|
|
| |
Пост N: 14
Зарегистрирован: 24.03.08
|
|
Отправлено: 09.12.08 18:38. Заголовок: * * * — Причешись, ..
* * *
— Причешись, — недружелюбно бросило зеркало, когда Мариэтта зашла в прихожую и села на пуф, чтобы стянуть насквозь промокшие сапоги. Волосы ее, собранные заколкой в хвост, и впрямь растрепались. Ну а какая, собственно, разница, тем более что уже дома. И тем более что на улице такой ветер.
— Совсем себя запустила, — проворчало зеркало, отражая Мариэтту, снимающую плащ, разматывающую шарф, подбирающую с пола оброненные перчатки.
— Д’ п’шло ты, — проглотив гласные, выцедила Мариэтта и, тяжело и быстро ступая, исчезла в полутьме коридора.
— Как погуляла, милая?
Мама вызывала в Мариэтте противоречивые чувства. С одной стороны, Мариэтта не могла отрицать, что мама — тот чертов единственный человек на этом свете, который хочет ей добра просто так, потому что она ее мама. С другой стороны, она всегда раздражала Мариэтту — потому что обычно появлялась не вовремя. Родители вообще всегда были не к месту и не ко времени: слишком часто задавали вроде бы невинные вопросы, от которых Мариэтте становилось плохо, душно, кровь приливала к ее лицу, билось сердце — и она заболевала иногда, вспыхнув, выкрикнув что-то, упав лицом в подушку, чтобы спрятать то, что читалось, наверное, по ее глазам, щекам и рту.
Вопросы всегда были с подвохом, это совершенно точно. Например, когда после третьего курса Мариэтта летом ездила с Чжоу в деревушку Тедберн, мама написала ей только одно письмо — и именно после Того Самого Дня — и спрашивала в нем, хорошо ли они себя ведут, и не досаждают ли бабушке Чжоу, и ладят ли. Чжоу прочитала это письмо трижды, вслух, с комментариями — а Мариэтта, которую душил смех, прятала лицо в подушку и краснела, и почему-то ненавидела мать.
— Да-а-а, — смеялась Чжоу, по-хозяйски обнимая подругу. — Я тоже надеюсь, что мы не очень мешаем ба, особенно вчера не мешали. — И она выделяла «вчера» той интонацией, от которой Мариэтту бросало в дрожь.
— Мы ладим, так? — вспоминала это письмо Чжоу тремя днями позже, когда вдруг после полудня небо заволокло тучами и подругам пришлось вернуться с озера раньше обычного. Они стояли на открытой веранде и смотрели, как первые тяжелые капли клеймят жаркую и сочную листву. Чжоу обняла Мариэтту сзади — не так, как обнимала эти безумные несколько дней, а очень по-простому, сжав ее тесным кольцом рук, и шепотом, на выдохе, сказала ей прямо в ухо:
— Как хорошо, что ты у меня!..
Наверное, и впрямь было хорошо. Мариэтте тоже — потому что это было почти как раньше, раньше, которое закончилось несколько дней тому назад, и потому что за такие объятия не было стыдно ни капли.
Потом, под Рождество, умерла бабушка — папина мама, — и родители уехали на похороны, а Мариэтта ехать отказалась, потому что у нее уже гостила Чжоу, приглашенная на Рождество. И целую неделю не было стыдно. А потом мама начала писать чуть не каждый день: как вы? чем занимались сегодня? хорошо ли прошла ночь? — и Мариэтте становилось плохо до дурноты.
Но на самом деле, когда они были почти детьми, хотя и очень старались выглядеть взрослыми, было вполне терпимо. Может быть, Мариэтта просто еще не раздумывала об этом так часто, но она постепенно привыкала.
В школе она вообще не отвлекалась на раздумья. Там у Чжоу появлялась целая стайка подружек, и потом, у нее были уже мальчики, но неизменно после каждого свидания, возвратившись уже после отбоя, взъерошенная, возбужденная Чжоу забиралась к Мариэтте в кровать и рассказывала что-нибудь смешное про нового своего ухажера, и они шептались до полуночи, а потом засыпали в обнимку и даже не целовались.
На четвертом курсе Мариэтта очень похорошела. Чжоу тратила по нескольку часов на то, чтобы сделать подруге укладку, выщипать брови, накрасить ногти — так они развлекались в дождливые выходные — конечно, когда Чжоу не летала над квиддичным полем в поисках снитча.
