следующие несколько ..

Следующие несколько воспоминаний Белла почти не запомнила в деталях – еще вечера в том же доме с почти теми же людьми, но уже, как она поняла, без Люциуса. Забавные ритуальные чмоканья при встрече и расставании, разговоры «за жизнь» и просто треп, шутки, дурацкие и не очень, истории из жизни и жизни, советы, от которых все отмахиваются, но которые запоминают. Забавное ощущение «своих» (снейпово, все-таки прорвавшееся сквозь беспристрастность воспоминаний, как поняла Белла) – иллюзорное на трезвую голову, но такое необходимо-иллюзорное. И, как увидела Белла, все больше и больше места в воспоминаниях занимающий Людвиг.
Отдельно запомнилось то, в котором он тащил сопротивляющегося Снейпа по темному коридору, сноровисто ухватив того за ухо, а Северус забавно верещал, но выдраться не пытался, опасаясь оставить в пальцах мучителя пол-уха, и лишь мелко семенил вперед. Только через несколько секунд веселья Белла поняла, что на Снейпе женское платье с изрядным декольте, волосы зачесаны с косым пробором, а на лице – Мерлин всемогущий! – слой косметики.
- Ты что вытворяешь?!
Добравшись наконец до места назначения – кажется, это была одна из гостевых спален, – Людвиг отпустил распухшее ухо и сильно толкнул Снейпа вперед, так что тот, не удержавшись, плюхнулся в глубокое кресло, смешно дрыгнув ногами, торчащими из юбки.
- Это что за бл****во?!
Уперев руки в бока, Людвиг грозно навис над собравшим-таки конечности вместе и даже кое-как прикрывшем их подолом в слишком мягком кресле Северусом.
- Одурел совсем?!
- А что такого? – как-то действительно одурело пробормотал тот, глянув на Людвига и от этого еще сильнее вжавшись в спинку.
- Ах, «что такого»?! Да ты выглядишь, как тетка на панели! Ты мне тебя еще Севериной называть предложи! «Девочка»! Мерзость какая!
От «Северины» Снейпа видимо передернуло, однако все остальное, кажется, взбесило, и он от возмущения попробовал вскочить, но ткнулся носом в грудь все еще нависающему над ним Людвигу и плюхнулся обратно.
- Чтобы я больше этого позорища не видел!
- Хочу – и буду!
От обоснованности и зрелости «аргумента» Белла едва не вывалилась из Думосбора. Кажется, она так отвечала родителям лет в шесть. Или раньше…
Судя по всему, опешила не только она.
- Чего-чего?
А Снейп, с мрачной решимостью упорствовать в идиотизме как минимум потому, что идиотизм собственный, этим отчетливо напомнив Белле, сколько ему в воспоминаниях лет, снова пробурчал:
- Хочу – и буду! Ты мне кто – мать?
Учитывая, что действительно «бл**ское» платье и такой же макияж все еще были на нем, а сидел он, мрачно надувшись, так, что коленки болтались где-то явно выше головы, зрелище было уморительным.
Однако Людвига это только еще сильнее разозлило.
- Ах, будешь?! Нет, я тебе не мать. Я тебе – умный человек, который из лужи грязной вытаскивает, если у тебя самого, недоумка малолетнего, мозгов не хватает увидеть, куда лезешь! Оно тебе не надо! Поуважай ты себя хоть немного! Не лезь ты в эту мерзь, не отмоешься же потом!
- Да плевать!
- Это тебе сейчас плевать! А потом поймешь – да поздно будет! Северус, тебе же стыдно потом будет! Не валяй ты себя сам в грязи!
- Да плевать мне на все это! Плевать, слышишь?!
Внезапно уплыв куда-то в свои воспоминания – не перестав смотреть и понимать, но взглянув на все это по-другому, - Белла поймала себя на мысли, что, наверное, так же выглядели бы и их ссоры со Снейпом, если бы в то время она видела хоть кого-то, кроме себя и своих пассий, в которых смотрелась, как в кривое зеркало. Мысль была… пока печальной. Белла предчувствовала, что, когда до нее дойдет, что она предала не только Нарциссу, бросив и сбежав, что точно так же, бросив, предала и другого своего друга, собственными же нечувствующими руками и закрывающимися в нужный момент глазами сделав из него то, чем он стал, ей снова станет до петли, но пока мысль о том, что могло бы быть, если бы, показалась лишь печальной.
Справившись со своим раздражением, Людвиг вдохнул, опустился в соседнее кресло и наклонился к Северусу, серьезно и тихо заговорив:
- Это сейчас плевать. Северус. Послушай ты меня: у тебя же и потом жизнь будет. Ты все только начинаешь, ты еще как глина, нельзя тебе сейчас в грязь, ты ж из нее не выберешься, не отмоешься, сил не хватит, она ж к внутренности пристанет, и насовсем! Не надо тебе этого сейчас, побереги ты себя, вырасти ты нормально!
На пару секунд Белле показалось, что Снейп внимательно и, кажется, проникшись, слушает, однако потом она поняла, что это что-то другое – и едва не одернула «Не надо!». Как будто это что-то могло бы изменить.
- Нельзя чувство собственного достоинства терять, никогда нельзя, Северус. Никто и ничего не стоит того, чтобы себя в грязь втаптывать.
Людвиг замолчал, внимательно глядя на Снейпа, который слушал, чуть отвернувшись, теперь же прямо взглянул на Людвига исподлобья:
- Блин, Людвиг, ты такой… правильный! – последнее слово Снейп почти выплюнул. – Ты голубой! Тебе нравится рядиться в азиатские женские тряпки! У тебя проблем до хрена! Девчонка вытирает о тебя ноги просто потому, что у ее папаши не хватает ума или совести все уладить, а ты только ревешь по углам – и после всего этого ты такой правильный?!
Белла сразу поняла, что ничего из этого говорить не стоило, Снейп тоже понял, но позже, когда замолчал и посмотрел на Людвига.
Если в начале их перепалки тот выглядел серьезным и раздраженным, то после того, как Снейп закончил, ни в его позе, ни в выражении лица почти ничего не изменилось за исключением какого-то неуловимого нюанса в глазах – не обиды, не злости, нет, но разочарования, от которого гораздо хуже, чем от любого гнева.
- Да, Северус, я голубой, я ряжусь в женские тряпки, об меня вытирает ноги сопливая девчонка и периодически я реву по углам. Ты забыл сказать, что я бывший бродяга и вор, что меня вышвырнули из дома собственные родители, что я спал и сейчас периодически сплю, с кем попало. Ты прав. И да, при этом я такой правильный, что иногда тошнит. Но знаешь, я оплатил себе право быть правильным – не взял, а оплатил. Я правильный потому, что знаю, как быть не должно. Потому, что каждая моя нотация – это моя или моих друзей ошибка, и я не хочу, чтобы кто-то ее повторял. Я знаю, как не надо, Северус – точно знаю. И знаю, как надо. Может быть, я кажусь навязчивым со своими советами и назиданиями, не спорю. Но знаешь, я это переживу. Потому что точно знаю, ради чего оно. Как бы я ни выглядел и что бы я ни делал, Северус, даже если это воровство или перепих в грязной подворотне, я знаю, кто я такой и зачем. А теперь, будь добр, иди обратно, а то все подумают, что я тебя тут выпороть решил.
- Людвиг, я…
- Северус, иди. Я не хочу с тобой сегодня разговаривать. Иди.
- Людвиг.., - растерянный и виноватый Снейп на несколько секунд замер, словно бы не умея решить, остаться и продолжать просить прощение или все же сейчас уйти, но в итоге ничего не сказал и молча вышел.

Судя по всему, Снейп тщательно выбирал воспоминания, и, вероятнее всего, никак не для Беллы. Хронология в них иногда нарушалась, но непреложно соблюдалась логика – логика вспоминания, логика мысли, логика попытки понять и назвать. Белла ничего не имела против, потому что в итоге результат должен был стать словом и для нее, ради чего все, собственно, и затевалось. А мысли и чувства Снейпа становились для нее все понятнее и отчетливее с каждым воспоминанием.

