ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Отправлено: 23.06.07 02:23. Заголовок: "Paranoid", drama, R, личности героев проявляются в процессе
Название: Paranoid Автор: Лис зимой Герои: личности героев проявляются в процессе Жанр: драма Рейтинг: R (автор настаивает на таком рейтинге в силу присутствия ряда тяжелых сцен) Дисклеймер 1: права на некоторых героев принадлежат Ролинг Дисклеймер 2: автор не является профессиональным психиатром, поэтому имеющаяся в тексте информация не претендует на абсолютную достоверность Саммари: история болезни
Бело, бело, бело… Белая грязь. То, что я вижу первым. Белая грязь перед моими глазами. Может ли грязь быть белой? Эта мысль причиняет нестерпимую боль где-то. Я не могу понять, где. Как хочется спать, но спать нельзя, спать слишком страшно. Спать нельзя. Спать нельзя Нельзя. Что-то на моих веках тяжело давит вниз. Белая грязь расплывается мутным пятном. Страшно! Я сплю.
Бело, бело… Опять оно. Что это? Я начинаю думать. Это трудно, очень, очень трудно. Но я стараюсь. Делаю широкий, рыбий вздох. Больно! Когда больно дышать, это очень плохо. Но не дышать нельзя. Я делаю ещё один вздох. Второй дается проще. Не лучше, но все-таки проще. Хорошо. Это … Это хорошо. Третий вздох, а дальше все пойдет само. Если долго стараться, все получается. Только по-прежнему очень хочется спать. Но я не буду. Спать страшно. Страшно, потому что там ничего нет. А если что-то и было, я не помню. Бело. Где я? На веки опять давят. Нет. Ну, уж нет. Очень стараюсь удержать глаза открытыми. Это важно. Потолок. Это называется “потолок”. Он был белым, а потом стал грязным. Вот откуда эта белесая муть. Я догадался. Я горжусь собой. На веки давят с новой, удвоенной силой. Нет! Я же сказал, нет. Я упрямый. Я сплю.
Бело. “Потолок”. Так оно называется. Я опять вспомнил. Я молодец. Я смотрю на белый грязный потолок. Вот на что я смотрю. Да, я молодец, что вспомнил. Внезапно что-то новое. Звук. Как будто пищит комар. Нет, много, много-много комаров. Интересно, что это? Я пытаюсь поднять голову. Тут становится плохо. Очень-очень плохо. Наверное, я кричу. Или шепчу? Опять звук, затем шаги. Приближается скопление пятен. Белых и ещё цветных. И звуки. Не комариные, другие. Голоса. Это называется “голоса”. Я опять вспомнил. “Я действительно молодец”, - последнее, что думаю перед тем, как опять уснуть.
Я нахожусь здесь уже очень давно, поэтому успел выучить много. Надо мной – потолок, вокруг – стены. Такие же грязно-белые, как и потолок. Я лежу на кровати, но это не совсем кровать. Она железная и двигается, если сильно раскачать. Недалеко от кровати стоят непонятные штуки. Они мигают и пищат. Это их звук я принял за комариное нытье. В воздухе много запахов. Очень много, и все противные. Сладковатые, горькие, неважно. Все мерзкие. Я чувствую себя не очень хорошо, но с каждым днем чуть лучше. Теперь я могу поднимать голову, и мне не становится плохо. Дышится уже гораздо легче. Да, гораздо. Смешное слово “гораздо”. “Гораздо-гораздо-гораздо”. Смешно. Здесь нет еды, есть только трубка во рту. Через неё меня кормят. И поят. Какой-то ерундой без вкуса и цвета. Ко мне приходят люди. Два человека – мужчина и женщина. Женщина кормит меня через трубку и делает ещё много разных вещей, про некоторые из которых я не хочу думать. Зачем приходит мужчина, я не знаю. Он ничего не делает. Смотрит на меня, на мигающие пищащие штуки. Хмурится. Шелестит бумагой. А больше ничего не делает. Он мне не нравится. У него черные волосы, желтое лицо и большой нос. Он мне очень сильно не нравится. Иногда он пытается до меня дотронуться, но я каждый раз дергаюсь, и даже однажды плюнул в его желтое лицо. Каждый раз после этого что-то делали, и я проваливался в сон. Спать страшно. Там ничего нет. Ненавижу его. Хорошо, что тогда все-таки попал слюной. Да, вот ещё что. Я не могу пошевелиться.