Но дело было не в этих попытках «взрослеть», это Мариэтта прекрасно поняла сейчас, будучи действительно взрослой — уже 17! — и лежа лицом в подушку, в жутком приступе стыда, боли и сладости вспоминая те времена.
* * *
Следующим летом Чжоу поехала вместе с родителями к морю, на целый месяц, а в августе мама Мариэтты собралась в командировку на Кубу — и семья поехала с ней, посмотреть далекую, совсем чужую, экзотическую красную страну, хотя папа шутил, что в Россию было бы и ближе, и дешевле — только вот холодно там.
Мариэтта сначала не хотела ехать, устраивала сцены, голодовки, играла в молчанку, а потом, однажды за завтраком, когда она напряженно и мрачно смотрела в небесную даль за окном, чтобы не видеть родительских лиц, мама сказала без задней мысли:
— А я сегодня в Косом переулке встретила миссис Чанг, она меняла греческие деньги. Они всей семьей ездили туда отдыхать, всего неделю как вернулись — такая загорелая! Милая, что Чжоу пишет про поездку? Ей понравилось?
— Очень, — ответила Мариэтта чуть-чуть быстрее, чем надо было. — А мы когда едем?
На пятом курсе Чжоу грезила Седриком. Мариэтта даже не пыталась поговорить с подругой о том, например, как прошло лето — вообще не пыталась поговорить с ней. Впрочем, Чжоу была так же мила и весела и искренна, и так же — от души! — иногда обнимала ее, или целовала в щеку, поздравляя с праздником, или хлопала по плечу, или подмигивала, встречая ее взгляд в зеркале в те моменты, когда прихорашивалась перед свиданием.
У Мариэтты вдруг стало как-то до черта свободного времени. И сперва она отвечала на мамины письма с вопросами вроде «как дела у Чжоу?» обстоятельно и развернуто, придумывая новые и новые приключения, которых не было: а вчера мы ходили в Хогсмид, и Чжоу простыла, и я просидела с ней всю ночь, а потом не выдержала и отвела ее к мадам Помфри; а позавчера мы гадали по рунам, хотя Чжоу возмущалась, что по ним не гадают, а читают, но нам все равно выпала долгая и счастливая жизнь; а завтра мы собираемся летать на новой метле Чжоу, потому что в конце недели она будет играть с гриффиндорцами, а они очень сильны.
Так прошел месяц или около того; близился Святочный бал, и Мариэтта начала всюду видеть рядом с собой светловолосого мальчика на курс младше — с Хаффлпаффа, кажется. На бал они пошли вместе.
К марту Чжоу, тратившая все время и силы на Седрика, сказала, что Эрни вполне ничего, и вообще, было бы славно сходить куда-нибудь вчетвером. И они сходили в Хогсмид через выходные после этого разговора. Седрик и Эрни говорили мало, Мариэтта всё больше молчала, Чжоу пыталась спасти ситуацию, но от этого парного свидания у Мариэтты все равно осталось мерзкое ощущение фальши и нелепости.
Когда Седрика убили, Мариэтте было искренне жаль его. Чжоу ходила пришибленная, не видела перед собой ничего и никого и постоянно плакала. Приехав на лето домой, Мариэтта уговорила родителей пригласить Чжоу к ним, но Чжоу отказалась, сказав, что должна побыть одна. Однако в августе она позвала Мариэтту к себе, потому что мистер и миссис Чанг уехали в отпуск, а Чжоу было уже слишком тоскливо в одиночестве.
Они ходили по магазинам, писали заданные на лето сочинения, гуляли, по вечерам зажигали сотню свечей, и Чжоу говорила, что никогда больше не будет любить, потому что это больно и всегда заканчивается одинаково, вот и Седрик ее оставил совсем одну в этом мире. Потом Чжоу принималась плакать, а Мариэтта даже не пыталась успокоить ее.
Чжоу не замечала ее. Вернее, замечала, но в своей тоске по Седрику видела в ней просто подругу, а Мариэтта особенно и не настаивала, считая, что что-то, что было год назад, совсем прошло.
Они прожили вместе до сентября, вместе поехали в школу. И в школе были все время рядом. Вокруг творилось что-то невообразимое, что можно было бы назвать только абсурдом; Мариэтта упускала из виду половину того, что происходило, ей казалось, что она спит и снится самой себе, настолько вещи вокруг вдруг стали расплывчаты, неоднозначны и изменчивы.