- А вот это совершенно глупо!
- Людвиг, ну я опять не вижу! Ме-ерлин! Как у тебя получается?
- Опыт, мой хороший, и снова опыт.
Северус того же примерно возраста, но в летней одежде, и Людвиг в очередной азиатском платье сидели на диване в небольшой комнате, глядя в какую-то книгу, корешкок которой Белла не успела рассмотреть. Судя по всему, сидели они уже достаточно давно и вполне уютно. И Снейп вздрогнул, когда откуда-то из коридора приглушенно сугубо по причине отдаленности и прикрытых дверей раздался капризный девичий голос.
- Я все равно войду, и не смей мне мешать!
Людвиг тоже вздрогнул и моментально вскочил, причем на несколько секунд на его лице приступила очевидная беспомощная растерянность. Справившись с собой, он повернулся к удивленному Снейпу, и быстро зашептал:
- Северус, прости меня, я тебе потом все объясню, а сейчас аппарируй, пожалуйста. Можно прямо отсюда, я открою…
Но было уже поздно. Дверь со злым стуком открылась, ударившись о стену и едва не пришибив неудачливого домовика, появившегося в комнате секундой раньше, чтобы предупредить хозяина о настойчивом визитере, и в комнату буквально ворвалась девчонка, в которой Снейп, когда первое ошеломление отпустило, узнал Алисию Макнейр, слизеринку двумя курсами младше. Хотя узнал с трудом: в школе она на его памяти никогда не позволяла себе так гадко кричать.
- Он из-за тебя вчера не приехал к нам с мамой, как обещал?! Отвечай! И не смей молчать, когда я с тобой разговариваю, шлюха!
- Алисия…
И едва отошедший от первого шока Снейп снова ошалело замер точно так же, как и наблюдавшая за воспоминанием Белла. Она ожидала чего угодно – что Людвиг парой резких слов заставит зарвавшуюся девицу замолчать и сменить тон, как, она уже видела, он это умел, или с ледяной вежливостью напомнит о правилах приличия. Даже что сам прикрикнет – но уж никак не того, что с совершенно беспомощной, виноватой и почти заискивающей полуулыбкой Людвиг дернется в сторону гостьи, но даже не рискнет приблизиться.
- Алисия, что…
- Заткнись! Я задала тебе конкретный вопрос! Ну?! – взвизгнула та, остановившись в паре шагов от Людвига и яростно сжав кулаки. – Из-за тебя?!
- Алисия, успокойся, пожалуйста… Я…
На третьей минуте сцены Белле показалось, что в общении с этой сумасшедшей девицей Людвиг выбирает самые провальные реплики, и скоро она с сожалением убедилась, что это было истинной правдой. После «успокойся» девица взбесилась окончательно. Едва дыша от злости, она полувменяемо оглянулась вокруг, заметила комод с какой-то азиатской вазой и, зло оскалившись, резким взмахом руки сшибла ее в стену.
- Отвечай немедленно! – взвизгнула она первым голосом к дребезгу черепков и снова повернулась к Людвигу. – Он был у тебя?!
Сморщившись и зажмурившись, когда вокруг полетели безнадежные даже для Репаро осколки, Людвиг сразу же открыл глаза снова и растерянно посмотрел на девицу:
- Алисия, ты…
- Мне разбить еще что-нибудь? – злым голосом с отвратительной пародией на повелительность, потому что рассчитывали в ней не на силу, а на истерику, прошипела Алисия, и Людвиг сейчас же замер, непроизвольно приподняв руки в жесте капитуляции. На секунду Белле показалось, что все это просто игра, и Людвиг, решив, что уже хватит, потому что после определенной концентрации абсурд перестает быть смешным, вот-вот обидно ухмыльнется и скажет маленькой истеричке проваливать, однако по болезненной растерянности на его лице она поняла, что ошиблась – ему совершенно, ни капельки не смешно. Настолько, что ей стало стыдно. И, кажется, то же испытывал заливавшийся краской Снейп в том углу, куда забился при появлении гостьи, и благодаря чему она его пока не заметила.
В это время Алисия, кажется, удовлетворившись результатом, решила сменить линию поведения.
- Вот так лучше, - совсем как злодей из дешевой детской книжки или, еще хуже, демон-соблазнитель из паршивого дамского романа, похвалила она и, по-хозяйски призвав себе кресло, села. – Итак. Я хочу знать, был ли отец вчера у тебя. Ну?
От ее спокойствия, кажется, растерявшись гораздо больше, чем от буйства, Людвиг беспомощно оглянулся, но так и остался стоять, потому что до дивана было шагов десять, а призвать и себе кресло он не решился.
- Алисия, Гре… твой отец не приходил ко мне вчера. Его не было у меня всю неделю. Он сказал, что собирается провести ее с семьей в Греции. Я думал, вы вместе уехали. Это не так?
- Нет, не так! – вдруг неожиданно громко выкрикнула она, и Белла решила, что девчонка просто не в себе. Нормальные люди не орут, задыхаясь и срываясь на визг так, что окружающим становится стыдно, в чужих домах. И нормальные люди не делают это внезапно, ни с того, ни с сего, просто стараясь громче крикнуть. Таким образом закатывают истерики только трехлетки у не очень умных родителей. И так точно не ведут себя тринадцатилетние девочки.
- Не так! Он не приехал! Он сказал маме, что у него супер-пупер важное дело, которое он не может отменить! И мы никуда не поехали! А ты теперь мне лжешь! И он лгал! У него одно важное дело – трахать твою задницу! Ему из-за тебя, тварь, на нас плевать! А ты тут сидишь и смеешь мне говорить, что он с семьей на отдыхе! Тварь! Тварь-тварь-тварь!
К концу тирады Алисия уже совершенно безобразно и абсолютно по-детски орала, брызгая слюной, глаза Снейпа, того и гляди, норовили вывалиться из глазниц, а Людвиг, кажется, от беспомощности готов был расплакаться.
- Алисия, пожалуйста, не волнуйся! Я клянусь тебе, его у меня не было. Твой отец никогда не шутит работой! Ты же сама знаешь, если он говорит, что возникло дело, значит, так и есть! Алисия, твой отец никогда не врал тебе! Никогда, ты же знаешь!
То ли девчонка дошла до последней стадии истерики, после которой неизбежен хотя бы некоторый спад «активности», то ли несчастный Людвиг наконец-то нащупал нужный тон, однако скандалистка притихла, со странным выражением глядя на него. После недавних воплей Белле показалось даже, что она оглохла.
- Алисия, твой отец любит тебя. Ты – самое ценное, что у него есть. Он никогда не врет тебе. Может о чем-то не сказать, но никогда не будет говорить неправду. Он любит тебя.
Все это Людвиг почти бормотал ровным успокоительным голосом, плавно кивая в такт словам и глядя Алисии прямо в глаза, как заклинатель опасной змее. Если только бывают такие истеричные змеи.
- Тебе сейчас плохо и обидно, что он нарушил обещание, но ты же умная, ты понимаешь, как важна его работа – и для него, и для Министерства. Ты же знаешь, что он сам не свободен, на нем лежит слишком большая ответственность.
Алисия странно молчала, как будто, и правда, загипнотизированная его словами, Людвиг же продолжал, и теперь Белла заметила, что, не отводя глаз, он медленно, почти и не шажками, приближается к девчонке. На последнем слове он осторожно протянул руку и совсем легко коснулся ее плеча. Алисия словно бы не заметила этого, все так же заторможено глядя ему в глаза, и Людвиг медленно привлек ее к себе, полуобнимая за плечи:
- Но твой отец любит тебя. Ты для него дороже всего. Он старается и ради твоего будущего. Он волнуется за тебя. И вы, наверное, поссорились. Он знает, где ты? А твоя мама?
И тут Алисия как будто пришла в себя. Внезапно в ее глазах появилась осмысленность, она удивленно посмотрела на Людвига, потом опустила взгляд и недоуменно уставилась на его руку поверх своей. А потом внезапно и как-то припадочно вздрогнула, отшатнулась, попробовала набрать воздуха в грудь, кажется, чтобы снова закричать – и не смогла. Да так и застыла с распахнутым ртом и огромными глазами, в полной тишине размахивая руками так нелепо, что показалось, будто кто-то просто отключил звук.
Людвиг побледнел, попробовал снова привлечь Алисию к себе, судя по всему, в надежде успокоить, однако она так панически рванулась и захрипела, что он, уже не сомневаясь и, кажется, вполне привычно, достал палочку и одним заклинанием вырубил девчонку, ловко успев подхватить на руки до того, как она упала. И, как заметила Белла, сразу же задышала совершенно ровно и нормально.
- Северус, достань, пожалуйста, с верхней полки серебристый флакон с пробкой в виде дракона. Спасибо.
Осторожно уложив несуразную гостью на диван, Людвиг провел вдоль ее тела палочкой, что-то тихо прошептав, и, запрокинув ей голову, влил в открывшийся рот поданное Снейпом зелье. Через пару секунд Алисия выглядела самой обычной девчонкой, уставшей за день беготни и прикорнувшей на диване в тихой гостиной.
Подождав еще несколько мгновений, чтобы увериться в действии зелья, Людвиг осторожно заправил Алисии выбившуюся из прически прядку, бережно поднял на руки и шагнул к камину.