Он мой врач. Я узнал это вчера. Он пришел и сел на стул рядом с моей железной кроватью. Недовольно наморщил желтое лицо. - Я доктор Стивенс, - сказал он. Я постарался изобразить своей гримасой это… Вот так… Нет, не так. Вот так постарался: “А мне-то что за дело?” - Вас нашли на улице, - продолжил он, делая вид, что не заметил моей мимики. – Когда вас привезли в больницу, вы были почти мертвы. У вас были проблемы с сердцем. Он помолчал. - Проблемы, которых мне ещё не доводилось видеть, - глядя куда-то сквозь меня, он задумчиво пожевал губу. Я сделал вид, что смотрю на мигающие штуки, но на самом деле слушал очень внимательно. Потому что все это действительно интересно. О, да, действительно. - Я провел операцию. Несмотря на свое состояние, перед тем, как вам дали наркоз, вы попытались меня задушить, - я почувствовал, что он смотрит на меня. Я удивился, и тоже посмотрел на него. У него был тяжелый взгляд. Нехороший. Словно он смотрит на того, кого бы сам с удовольствием придушил. Но в то же время на дне его черных, неприятно сверлящих меня, глазок было что-то ещё. Любопытство. Некоторое время он продолжал на меня пялиться, затем снова продолжил. Сухо, деловито, будто читал какой-то отчет. - При вас не было никаких документов. Попытки установить вашу личность ни к чему не привели. Мы обратились в полицию, но пока нет никаких результатов. Я хочу знать, кто вы такой. Последнюю фразу он произнес таким приказным тоном, что я взбесился и дернулся. Хочет он знать, видите ли! Да кто ты сам такой, твою мать?! Тут-то и случилось это. Говорить мне ещё трудно. Слова получаются несвязные, как у ребенка. И в горле все время сухо, поэтому я просто тихо хриплю свои несвязные слова. Вот я ему и прохрипел. - Снейп! Зачем ты меня тут держишь, гадина?! Довольно связно прохрипел, надо сказать. А когда прохрипел, вдруг почувствовал, как все внутри обожгло. Словно красная вспышка в мозгу и перед глазами. В общем-то, не это самое странное. Странно то, что я не помню, кто такой Снейп.
2
Теперь я знаю, почему не могу пошевелиться. Я слышал краем уха, как они шептались. Они думали, что я сплю, но я притворялся. Я хитрый. Они говорили про “агрессивно-психопатическое поведение”. К Дорис, моей сиделке, приходила её приятельница Сью из хирургического отделения. Они болтали обо мне. - Доктор Стивенс сказал, что у него “агрессивно-психопатическое” поведение, - авторитетно заявила Дорис. - Да уж, видок у него бандитский, - хихикнула Сью. Несмотря на то, что это запрещено, они пили чай в моей палате. Дорис один раз уже за это влетело от моего врача. Но они все равно пили чай. Я чувствовал густой запах крепкой заварки и жирных сливок. - Ну, не скажи, - усмехнулась Дорис, - рожа-то у него ничего себе, породистая. Его бы помыть, побрить, да в порядок привести, и я бы не стала сопротивляться. Теперь они захихикали уже на пару. - Я же его мою, - продолжила Дорис, - и скажу тебе подруга, что кому-то повезет с ним покувыркаться. Они заржали уже почти в полный голос. Хорошо, что я спиной к ним лежал, хоть не видели, как меня всего от отвращения перекосило. - Не опасно ли с ним кувыркаться будет? – спросила Сью. – Раз доктор говорит, что он псих? - Может, ещё и не псих, - ответила Дорис. – Доктор Стивенс же по психиатрической части не специализируется. Но перед операцией парень выкинул фортель. Его уже вырубать собрались, было, а он как очнулся, и давай орать какую-то муть. А потом Стивенса увидел, да как на него набросится, чуть не придушил, представляешь? - Ого, - сказала Сью. В её голосе было восхищение. – Хотя, если вдуматься, нашего доктора Геморроя давно удавить пора. Они опять заржали. - Да, что-то наш красавчик его не любит, - добавила Дорис. – Ещё когда почти в отключке лежал, аж дергался каждый раз, когда тот его осмотреть пытался. Приходилось снотворное колоть, а то тот прямо до него дотронуться не мог. Один раз даже плюнул в него. Вот и приходится голубчика пристегнутым держать, а то мало ли, чего ещё натворит. - А чего Стивенс от него не откажется? – поинтересовалась Сью. - Да кто его знает, - сказала Дорис. – Может, интересно ему. У парня что-то такое странное с сердцем было, говорят, такого раньше никто не видел. Стивенс, конечно, та ещё заноза, но врач от Бога, как-то его вытянул с того света. Парень ему, по идее, по гроб благодарен быть должен, а вот, вишь ты, невзлюбил почему-то. - Скоро его выпустят-то? – спросила Сью. - Да его ж пока ещё непонятно, куда выпускать. Личность-то до сих пор не установлена. - Может, вражеский шпион, - полушутливо сказала Сью. – Кстати, я тут на днях такой фильм видела про шпионов… Тут они заговорили про всякую чушь, которую я даже не понял, и я перестал слушать. Перед тем, как заснуть на самом деле, я пытался понять, с какой-такой радости хотел тогда задушить доктора Геморроя Стивенса. Это был один из многих вопросов, на которые я пока не могу дать ответа. Вопросов этих слишком много для моей головы, внутри которой все так странно дробится на кусочки чего-то, чего я совсем не помню, не знаю и не понимаю. Много-много вопросов. Например – кто я такой и как меня зовут?