Однажды — кажется, это было через некоторое время после Рождества — Чжоу поймала Мариэтту за локоть, наверное, желая обратить ее внимание на себя, Мариэтта обернулась слишком быстро и успела увидеть в ее глазах что-то, что заставило их поцеловаться. Поцелуй вышел жадным, неловким, совсем не напоминающим прежние.
Мариэтта толкнула Чжоу к стене, и они целовались, задыхаясь, и в спальню в ту ночь они не вернулись.
Так началось новое безумие; длилось оно всего только до Пасхи, и в течение этого времени обе как будто лишились рассудка, словно восполняя тот потерянный год на пятом курсе.
* * *
После пасхальных каникул Чжоу остыла.
Месяц Мариэтта бегала за ней, пытаясь добиться ответа: почему? Чжоу увиливала как могла, а потом у них состоялся серьезный разговор, в течение которого Мариэтта была спокойна как никогда, а Чжоу плакала и просила прощения, и говорила, что она «не такая», а они обе просто совершили ошибку, еще тогда, летом после третьего курса.
Потом были экзамены, которые Мариэтта сдала куда хуже, чем предполагала сдать, потому что, когда она открывала учебник и пыталась готовиться, ей в голову приходили непрошенные воспоминания, и снова становилось плохо и стыдно, а когда Мариэтта научилась справляться с воспоминаниями, ей становилось плохо просто так, и она сама была себе противна.
Лето прошло непонятно как. Родители были чем-то сильно озабочены и совсем не замечали, что творится с дочерью. Мариэтта потеряла счет времени, никуда не ходила, ела конфеты и пироги, читала стопками романы и настолько выпала из жизни, что однажды вышла из дома в зимней мантии только потому, что мельком увидела в окне серость и сырость.
К Хэллоуину Мариэтта решила, что надо что-то делать. Зеркала дома и в школе твердили ей, что она ужасно выглядит, и ей было одновременно и безразлично, и противно от осознания своей некрасивости. Ее светлые вьющиеся волосы торчали в разные стороны, лоб покрылся прыщами, которые Мариэтта не лечила, а только расцарапывала неровно стриженными ногтями в моменты особенно глубоких и ранящих раздумий. В то время, как другие девочки наряжались во «взрослые» тряпки, Мариэтта таскала растянутые футболки, несмотря на то, что мама уговаривала ее выбросить их. Кроме того, Мариэтта растолстела, но страдала от этого как-то отрешенно, самозабвенно упиваясь своим несчастьем.
Итак, Мариэтта настолько потеряла страх, что вдруг совершенно точно осознала, что если сейчас ничего не сделает, будет поздно.
Впереди были ТРИТОНы, и рэйвенкловцы пропадали в библиотеке — начался своеобразный учебный «чёс», и Мариэтта решила, что сесть в библиотеке рядом с бывшей подругой не будет чем-то странным и выдающимся. Они занимались вместе раз, другой, третий, перебрасывались короткими фразами, и Мариэтта начала замечать, что Чжоу бросает на нее короткие тоскливые взгляды — и теребит челку, и нервно сплетает пальцы...
Но Мариэтта была уже слишком далека ей, чтобы сделать какие-то выводы.
Девочки начали снова проводить вместе выходные, и выглядело это почти как раньше: косметика, платья, серьги, щипцы для завивки, щипчики для бровей. Чжоу пригласила подругу к себе на Рождество, но Мариэтта не знала, захочет ли приехать — за месяц все могло перемениться. Она так и сказала Чжоу.
И все переменилось.
* * *
В колледже Хаффлпафф была такая шестикурсница, светловолосая, почти безбровая девочка с двумя косичками, очень высокая и очень худая, будто слепленная из гипса скульптором-примитивистом. Она тоже играла в квиддич, и Мариэтта вдруг остро начала осознавать, насколько много времени Чжоу уделяет тренировкам, как часто говорит о квиддиче, как волнуется перед играми.
Перед Рождеством Рэйвенкло как раз играл с Хаффлпаффом. Мариэтта пропустила игру — простудилась и лежала в больничном крыле, глотая жуткое бодроперцовое зелье, которое почему-то почти не помогало. Она проболела до самого отъезда домой, и в Хогвартс-экспрессе почти всю дорогу спала под тихие голоса Чжоу и этой хаффлпаффской девочки.