Тактичный Северус побрел к дальнему столику с какими-то безделушками, делая вид, что ничего не видит и не слышит, но Белла-то никакой тактичностью, тем более в чужих воспоминаниях, не страдала, а потому подобралась к камину поближе.
Людвиг поудобнее перехватил Алисию, освободив себе руку, кинул в камин порошка и тихо произнес:
- Квартира Грегори Макнейра в Лондоне, - и чуть отступил так, чтобы его не было видно в открывшейся комнате.
Из огня почти сразу же раздалось:
- Кто это?
И Людвиг так же тихо произнес:
- Это я, Грегори. Можно мне войти?
- Да, - разрешили из огня, и Людвиг с девчонкой на руках шагнул в пламя, а через пару минут показался обратно, уже один, и закрыл связь.
- Северус? – позвал он Снейпа, все так же изучающего статуэтки, и, когда тот не оглянулся, произнес чуть громче. – Северус, я хочу попросить у тебя прощения. Мне очень жаль, что тебе пришлось присутствовать.
- Это же Лис Макнейр, да? Она с третьего, Слизерин. Мы учимся вместе.
- Да, это Алисия, - спокойно согласился Людвиг, остановившись возле дивана и не делая даже попытки подойти к Снейпу ближе.
- А почему она свободно может входить в твой дом и устраивает тебе отвратительные истерики? – тем же ровным голосом спросил Снейп, все еще не оборачиваясь.
- Потому что я ей это позволил.
- А почему ты позволил?
- Сложный вопрос, Северус.
- Я догадываюсь.
На некоторое время повисла тишина. Разглядывая все это сейчас, в Думосборе, Белла почти не чувствовала неловкости, но догадывалась, что сама вряд ли продолжила бы разговор, так откровенно давая понять, что ждет объяснений или отказа в них. Она никогда особенно не боялась никого обидеть, однако не любила загонять людей в угол, делая этим выбор за них, если речь не шла о соперничестве.
И Северус тоже не любил – раньше, пока не научился находить в это особый вкус, нарушая все неписанные правила, привычные до очевидности, делая вид, что никаких условностей нет, и глядя, как ошеломленные собеседники превращаются в оказавшихся в неожиданно ярком свете ночных насекомых. И она хорошо помнила, что в это время он таким еще не был.
Однако тишина, не заполненная ничьей попыткой обратно натянуть сползшие из-за резкого движения условности, говорила, что Снейп ждет именно этого: откровенных объяснений или такого же откровенного отказа. В этом возрасте так он вел себя, пожалуй, только с ней. И с родителями, но снейповы родители не в счет.
Внезапно до этого прямой Людвиг выдохнул, устало сгорбился и, проведя обеими руками по лицу и волосам, как будто снимая какую-то давящую пленку, сполз на диван, больше не глядя на Снейпа.
- Наверное, тебе сложно это понять, Северус. Сколько тебе лет? Пятнадцать?
- Да.
- А мне двадцать восемь. Двадцать восемь лет, Северус, - это почти тридцать. Ты поймешь, потом – сейчас-то я, небось, кажусь тебе стариком. Это не страшно, себе я им тоже иногда кажусь. В тридцать подводят первые итоги. Что построили, что сделали, что получили. И я подвожу. Только подводить-то и нечего. Я ничего не строил, только собирал, по кускам, и перестраивал. Ты же знаешь, когда меня выгнали из дома, я в трущобах маггловских жил. Знаешь?
- Знаю.
- Вот. Я не то, что вилку правильно держать, я и разговаривать-то по-английски разучился. Жаргон, присказки, говор. Казалось, круто, как свои. Было бы оно сверху – и хорошо, полезно. А у меня не сверху, а вместо. Вот и разучился. Я ж, как Майлз меня подобрал, говорить учился заново. Ломал и строил. Я ж до сих пор боюсь что-нибудь не то на нервах ляпнуть. Я и думать учился заново. Книги понимать. Магии учился. Я ж, как из дома ушел, и палочку сломал, сам – назло, дурак, чтоб точно ничего не как у них. Вот только им наплевать, а мне самому херовее некуда, прости уж. Я сексом заниматься учился: не чтоб меня имели или я имел, а чтобы вместе. Говорить о нем учился: не матом, а правду. Дорожить хоть чем-то учился, и собой в первую очередь. Научился почти. К тридцати вернул то, с чего все начинали.
- Ты думаешь, этот дом мой? Нет. За него платит Грегори. Конечно, он никогда не упрекнет меня и для него это не расходы, но дело же не в этом. Не моя даже та тряпка, в которую я одет. У меня есть деньги, Северус, у меня есть собственный счет, который я пополняю сам – но это так, страховка, не больше. Маленький одноэтажный домик где-нибудь в Уэльсе на черный день.
- И поэтому…
- Нет, не поэтому. В конце концов, деньги чушь – единственная стоящая мысль, что я вынес из своих трущоб. У меня у самого ничего нет. Мне очень холодно, Северус. Я постоянно мерзну. Тогда, в Лондоне, мы жили все вместе: и в прямом, и в переносном. Спали вповалку, деньги делили. Может, тогда я и привык, что вокруг люди. Я не могу без них. Я без них мерзну и боюсь, Северус. Сборища все эти, «вечера». Так, видимость! Ты думаешь, я не понимаю, что три четверти народу, что ко мне ходит – барахло в побрякушках? Куклы, кобольды, шлюхи дорогие только потому, что перстней понацепляли, маски картонные, которые меня проституткой холеной считают. Думаешь, не понимаю, что все наше «братство» славное только на моих словах и держится? Что прекрати я трепыхаться, и все развалиться, и всем наплевать? Понимаю. Только по-другому-то не могу. Что мне тогда останется? Я семью хочу, Северус. Настоящую, не как у меня была. С детьми. Вот только родить я не могу. Никак и никогда. Потому что ущербный. Так, посерединке, ни одно и ни другое. Ни мужик, ни баба. Зачем я Грегори потом, как натешится и отогреется, такой понадоблюсь?
- Я же люблю его, на самом деле. Я ж для него наизнанку вывернусь. Все вытерплю. Терпел и вытерплю, знаю. А для него – как живность домашняя. Болонка. Теплая, милая, дома ждет, всегда по первому слову прибежит. Без него и не живет. А понадобится уйти – скинул с коленок, и уберется в свою корзинку. И поговорить можно, все лучше, чем с зеркалом. А шуметь начнет – прикрикнуть. Как мебель, только лучше.
- Я же не тупой, Северус. Не сразу соображаю, это да, но не тупой. И вижу многое. Я его выручил недавно очень. На самом деле. Он в такую переделку попал, что не знаю, чем бы закончится могло. Отставкой, а дальше хрен знает. Для него же работа – все. Даже страшно иногда, насколько. Виноват не он был, но только это не важно. Я месяц из кожи лез. Всем рискнул, что было. Все просчитал, что мог. Двести раз все перепроверил, пересмотрел. Красиво сделал, знаю, что красиво, и говорил ни один. На блюдце ему все принес, только что не в зубах. А он, знаешь, что сказал? «Как же тебе повезло, мальчик!» Повезло. И все. И не видит больше ничего. И не увидит. А мне ж ему, кроме себя, и дать нечего. Сейчас тепло, уютно. А потом что? Как надоест? Всерьез он меня не примет, детей я ему не рожу. А что еще? Какой смысл? Для чего? Всегда одному? Не могу я так! Вот и собираю таких, как ты, «одиноких», растерянных. Не обижайся, Северус, я тебя люблю, но сути это не меняет. Привечаю, отглаживаю, помогаю, как могу. Привязываюсь, куда без этого. Кусками сердце вкладываю. А вы потом уходите. Я понимаю, у вас все впереди, вам туда и надо. Понимаю, а больно все равно. И все равно один. А Алисия?... Алисия его дочь. Настоящая, по крови. Самая важная. Она больна, лет с восьми, кажется. Когда она нервничает, у нее бывают судороги и остановки дыхания. Ее нельзя волновать. Она еле пережила развод. А тут я… Не знаю, зачем Грегори рассказал ей.
- Знаешь, как бы я хотел, чтобы она не так ко мне приходила? Я бы ее баловал. Одевал, как принцессу, всему бы научил, что ей помочь могло, всегда бы на ее стороне был. Все бы отдал. А не получается. Был бы женщиной, было бы по-другому, а так…
- Людвиг, а ты знаешь…, - осторожно начал было Северус, споткнулся, замолчал, потом попробовал еще раз. – Ты видишь, что она в тебя?…
- Вижу. А что я могу сделать?
Полностью поглощенная Людвигом, рассказывавшим все это, сгорбившись на диване и глядя куда-то в пол, Белла даже не заметила, как Северус подошел и сел рядом. Людвиг тоже не заметил, пока Снейп не погладил его по щеке.
- Северус? Прости, я тебя, кажется, шокировал…
- Шокировал. Я думал, ты тут самый уверенный и счастливый. А оказывается, ты тоже человек.
- Увы, - устало усмехнулся Людвиг, глянув на Снейпа из-под рассыпавшихся волос. – Сможешь это пережить?
- Думаю, смогу, - как-то совсем по-взрослому, очень знакомым ей жестом пожал плечами Снейп и медленно коснулся губами лба Людвига.
Белла не была уверена, что Снейп понял – не тогда, не мальчишкой, - но он почувствовал и признал, а этого бывает достаточно для детского начала, когда слов и своего пережитого мало, чтобы точно примерить чужое.
Остаток воспоминания смазался переходом к следующему.