- Итак, вы уже готовы назвать мне свое имя? Желтое лицо смято в привычной гримасе холодной неприязни. У меня так мало развлечений в этом месте. Но одно все-таки есть. Злить его. - Сначала сами представьтесь, - эдак лениво говорю я. - Это я уже делал неоднократно, - его голос ещё строг и сух, но это ненадолго. О, да, я знаю, что это ненадолго. - Фамилию вашу я слышал, - притворно спокойно говорю я. – Мне бы ваше имя узнать хотелось. - Зачем вам мое имя? – на дне черненьких глазок вспыхивают первые искорки гневного нетерпения. - Ну, пожалуйста, доктор, - говорю я. – Мне очень надо. Как вас зовут? Скажите мне. - Это не имеет никакого значения, - ноздри его огромного носа белеют. Эх, хорошо пошла! - Для меня имеет, доктор, - проникновенно говорю я. – Понимаете, у меня есть заветная мечта. Я её ещё никому не озвучивал, а вот вам, – таинственно понижаю я голос, - вам поверю. Если вы назовете мне свое имя, разумеется. Вам я расскажу о том, что давно мечтаю сделать. Несколько секунд он молча смотрит на меня. Взгляд все такой же – нехороший, тяжелый, с привкусом зарождающейся неприязни. Наконец он приоткрывает рот. Внутри я уже весь содрогаюсь от сотрясающего меня хохота. - Стивен, - без какой-либо интонации произносит он. - Стивен? – переспрашиваю я, сдерживаясь из последних сил. - Доктор Стивен Стивенс? Так значит, когда я захочу написать вот на этой сраной белой стене “Доктор Стивенс – сухая жопа”, мне нужно будет написать “СТИВЕН Стивенс”? Понимаете, доктор, все медсестры называют вас “Доктор Геморрой”, я до сих пор считал, что именно это ваше имя. Я ржу так, что тело колышется, как желе, пытаюсь приподняться, и ремни врезаются мне в руки и ноги. Мерлин великий, до чего ж весело! На миг внутри вновь вспыхивает ставшая уже такой знакомой обжигающая красная вспышка: “Кто такой Мерлин???” Но мне насрать. Я уже устал гадать, что значат все эти совершенно незнакомые, ничего не говорящие мне имена – Снейп, Дамблдор, Вольдеморт, Мерлин … Я все равно ни хрена не помню, поэтому сейчас мне просто насрать. Вот я и просто тупо ржу, глядя на его перекосившуюся желтую морду. По нему видно, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не врезать мне. Но поскольку я больной, а он врач, то врезать он мне, конечно, не может, и я просто наслаждаюсь этим злым, по большому счету, чувством безнаказанности, что, в общем-то, странно, потому что я, на самом деле, хороший. Я, правда, хороший. Только не выношу доктора Стивенса, уж я не знаю, почему. Не выношу и все тут. Я же в этом, в конце концов, не виноват, а? Что ж, он сдерживается и не дает мне по морде. Один-ноль в мою пользу. - Вы ведете себя, как ребенок, - только и произносит он ледяным тоном. – Я пытаюсь вам помочь. Я пожимаю плечами. - Да не можете вы мне помочь, - говорю я. – Понятия не имею, как меня зовут. Опа, кажется, я впервые произнес это вслух. Да ещё и ни при ком-нибудь, а при нем. Мдя, незадача вышла… Я напряженно молчу. В его взгляде снова проблеск любопытства. В палате лишь жужжание этих штук, которые называются “приборы”. Вдруг я чувствую, что устал. Во-первых, мне ещё трудно смеяться. Во-вторых, я действительно очень