Рождественские каникулы были дождливыми и сонными. Температура у Мариэтты спала через несколько дней, а потом она получила сову от Чжоу, и они встретились, чтобы обменяться подарками, которые почему-то взяли в привычку дарить друг другу лично. Чжоу пришла с этой хаффлпаффкой, Ханной, кажется. Они втроем посидели в кафе в косом переулке, выпили по чашке кофе, поболтали — очень весело и оживленно, как будто все еще были тринадцатилетними.
— Ханна гостит у меня, — сказала Чжоу как-то между прочим. — Сейчас мы пойдем к мадам Малкин — Ханна вбила себе в голову, что должна купить мне платье, а потом мы собрались на танцы — тут рядом открылся клуб, ты слышала?
— Хочешь, пойдем с нами, — простодушно добавила Ханна.
Мариэтта, конечно, отказалась.
Покачиваясь, как пьяная, она вернулась домой, жалея, что еще не сдала экзамен по аппарации, легла на кровать и лежала так двое суток, прикрываясь от иногда заглядывавшей в комнату мамы книжкой.
На третий день все еще лил дождь. Мариэтта встала, дошла до прихожей и посмотрела в зеркало.
— Я промолчу, — сказало зеркало.
— Милая, пообедаешь с нами? — крикнула мама из кухни.
— Нет, я... погуляю, мам. Поем в городе.
— Передавай Чжоу привет! — сказал папа. — И вообще, зови ее к нам, нечего шататься по такой погоде.
Мариэтта вся передернулась. Прошла по темному коридору. Остановилась в дверях кухни, прислонилась к дверному косяку:
— Для меня нет больше Чжоу.
Мама и папа посмотрели на нее как-то встревоженно. Мама — как на привидение.
— Она связалась с этой... с Хаффлпаффа.
— Что же тут такого? — осторожно спросил папа.
— Да лесбиянка она, неужели не ясно! — крикнула Мариэтта, стукнув кулаком о дверь. На глаза навернулись слезы. Папа почему-то не реагировал, и Мариэтта, выдохнув, развернулась и вышла.
Она приехала прямо к Чжоу — благо, обе жили в Лондоне, не очень далеко друг от друга. Миссис Чанг открыла ей дверь, проводила в комнату дочери.
Чжоу крутилась у зеркала, примеряя короткое красное платье. Она обернулась к Мариэтте, и ее лицо выражало то ли неприязнь, то ли досаду, то ли желание убежать.
— Привет.
— Привет, — отозвалась Мариэтта.
— Я... извини, я минут через двадцать уйду.
— Я успею.
Чжоу огладила платье и отошла от зеркала.
— Ты же понимаешь, что ты не должна ревновать, — первой заговорила Чжоу. — Ведь между мной и тобой ничего нет, и...
— Ты играла со мной, да? — глухо сказала Мариэтта; слова произносились тяжело, в голове гудело, колени подгибались, и ощущения в целом были — как когда падаешь в обморок. — Ты просто скажи, зачем это все было, столько времени, скажи, и я пойду. Ты только скажи, когда тебе надоест Ханна, или когда ты опять решишь, что ты не такая — ты придешь ко мне, снова играть?..
— Ты не понимаешь... — Чжоу покачала головой.
— А ты не объясняешь.
— Мы с тобой подруги, понимаешь теперь? Подруги.
Мариэтта усмехнулась.
— Не понимаю.
Чжоу отвела взгляд.
— Тогда пошла к черту.
— Причешись, — недружелюбно бросило зеркало, когда Мариэтта зашла в прихожую и села на пуф, чтобы стянуть насквозь промокшие сапоги. Волосы ее, собранные заколкой в хвост, и впрямь растрепались. Ну а какая, собственно, разница, тем более что уже дома. И тем более что на улице такой ветер.
— Совсем себя запустила, — проворчало зеркало, отражая Мариэтту, снимающую плащ, разматывающую шарф, подбирающую с пола оброненные перчатки.
— Д’ п’шло ты, — проглотив гласные, выцедила Мариэтта и, тяжело и быстро ступая, исчезла в полутьме коридора
— Как погуляла, милая?
Голос матери источал мед. Мариэтте это показалось закономерным: все вокруг были против нее, все лгали, все притворялись.
Она захлопнула дверь в комнату прямо перед носом матери, упала на кровать и захотела умереть. Глаза щипало.
Она проплакала несколько дней, а потом вернулась в Хогвартс, потому что начался новый семестр.
Вот, наверное, и все.
|
- участник сейчас на форуме