А в следующем Снейп – все тот же, школьный, с пятого или шестого курса – сидел за дальним столиком в «Трех Метлах», бессознательно кусая губы и нервно оглядываясь по сторонам. Судя по всему, ждал он достаточно, однако Белла процесса не увидела, появившись как раз к тому моменту, когда Людвиг, по обычному закону подлости оставшийся изо всех сил озирающимся Снейпом незамеченным, подошел к Северусу и, положив тому руку на плечо, отчего несчастный психующий Снейп аж подскочил на скамье, улыбнулся и сел напротив.
- Прости, я опоздал. Давно ждешь?
- С момента, на который была назначена встреча, - желчно ответил Снейп, нервно теребя в руках чашку заказанного чаю.
- Прости. Надо было предупредить тебя приходить на встречи со мной на полчаса позже, - усмехаясь развел руками Людвиг, отвернулся, чтобы подозвать кого-нибудь для заказа, и, воспользовавшись этим, Снейп воровато огляделся. Несколько секунд Белла не могла понять, что с ним, пока до нее сквозь привычку наконец не дошло, в чем дело: на Людвиге было такое же, что и обычно, азиатское платье до пят с широкими рукавами, на этот раз расшитое золотистыми и красными драконами, а волосы гладко зачесаны и собраны в хвост. Подвел ли он глаза в своей обычной манере, она не заметила, но вполне можно было предполагать, что да. В свете этого поведение Снейпа становилось вполне понятным: несколько человек уже оглядывались, чтобы рассмотреть явно не обращающего на подобные мелочи внимания Людвига получше.
- Здравствуйте! А вы не расскажете про чай, который у вас есть?... Зеленый? … А какой сорт? … Правда? Но его же нужно заваривать очень осторожно, иначе…
Белла хорошо видела, как Снейп становится бледнее и бледнее (кажется, просто потому, что совершенно не умеет краснеть), все более нервически стараясь оторвать несчастной чашке ручку, Людвиг же, словно бы нарочно привлекая к себе максимум внимания, продолжал расспросы, вознамерившись выяснить все подробности приготовления здешнего чая. Наконец, когда бедолага Снейп оказался на краю не то припадка, не то обморока, Людвиг составил-таки заказ и обернулся к нему:
- Я хотел просить тебя об одной вещи. Мне нужно зайти в пару мест, причем именно сегодня и желательно сейчас. Я хотел попросить тебя пойти со мной. Если конечно, ты не занят.
И, не дожидаясь ответа, принялся болтать, пересказывая какие-то новости про общих знакомых. Белла не слушала – она, начиная понимать, в чем смысл, следила за Снейпом, который тоже, кажется, совсем не слушал, и тоже все понял.
Это было поверкой – достаточно невинной, но самой, возможно, значительной из всего, что Белла видела. Сопровождать Людвига значило пройти с ним по Хогсмиду, а, возможно, и не только. Это означало появиться в сопровождении эксцентричного, наряженного в едва ли не женское (кто из студентов был достаточно знаком с Азией, чтобы понять, что это за наряд?) платье, с подведенными глазами, и совершенно не умеющего и не желающего быть незаметным Людвига в маленьком Хогсмиде, где в выходной каждая улочка кишела обитателями Хогвартса. Это значило выбрать – и Белла отлично понимала, что выбрать не просто дружбу или приятельство, даже не просто откровенность или тайну. Для Снейпа – того, каким он был, - это означало выбрать себя и свою свободу, тяжкую, иногда грязную, иногда со слезами и стиснутыми зубами (такой свободы сама Белла не знала никогда. Ее собственная свобода всегда была с привкусом безразличия, ей никогда не было до врастания в кожу важно то, с чем она рвала), но свою (и даже это свое пришлось бы растить, плести, выцарапывать у себя самого и обстоятельств, потому что этого своего у него еще толком не было – и никто не указал бы, что считать своим, только не Людвиг) – или ожидание: того, что еще может быть, того, что жизнь сама все расставит по местам, того, что однажды он забредет на развилку, возле одной из дорог которой будет лежать камень с высеченным «Путь Северуса Снейпа, другим недоступен».
И, увидев, что произошло дальше, прочитав это по его лицу раньше, чем Снейп поднялся и, усмехнувшись, потянул Людвига за рукав: «Пойдем, у меня не так много времени», Белла ошеломленно замерла, не понимая, почему. Почему все обернулось именно так, если Снейп тогда выбрал свободу. Он ведь не предавал, тогда нет, даже любовников. Почему? И почему она ничего не знала. Или по-другому: не видела? Потому что не хотела видеть?...