хотел бы вспомнить свое имя. Только ничего не получается, как я ни стараюсь. А стараюсь я все то время, когда не сплю. Эта мысль приводит меня в ярость. Хочется сорваться. Хочется что-нибудь разбить или какого-нибудь отметелить. - Когда вы снимете с меня это? - злобно спрашиваю я, кивая на ремни, которыми стянуты руки. - Думаю, тогда, когда вы начнете демонстрировать поведение нормального человека, - усмехается он. Ты думаешь, что сейчас сделал один-один? Ты так серьёзно думаешь, доктор Геморрой??? - Нормальный человек это такой, чтобы на вас был похож, да? – сладенько улыбаясь, спрашиваю я. – В таком случае, вы что, хотите, чтобы у меня все время была такая рожа, будто постоянный запор мучит? Съел, доктор? Съел, дурилка носатая?! А он неожиданно не злится, чем сразу же портит мне все удовольствие. Он медленно так складывает свои чертовы бумажки, в которых что-то там пишет обо мне. Потом опять же медленно так встает, отодвигает стул. И, стоя, смотрит на меня. А потом говорит. - Трудно жить такому человеку, как вы. Такому, который не повзрослел. И уходит. И закрывает за собой дверь. И идет по пустому коридору куда-то там по своим чертовым докторским делам. И я могу сколько угодно орать ему вслед, что он козел, что он вонючка сопливая, что шел бы он на хер, на хер и ещё раз на хер, и что имел я его так и эдак… Все равно это ничего не меняет в его правоте. Ни-че-го.
Я стою перед зеркалом и рассматриваю свое отражение. Зеркало огромное, от пола до потолка, в нем отражаюсь во весь рост и я сам, и какое-то темное, пустое пространство, окружающее меня. Я вижу свое бледное лицо с запавшими щеками и растерянным, недоумевающим взглядом. На мне странная одежда. Вокруг старые, полуразрушенные темные стены, на каменном полу валяется разная дрянь – осколки стекла, полусгнившие куски мебельной обивки, проеденный молью ковер, пришедшая в негодность посуда. Всюду пыль, грязь, запустение. Потолки так высоко, что я их не вижу. Окон нет. Тут царит глухая, плотная, ватная тишина, которую почти можно потрогать руками. В глазах моего отражения затаенный страх. Внезапно мое лицо меняется, и вот я уже вижу не себя, а другого, незнакомого мне человека. Передо мной мальчик, подросток с черными взлохмаченными волосами, зелеными глазами и кривым шрамом на бледном лбу. Он смотрит в зеркало, словно силясь разглядеть в нем что-то. Его дикий взгляд шарит по поверхности стекла, как у безумца. Он что-то шепчет, но я не слышу. Затем он поднимает руки и начинает судорожно бить по зеркалу кулаками, что-то повторяя, дергая ртом, отчаянно стараясь выбить из безмолвной стекляшки какой-то важный, необходимый ему ответ. Я пытаюсь услышать, что он кричит, но вокруг лишь все та же глухая, плотная, немая тишина, которую почти можно потрогать руками … - Гарри, Гарри! Я здесь! - внезапно изо всех сил кричу я ему. – Я здесь! Я рядом! Я кричу и кричу все громче и тоже начинаю молотить кулаками по зеркалу, как одержимый, но мы не слышим друг друга, не слышим, не можем услышать, и это плохо, Господи и все Твои ангелы, как же это плохо! Но тут прибегают какие-то люди, я чувствую укол, засыпаю снова и больше не вижу снов.