А дальше, после того, как это воспоминание растаяло, остальное – рваными обрывками, прыгающими картинками, почти перечислением, словно Снейп устал выбирать или просто не хотел больше этого видеть.
… Какая-то невыразительная комната, нагой Люциус, встающий с постели, такой же нагой Северус, немногим старше, чем в прошлом воспоминании, вытянувшийся на простыне, стиснув кулаки и зажмурив глаза так, что в уголках показались слезы – или потому, что показались слезы, – с как-то неприятно-очевидно стоящим малиновым членом.
- Собирайся быстрее, через двадцать минут сюда явится Эйвери с отчетом, и чтобы он с тобой даже в дверях не столкнулся.

…Освещенный множеством специальных свечей бальный зал в каком-то из фамильных поместий, диванчик у стены, со вкусом, как и всегда, одетый Малфой и Снейп, наряженный, как девочка, играющая в лесбиянок.
- Вон тот, блондин, справа, сейчас говорит с Гойлом. Я тебя представлю попозже. Он из твоих, так что попробуй. И не ломайся особо, он недотрог не любит. Куда пойти, знаешь?
- Да.
- И сразу в думосбор все вытряхни, пока не забыл. Ничего не скажет – пообещаем жене показать.

… Гостиная Людвига, бегающие эльфы, куча пестрого народа.
- За нашу славную компанию! – звонкий и явно пьяный, хотя и в рамках приличий, голос Людвига. – Выпьешь, Люциус?
- Почему нет? За вашу компанию, Людвиг.
Малфой в одном из кресел с миной брезгливого смирения пассажира, вынужденного ждать опоздавший поезд на осточертевшем перроне.
- «Вашу»? А ты разве не с нами, Люциус?
Притихшие гости, оборванные беседы.
Снейп в углу, стиснувший зубы – видно, что, не будь Людвиг пьян, он никогда не завел бы разговора. И может быть даже, этот разговор после другого, со Снейпом.
- Людвиг, помилуй! С чего ты решил? Неужели я дал повод?
- Ну, за исключением того, что ты пьешь в моем доме и половина присутствующих тебе отсасывала, никакого!
- Людвиг, тебе что-то нужно пересмотреть в отношении к жизни, чтобы больше так не заблуждаться! Нельзя путать терпимость с интересом! А еще говорят, что ты своих видишь безошибочно! Стыдись! Так что, пьем?
Оба шутят, но Белла уверена, что окажись они внезапно без свидетелей, мгновенно вцепились бы друг другу в глотки.

… Мэнор, Бардовая гостиная до переделки, Малфой, Снейп и кто-то еще, кого Белла едва может разглядеть в смазанном воспоминании, четко слышны только голоса.
- Скажи, Люциус, ты действительно думаешь, что мне все равно, с кем? – как-то слишком спокойно интересуется Снейп, Малфой, как понимает Белла, занятый чтением, поднимает голову от книги, пожимает плечами с холодным удивлением:
- Думаю, да. В разумных пределах. А это не так?
Ответа он не ждет, Снейп и не отвечает, просто берет третьего, так и неузнанного, и молча тянет за собой к двери.

… все почти то же, меняется только третий, снова едва различимое пестрое пятно.
- Северус, для тебя есть принципиальная разница, чей член принимать? – с уверенным в своем праве недоумением интересуется Люциус, приподнимая глаза от письма, которое пишет. – Тогда могу сказать, что у него больше – не намного, но, думаю, достаточно, чтобы порадовать. Или ты чего-то хочешь в обмен? Если хочешь – скажи. Ты же сам видишь, что Алексу нужно расслабиться, иначе он слетит и на операции можно будет поставить крест. Северус, я не понимаю: ты забыл о наших целях?
Реакция Снейпа уже не видна...

Беллу выбросило из думосбора, как только закончилось последнее воспоминание, и, отшатнувшись, она, даже не успев понять, зачем, зажмурила глаза и закрыла лицо руками. Потом догадалась – просто испугалась посмотреть Снейпу в глаза. Не сразу после этого. Позволь ей кто-то решать, вообще никогда.
- Я… Я даже не знала… Это… Ты…
- Я так больше не могу, Белла. Все, предел. Крышка. Потолок. Не могу, и все. Никак.
Самое большее, чего Белла боялась – вина. Оказаться виноватой перед кем-то, кто обязательно об этом напомнит. И каждый раз, принимая решение, она напарывалась на тот же старый, сухой, но так и не спиленный сук – на свою попытку убежать от вины, которая законом кривого воздаяния приводила ее на один и тот же путь, к одному и тому же сухому острому суку, ни раз и ни два.
Но Снейп не обвинял. Он даже пришел, наверное, не для этого. Потом Белла поняла – просто не умел. Он не умел обвинять тех, кого принял своими. Ей повезло.
Он пришел говорить, потому что молчать больше не мог, а настоящий голос получал только в ее присутствии.
- Годы, Север, годы!
Отказать ему в этом она не могла. Не тогда, когда он говорит так.
- Годы, - зло согласился он. – Годы. А теперь не могу. Сгорел. Выжгло. И пепел хочу выблевать. Хватит! Не могу!

 Отправлено: 23.09.08 22:33. Заголовок: Они выпили еще, Сней..

Они выпили еще, Снейп разбил бутылку, шарахнув ею об стену и заявив, что так ему намного легче. А потом рассказал Белле, что на днях познакомился с дивными ребятами-магглами. Он ведь вовсе не такой уж магглоненавистник. Он даже иногда думает, что магглы живут правильнее – но, конечно, не спешит ни с кем делиться своими догадками. А ребят зовут Дик и Билл, они американцы, которые, не перенеся родины, решили обосноваться в Лондоне. Оба геи, Билл никогда не был с женщиной, Дик же был женат, но скоро развелся. Они живут вместе уже три года, и ни разу за это время ни один из них не спал с кем-то другим. Для них измена – это не только то, что связано со смертью или деньгами. Ни один из них не педик. Они искренне считают, что живут правильно и имеют право на уважение. А познакомились, когда Дик после развода тосковал по барам, все никак не умея себя заставить кого-нибудь «подцепить» по совету сердобольных друзей, а Билл ушел от своего бывшего, попытавшегося двинуть ему на наглядных примерах теорию о том, что мужчина по природе полигамен, а уж гомосексуальный мужчина тем паче, и, собственно, в возможности не ограничиваться себя, сохраняя при этом душевную привязанность к одному «настоящему» и понимание с его стороны, и состоит основная особенность голубых пар.
- И знаешь, Белла, оно ведь все настоящее! Все до последнего словечка! Я ведь легилименции учусь! Плохонько пока, но с ними и напрягаться не пришлось! Они ж оба нараспашку! Половину сами рассказали – а я только заглянул, проверил. Правда оказалась. Правда, понимаешь?! Правда! Оно бывает, Белла, бывает! Так – бывает! Ну, почему? Почему, Белла, почему?! Зачем он так? Зачем?! Ведь прав же Людвиг был, прав! Нельзя мне этого было тогда! А теперь все, внутренность теперь не изменишь, такое не отмывается, а чистое снова не отрастает! Ну, почему? Почему?
- А Людвиг?… Он…Он же тоже во всей нашей «организации» состоял? И дела у них с Люциусом эти были, да? Я же правильно поняла?
- Правильно.
- Вы поддерживаете отношения?
- Нет.
- Почему?
Белла уже перестала ждать, когда Снейп тихо произнес:
- Потому что его нет. Я не знаю причин. Может быть, так решил наш Лорд. А может быть, Люциус. Когда я на соплях спросил-таки его, он, ухмыльнувшись, сказал, что Лю подхватил какую-то дурную болезнь и уехал умирать в свой Китай. Вполне в его стиле…
Снейп замолчал, о чем-то задумавшись, и Белла почувствовала, что больше задавать вопросов не нужно – и что он говорил вовсе не о стиле Людвига.
А закончилось все тем, что они, обнявшись, трогательно размазывали пьяные слезы и сопли по лицу друг друга и на два голоса скулили «почему?!», а потом неделю даже не разговаривали со стыда. Но это только укрепило связь. И стало для Беллы второй каплей.
А когда упала третья, Беллатрикс поняла, что больше ждать не будет, потому что теперь ненавидела Малфоя, не думая и не желая ничего понимать – со всей страстью безумных, столь любимых судьбой. Эта страсть не мутила ей ум, позволяя думать трезво и четко, она относилась лишь к цели, пересматривать которую Белла не желала: ей нужно было сделать так, чтобы Люциус Малфой исчез из жизни Нарциссы, ее сына и Снейпа. Оставалось решить, как.
А здесь, тем же странным пугающим подарком вспомнившей о своей женской природе, но не забывшей о том, что ничего не дается без проверки, судьбы, ей помог сам Малфой – тем, что так глупо попался, забыв о том, что судьба все же женщина, а женщин иногда тошнит от подсчетов, безупречных планов и холодной логики.
- Он хочет подставить меня, Северус. Я это поняла, но я не знаю, как. Это может быть что угодно, а я ничего не пойму до последнего! Я должна переиграть его! Обязательно должна! Но я не знаю, как... Что мне делать?
В конце концов, больше ей было не к кому идти просто потому, что больше она никому не верила. Как и он не верил никому, кроме нее. И они оба понимали, о чем идет речь. Их как будто с самого начала соединяла невидимая, пока не затянутая, но самая прочная из возможных веревка, наброшенная на шеи, которая с каждым словом и годом притягивала их все ближе и ближе друг к другу, неразличимо пока соединяя, как каторжан.
- Ты сама сказала. Переиграть. Опередить. Только так. Но это тяжело, Белла. Ты понимаешь?
- Ты говоришь… О чем ты говоришь, Север? О…
- Нет. Ты первая. Скажи. Скажи, чего ты хочешь. И больше никаких недомолвок. Или уходи, потому что я не смогу тебе помочь, а просто смотреть слишком больно. Выбирай.
- Я хочу, чтобы он исчез из наших с Нарциссой жизней. Навсегда. Я хочу, чтобы он умер.
- Хорошая девочка, - оценил Снейп и, не удержавшись, истерично хихикнул, сразу же, как и всегда, почувствовав хотя бы нотку пафоса, начиная паясничать и клоунствовать. – Ну, может, не очень хорошая, но решительная. А в награду я открою тебе один бессмысленный, но очень-очень большой секрет. Я тоже хочу. И не просто хочу, хотя и это тоже. Того же, что и ты, хочу. А двое, согласись, это уже больше, чем один – и я опять же не про то, о чем ты думаешь.
В тот первый вечер они так ничего и не решили и мало что поняли, лишь почувствовали себя заговорщиками, устроившими свое очередное сборище в метре от плахи. Потом стало проще. Потом все пошло. Как будто само собой. Они со Снейпом понимали друг друга с полуслова.
В те дни они играли на самой грани. Маневрировали на гребне волны, бежали перед самым цунами, отскакивали в последний момент от того места, куда била молния. Они оба шкурой с вставшими дыбом волосками чувствовали, что скоро, очень скоро все рухнет. Все, что они строили своим потом и чужой кровью.
Их ведущий постепенно сходил с ума, терзаемый собственными демонами, которые лишь приобретали силу от его гениальности, доказывая, что путь для всех один и разница лишь в высоте, по которой идет дорога – а сами найти тропу они уже не могли, вынужденные следовать за петлями полубезумца, запоминая повороты и уступы скал и надеясь успеть найти укрытие, когда камнепад прекратит дикую пляску процессии слепцов во главе с самым совершенным незрячим.
Белла не боялась крови – не любила ее, но и не боялась, понимая, что за многое надо многим платить. Однако ее реки, которыми Темный Лорд словно бы желал очиститься от своего первородного греха – от какого точно и что он именно первородный, а потому несмываемый, Белла узнала гораздо позже, тогда же она не видела даже такой больной логики в происходящем, – были настолько бессмысленны и обесценены, что это, кажется, пугало даже Малфоя. Все боялись – и все искали спасенья. По крайней мере, все, кто могли.
Снейп первым нашел свой уступ: очень узкий, очень опасный, но действительно способный спасти. Двоим на нем места не было, да Белла и не стала бы туда спускаться, но это дало надежду, а Снейп пообещал протянуть руку, если она будет падать рядом.
Вторым до спасения додумался Малфой. Его вариант был гораздо удобнее и, вероятнее всего, надежнее, ибо предполагал, что Малфой удержится на высокой и способной погасить все удары и вибрации горе тел. И Белле остался всего один шаг – осознать, что для нее спастись можно, как раз и став тем, кто на вершине горы, которая остается вершиной, даже если это гора трупов. Требовалась смелость, удача и помощь, но судьба уже вела Беллу, а путь назад давно завалило.
- Зелье действительно такое редкое и его нельзя обнаружить? Ты сможешь сварит его?
- Если ты уверена в чарах, смогу.
- А предать его сможешь? Ты же понимаешь, что предашь его?
К этому моменту они оба уже изрядно напились (забавно, что так пить она могла только со Снейпом), и в ответ он пьяно расхохотался, а потом, успокоившись, с блестящими от выпитого глазами, закусив губу, долго и очень странно смотрел на нее, прежде чем ответить:
- Да, Белла, да. И буду наслаждаться каждым мгновением, если выживу.

Тогда они вообще много пили и много говорили. О себе, о жизни, об удаче. Особенно об удаче.
- Северус, а мы сможем? Я знаю, что у нас нет выбора, но сможем ли? – в первый раз спросила она у Снейпа в самом начале, когда, уже решив, все еще металась, пытаясь понять и убедиться, желая не просто надеяться, а еще и верить.
Снейп криво ухмыльнулся в ответ:
- А Гриневальд его ведает, Белла. Я один – не смогу. И ты одна – не сможешь. А вместе… Вполне возможно. Мы с тобой вдвоем способны сломать все его расчеты. Ты знаешь, что он тебя боится?
- Боится?
- Хм… Или лучше так: опасается. Всерьез, Белла, всерьез.
- Почему?
- Потому что не знает, по каким правилам с тобой играть.
И теперь Белла хорошо понимала, о чем тогда говорил Снейп.
…Темный Лорд – пожалуй, единственный человек, которого Белла по-настоящему боялась, не паническим страхом, а скорее естественным опасением по отношению к тем, кто неоспоримо на несколько ступеней выше, кто очевидно в другой параллельной плоскости, выигрыш кого зависит не от удачи – оперся бедром о массивную столешницу их «круглого стола» и, скрестив руки на груди, спокойно произнес:
- Я хочу знать, почему счет пуст. Кто может мне это объяснить? Люциус? Белла?
У кого спрашивать, он хорошо знал. Да, пожалуй, знал и причины. Но, кажется, надеялся почерпнуть еще какие-то сведения из спектакля.
- Мой Лорд, - отозвались они одновременно, оба осеклись, зло переглянувшись, и Малфой, кривясь от отвращения, все же склонился чуть ниже, показывая, что уступает.
- Я могу, мой Лорд. Квинси передавили, и он отказался сотрудничать. Боюсь, окончательно: ему слишком жестко наступили на болевую точку.
- Подробности, Белла.
- Дело в том, что милорд Малфой решил, что знает в данной ситуации больше всех и потому может действовать полностью самостоятельно. Квинси перестраховщик, он потребовал гарантий. Если бы милорд Люциус соизволил посоветоваться со мной, я объяснила бы ему, что эти гарантии для нас безболезненны и я их Квинси почти пообещала. Но милорд Малфой не изволил. Зато он изволил взбеситься и намекнуть Квинси, что у того очень юная и очень красивая дочь. В итоге девушку охраняют лучше, чем Министра, Квинси в ярости, а потому посылает нас по маршруту, который я не рискну озвучить, мой Лорд.
- Это правда, Люциус? – совершенно спокойно повернулся Темный Лорд к Малфою.
- Не вся, мой Лорд, - почти так же спокойно, хотя, Белла видела, его трясет от злости, ответил тот.
- Чего в ней не хватает?
- Рассказа о том, что миледи Лестранж не изволила сообщить мне ни слова о своих планах и даже о том, что они у нее есть. Я вынужден был действовать, не зная половины.
- Это так, Белла?
- Так, мой Лорд. Но ситуация не требовала насильственных действий, признанным мастером которых является милорд Малфой. А всем ходом дел руководите вы, а не он, посему я решила, что не обязана перед ним отчитываться о делах, которые его не касаются напрямую.
Темный Лорд хмыкнул, выпрямился и посмотрел сначала на Беллу, а потом на Люциуса, иронично приподняв бровь.
- Я правильно понимаю, что наша организация не получила полмиллиона галеонов потому, что мои люди из Внутреннего Круга не сумели договориться между собой?
Обоим ничего не осталось, кроме как молча склониться в поклоне.
- Понятно. Я надеюсь, вы извлекли из этого нужный урок? Люциус?
- Да, мой Лорд.
- Белла?
- Да, мой Лорд.
- Хорошо. Я надеюсь, больше подобного не повториться.
Остаток собрания планировали тактику во время близящихся выборов аппарата Министерства, а как только Темный Лорд кивнул, завершая деловую часть и давая разрешения перейти к неофициальной, пустить домовых эльфов, чтобы они накрыли на стол, и всем заняться собственными делами и разговорами, Белла увидела, что к ней, улыбаясь так, что никто не рискнул приблизиться, хотя вопросов к нему было множество, направляется Малфой.
- На пару слов, - выдавил сквозь стиснутые зубы Люциус, больно схватив Беллатрикс чуть повыше локтя, и потащил в сторону небольшой, замаскированной портьерами гостиной, предназначенной как раз для бесед с глазу на глаз.
Сама мгновенно закипев от ярости, Белла однако молча позволила Малфою втолкнуть ее в комнату. Но когда тот, так и не разжав хватку, резко дернул, поворачивая и притягивая к себе, и с нарочитой лаской готового вцепиться в горло пойманной жертве хищника зашептал, стискивая ее предплечье:
- Ты что сейчас вытворяла?! – Белла не выдержала.
Резко выхватив свою палочку, она, не сдерживаясь и не смягчая, ткнула ею Малфоя в шею и тем же тоном зашипела в ответ:
- Ты с кем сейчас разговариваешь?! С одной из своих шлюх?! Оставь такой тон для борделя!
- Ты…! – рванулся было Люциус, совершенно озверев, однако Белла нажала на палочку сильнее, со злым удовольствием подумав, что останется дивный почти черный след, который будет не так-то просто и быстро свести.
- Заткнись и слушай, если так не понял! – она повысила голос, уже совершенно не сдерживая ни ярость, ни угрозу, и, воспользовавшись секундной растерянностью Люциуса, выдрала у него свою руку, не отодвинувшись, однако, ни на шаг. – Еще раз посмеешь прикоснуться ко мне хоть пальцем, останешься без пальцев вообще. Не умеешь работать – сиди дома и сдувай пыль с летописей! Лоханулся, как последний маггл, так имей хоть гордость не устраивать истерик! И посмей только еще раз подставить меня, Малфой – последствиям ты не обрадуешься!
И, нарочито повернувшись к нему спиной, вышла, не удержавшись от того, чтобы хлопнуть дверью.
- Лестранж!
Кажется, Белла знатно вывела Малфоя из себя, потому что, соображай он хоть немногим более здраво, не стал бы ронять себя, догоняя в общей зале.
- Лестранж, стой!
И снова хватать за руку не стал бы.
- Ты меня, кажется, не поняла, Лестранж!
- Это ты меня, кажется, не понял, Малфой! – прошипела Белла совсем тихо, чуть наклонившись к Люциусу. – Но я тебе, что хотела, сказала, а дважды повторять не буду – потом все сам увидишь. Руди!
К счастью, потому что скандала не хотелось, да и разговаривать дальше смысла не имело никакого, муж оказался поблизости и подошел по первому ее зову.
- Дорогая?
- Руди, - в конце концов, он не был так уж бесполезен, а проявления семейного благополучия на публике грели его весьма и весьма кривое и подорванное некими личными проблемами самолюбие – желание казаться, если уж не быть, Белла вполне могла понять, а ей самой это сложности не представляло. – Пожалуйста, помоги мне. Я не хочу разговаривать с Люциусом, а он невежливо настаивает. Я прошу тебя…
Беспомощный взгляд ей также давался легко – ее-то проблема «казаться» не беспокоила. Зато Рудольф, едва ли не мгновенно преобразившись в главу семьи так, что Белла даже почувствовала некое подобие гордости, как за ученика, сумевшего решить сложную задачу, решительно высвободил ее плечо из рук Малфоя и твердо сказал:
- Люциус, моя жена не желает с тобой разговаривать. Прости, но тебе придется дождаться, когда она решит иначе. Еще раз извини.
Снова благодарно улыбнуться и, поцеловав в щеку, прижаться к плечу мужа тоже не составило ей никакого труда, тем более что и большее стоило бы физиономии Малфоя…

Да, теперь она хорошо понимала то, что Снейп увидел сразу. Тогда ей было сложнее.
- Правилам?... И я не знаю. У меня нет правил.
- Есть. Ты их просто меняешь. А он никак не может понять принципа смены твоих логик. И, я думаю, не поймет. Но от тебя одной он смог бы обезопаситься. Если бы меня не было.
- Ты думаешь?...
- Думаю, Белла. Знаешь, в чем прав наш Лорд? Мы закостенели. Выстроили вокруг себя стену и живем внутри нее по старым-престарым законам. Это красиво и величественно – но глупо. Стена – она наша, а не мировая. А нам уже кажется, что она всегда была. И правила, по которым живем – тоже наши, выбранные, принятые, а нам кажется, что это законы мироздания. Опасно.
- Откуда тогда эти законы взялись? Если они – не мироздания.
- Белла, спроси что попроще! Я не философ. Может, изначально все так и было. Вот только теперь времена изменились, а мы нет. Стена трескается, вот-вот рухнет, а мы, вместо того, чтобы ее латать да укреплять, балы устраиваем. Дамблдор говорит сносить, Темный Лорд говорит обновлять-перестраивать, а такие безумцы, как Люциус, думают, что она будет незыблема, и потому они правее всех.
- Знаешь, Северус, в твоей классификации я, наверное, тоже принадлежу к безумцам.
- Почему?
- Я тоже считаю, что правила незыблемы.
- Ага. Потому что научилась их обходить и теперь тебе так удобно. Не глупи, Белла. Твои стены не имеют к люциусовым никакого отношения. Или, скажем так, эти стены вовне, а не внутри тебя, и ты можешь принять то, что они движутся. А у Люциуса стены в нем самом. Потому он никогда не поймет нас. И не переиграет – если мы будем вместе и нам хоть чуть-чуть повезет.
- А нам повезет?
Снейп как-то странно расхохотался, отсалютовав Белле бокалом:
- Это спрашивать у тебя должен я! Мне – нет. А вот у тебя все шансы.
- Почему?
- Белла, ты дура? Потому что сучка-судьба никак не может решить, мужчина ты или женщина, и отвешивает тебе удачи в том, в чем это полагалось бы мужчине, и в том, в чем полагалось бы женщине! Разве нет?
- А ты разве нет?
- Я? Нет. Бел, ты всегда хотела быть и женщиной, и мужчиной, а я не хотел быть ни тем, ни другим. Вот и испортил себе всю удачу.
Кажется, Белла тогда не нашлась, что ответить. Зато решила – за себя и почти за Нарциссу.
И, только решив, пришла к ней и, едва заставляя себя вдыхать от страха, что ничего не измениться и взгляд Нарциссы останется таким же спокойным, каким был, тихо и, проклиная себя за то, что все же почти верила в ее безумие, очень четко, как для маленького ребенка или не в себе взрослого объяснила:
- Нарцисса. Я хочу убрать Люциуса из наших с тобой жизней. И я знаю, как это можно сделать. Другого варианта для нас с тобой нет. Это опасно и у меня нет никаких гарантий, но я сделаю все, что смогу, если ты мне разрешишь. Будешь ли ты со мной, Нарцисса?
- Что?
Белла ждала, что Нарциссе понадобиться время, может быть, много времени, чтобы понять, очнуться, осознать, если она вообще это сможет – но она не ждала, что ответ последует так скоро, почти без паузы.
- Что значит «убрать», Белла?
И в глазах, которые Нарцисса впервые за долгое время сама подняла на Беллу, не было безумия. По крайней мере, в них не было мути помешательства и пустышек бессодержательных на самом деле мыслей.
- Объясни мне.
- Это значит, что я знаю, как сделать, чтобы он никогда больше не появился в наших с тобой жизнях.
- Ты собираешься убить его, Белла?
Беллатрикс никогда не была лицемеркой ни с собой, ни с другими, однако даже сейчас, после того, как решение, по сути, было принято и озвучено, она так и не сказала этого вслух. Возможно, потому, что их план и не предусматривал смерти, однако Белле хватало честности признать, что это не причина, а разницы мало. Нарцисса же произнесла все так легко, как будто они просто продолжили давний незаконченный разговор о перестановке в ее комнате. Это ошеломляло, пугало, но одновременно наполняло каким-то странным и к ней самой почти не имеющим отношения восторгом – то того, насколько Нарцисса женщина – слабая, сильная, цельная, подлая зверушка, незаметно свернувшаяся в углу, чтобы выждать нужный момент для броска, которого никто не будет ждать от полупрозрачной слабости, готовой принять все, что с ней сделают, в итоге же способной убить саму силу – и то того, что это ее женщина, что вся эта сила, вся эта слабость, вся ее подлость и до последнего верность принадлежит Белле, потому что Белла сумела получить все это, приманить, привязать, заслужить.
- Нет. Но я хочу сделать так, чтобы он сгнил в Азкабане, не имея даже надежды выйти.
- Но это…
- Это не повредит ни тебе, ни Драко. Он будет там мной и вместо меня.
Вот она и сказала. Жизнь насмешливо завернулась кольцом, а Белла просто приняла правила игры. Она начала с того, что стала Люциусом, закончится же все тем, что Люциус станет ей. Логично, умно, иронично – и даже красиво, если удастся.
- Я помогу тебе. Расскажи мне.
И все время, пока Белла говорила, она чувствовала горящий взгляд Нарциссы на своих щеках и ее острые, неухоженные ногти на своих запястьях. А когда закончила, и все вопросы получили ответы, Нарцисса внезапно прижалась к ней, целуя – впервые за много-много времени, – а потом с какой-то не в себе торопливой лихорадочной властностью толкнула, заставив откинуться на диван, и дернула беллино платье вверх.
Беллатрикс не знала откуда в ее любимой вдруг взялось это старое-престарое желание оплатить заранее, чтобы защитник не передумал, завернутое в сладкую обертку благодарности, и помнила ли та, как несколько дней назад сама оцарапалась собственными острыми ногтями, однако через пару минут белина запрокинутая голова уже лежала на спинке дивана, раскинутые руки цеплялись за обивку, а согнутые в коленях и до натянутых связок раздвинутые ноги упирались в сиденье. От резких, быстрых движений – согнуть и разогнуть пальцы, отчего Белле часто сюрреально казалось, что внутри нее как-то очутилась странная огромная бабочка, изо всех сил машущая крыльями, чтобы выбраться, и по всему телу от ее биений разбегаются маленькие взрывчики каких-то неважных сосудов – все вокруг и внутри расплывалось, а когда, прочертив ногтями полосы по внутренним сторонам обоих ее бедер, словно приказывая раздвинуть их еще шире, Нарцисса наклонилась, напряженным языком толкнув беллин клитор, Беллатрикс вскрикнула, резко запрокинув голову и ощущая, что этим, кажется, вытрясла из нее все, что там еще оставалось.
Потом, сжимая беллины ягодицы и ритмично впиваясь в них ногтями, Нарцисса рисовала какие-то филигранно-сказочные торопливые змейки кончиком языка по беллиному клитору, странно-различимым контрастом иногда холодя дыханием разгоряченную и мокрую кожу лобка и изредка касаясь его носом, Беллатрикс же выгибалась, тиская в ладонях обивку и подаваясь бедрами вперед, чтобы компромиссом обмануться и не сделать того, чего хотелось на самом деле: не стиснуть ноги, прижимая к себе, вжимаясь, втираясь, ерзая, желая стереть всю свою кожу об этот дивный язык, чтобы он мог касаться самых нервов, внутри. И все равно не удержалась, скрестив-таки лодыжки на нарциссиной спине, руками прижав ее голову к себе, уже не соображая, вытянувшись и замерев так, пока сладкие спазмы, вспыхнувшие в одной точке, разбегались, скручивая все внутри живота в один подрагивающий узел.
Когда биение немного отпустило, дав вдохнуть, Белла сейчас же раздвинула ноги, освобождая Нарциссу, и хотела притянуть ее к себе, чтобы, быстро и бестолково целуя в лоб, в глаза, в щеки, вплетаясь пальцами в волосы, зайтись вышептыванием той сумасшедшей, где-то на самой грани осмысленности и за гранью контроля благодарности – за то, что жива, за то, что не ушла, не вмерзла окончательно в свою судьбу, которой нет, за то, что с ней, и все равно самым важным за то, что жива – однако та не позволила, отстраняясь от Беллиных рук и снова, резко, так глубоко, что уже слишком, втиснула в нее пальцы.

 Отправлено: 23.09.08 22:34. Заголовок: Потерявшись в первом..

Потерявшись в первом оргазме, умудрившемся содрать с Беллы все те заплатки, которыми она собирала свои страхи и истерики, а потому после захлебнувшись стыдным, надрывным, почти болезненным облегчением, Беллатрикс не сдержалась, вскрикнув и дернувшись назад, однако Нарцисса удержала ее, неожиданно мягко положив свободную руку на бедро, и, передвинув пальцы внутри так, чтобы прикосновение ногтей к нежным стенкам не пугало, снова задвигала рукой. Как именно, Бела не поняла, потому что ее почти сразу накрыло новым оргазмом – уже не вспышкой, а распирающей волной, поднявшейся снизу, растекшейся по телу и вышедшей, казалось, через поры кожи, выдавив все мысли, всю темную муть тревожных опасений и всю пронзительность истерической благодарности.
- Цисси…
Сил хватило только на то, чтобы втянуть Нарциссу себе на колени, откинуться на спинку и, глубоко дыша, смотреть, как та задумчиво и как-то бессознательно слизывает красные разводы со своих пальцев.
- Цисси, ты, правда, понимаешь, что я предлагаю тебе? Ты понимаешь?
И Нарцисса вдруг, совсем неожиданно на фоне секунду назад отстраненного почти безразличия, рассыпалась – мгновенно, как взорвавшееся стекло. Прижавшись к Белле и спрятавшись у нее на груди от ее же взгляда, она зашептала, то громче, то совсем неразборчиво, вздрагивая, задыхаясь, впиваясь острыми ногтями, под которыми еще видны были бурые следы крови, Белле в плечи:
- Он заберет и его, и Драко, Белла, он заберет его. Обязательно заберет. Теперь обязательно. Если ничего не получится, он заберет его. По-другому нельзя. Иначе он опять его заберет. Опять. Но это нельзя. Не снова. Не опять. Не снова.
А Белла, молча, потому что, когда все решено, утешения не нужны, придерживала Нарциссу за талию и под коленями и, ощущая, как мокро между ног и на плече, думала о том, сколько же льда было в ее Нарциссе, если от него осталось столько воды.

Эпилог.

Белла проснулась от резкой, злой и какой-то мстительной, как недодавленная пчела, боли. Плечо горело, нервы внутри дергало, как нитки марионетки, и в мутной всереальности сна казалось, что единственный способ освободиться – начать грызть, но недоумевалось, можно ли перегрызть себе шею.
- Белла? Белла? Белла! Что с тобой? Белла!
И правда, ее Нарцисса все еще походила на кошку. По крайней мере, спала она по кошачьи – первой чуя любые вибрации изменений. Она и проснулась первой.
- Что, Белла? Что?!
- Собери вещи, наличные и драгоценности. Все, что найдешь. Собери Драко. Возьми в моем столе портключ до Осло – тот, о котором мы говорили на Новый год. Там будет записка с маршрутом и целью. Ключ держи в руке. Драко далеко от себя не отпускай. Как только Имение уловит чужих, уходи.
- Белла?
- Ты слышала меня?
- Да. Но что…?
- Ты меня поняла?
- Да. Но я…
- Ты поняла меня?! Или повторить?
- Я все поняла. Портключ. Деньги. Драко. По первому сигналу. Хорошо?
- Да.
- Теперь объясни.
- Он вернулся, Нарси. И Он зовет.
- Но…
- Без но. Крыса таки блеснула. Он жив. И хочет нас видеть.
Боль успокоилась, словно почувствовав, что приказ понят, и только изредка подергивалась, напоминая, как нетерпеливая собака перед прогулкой.
- И он меня узнает. Молись, Нарси. Молись и собирай вещи. Я тебя люблю.
И за это тоже – за то, что промолчала, какими бы огромными ни были ее испуганные глаза. И за то, что начала собираться сразу.

До этого Белла думала, что страшно было готовиться со Снейпом, и ждать, и представлять, что сделал бы с ней Люциус, не узнай она тогда всего, и запрещать себе думать о том, что внутри похожей на Нарциссу куклы может никого не быть. Она ошибалась – это было забавно, может быть, волнительно, не больше. А страшно – это легкая удивленная задумчивость шаткого, разболтанного, словно старая шарнирная кукла, или поднимающийся на недавно сросшиеся ноги старик, интереса Темного Лорда, когда он, глядя на нее, прикидывал, молча, неясно, непредсказуемо – с тем безумием, которое, кажется, намертво цепляется на той стороне, где он побывал.
Не думать, не думать, не думать. И все равно бесполезно.
И облегчением – не абсолютным, не размякшим и забывшим, а лишь сильнее собравшим все, чем можно карабкаться, но все равно облегчением: «Ну, здравствуй, мой скользкий друг Люциус…».
Конец