На следующий день с меня снимают ремни, и это было бы чертовски круто, если бы мне вдруг не стало как-то вдруг на все плевать. Подушки приподняты, я полусижу, голова кружится довольно сильно, но, в общем-то, жить можно. Только все противно. Я имею в виду – вообще все. И скучно. Рядом с моей постелью сидит доктор Стивенс и смотрит на меня, будто он грибник, а я неизвестный гриб, вот он и раздумывает, класть ему меня в корзинку, или я все-таки ядовитый. - Как вы себя сегодня чувствуете? Ага, то есть: “Хоть ты и ядовитый, но все равно проверить не мешает”. Но мне больше неинтересно его доставать. Я покрылся плесенью, засох и рассыпался в прах. Трах-тарарах. - Нормально, - пожимаю я плечами. - Голова кружится? - Кружится, - соглашаюсь я. - Это скоро пройдет, - говорит он и делает какие-то пометки в своих бумагах. Затем поднимает глаза и смотрит. Типа, совершенно непринужденно. А что, молодец. Я бы так не смог. Я бы уже давно отделал достающего меня мерзавца. То есть в данном случае – меня. А этот сидит, болтает и делает вид, что все в порядке и ничего не было. Ну, раз он так делает, то и я буду. У меня тоже они есть, манеры. И вообще мне по барабану. - Как ощущения в груди? – спрашивает Стивенс. - Как обычно, - говорю я. – Когда много смеюсь или болтаю, болит. - Вот вы бы и молчали, - говорит он. – Для здоровья полезнее. Ого, наш доктор Геморрой, оказывается, умеет шутки шутить. Да ещё и довольно остроумно. Нужно, наверное, как-то это оценить, и я кисло улыбаюсь. - Ха-ха, - говорю я, и потом, немного подумав, добавляю ещё. – Ха. Ха. Он опять делает пометки в записях. Что он там, интересно, мое “ха-ха” конспектирует? - А теперь скажите мне, кто такой Гарри? – вдруг спрашивает он совершенно ровным голосом. - А кто такой Гарри? – так же ровно спрашиваю я. - Вот вы мне и скажите, - в его черных глазках усиливается напор, теперь эти маленькие буравчики вполне способны проделать во мне пару аккуратных дырочек. – Сегодня ночью вам приснился кошмар. Вы кричали. И произнесли это имя. - Не помню, - совершенно честно отвечаю я. - И все-таки – кем может быть этот Гарри? – теперь в голосе Стивенса живой неподдельный интерес. – Ваш друг, знакомый, коллега по работе? Я мотаю головой. - Без понятия. - Родственник? - Я же сказал, без понятия. - Возможно, сын? - Нет, - говорю я, - у меня детей нет. И нутром чую, что это правда. Хоть режь, не знаю, откуда, но точно уверен – это правда, нет у меня детей. - Вы кричали: “Я здесь, Гарри, я рядом”, - с напором произносит Стивенс. - Да не знаю я, кто такой этот Гарри! – взрываюсь я. – Ни черта я не знаю! Я и своего-то имени вспомнить не могу, так чего вы от меня хотите? В груди начинает нехорошо ныть. - Я хочу, чтобы вы вспомнили, - мягко произносит он. – И пытаюсь вам помочь. Я тяжело дышу. Омерзительное это чувство, когда сердце будто зажимают в тисках. Наверное, я бледнею или ещё что-то в этом роде, потому что Стивенс начинает глядеть очень пристально, а потом поворачивается к пищащим приборам и что-то там высматривает, но я уже успокаиваюсь. - Слушайте, - устало говорю я. – Со мной, кажется, случай гиблый. Иногда всплывают какие-то имена и названия, но я никогда не могу вспомнить, кто это и что означают. Как это у вас называется? – пытаюсь я вспомнить слово, слышанное от Дорис. – Амнезия. Да, именно так это называется – “амнезия”. Он смотрит на меня с каким-то новым, ещё непонятным мне чувством. - Это бывает, - мягко говорит он. – Как следствие шока. Вы не должны волноваться, вы можете вспомнить все в любую минуту. Просто пойдет каскад, и вы … - Красная вспышка, - выпаливаю я. – Иногда я вижу красную вспышку. Она словно обжигает меня изнутри, и я вспоминаю все эти имена – Дамбдлор, Вольдеморт, Ремус … И ещё одно… Джон? Джек? Джерри? – меня начинает немного вести, но я пытаюсь сосредоточиться. – Джеймс! Да, Джеймс. Попытка сконцентрироваться отнимает почти все мои, пока ещё очень скромные, силы. Я откидываюсь на подушки. Дыхание хриплое, сбитое, и какое-то гавкающее, как у загнанного пса. - Все хорошо, - говорит Стивенс, и новое, незнакомое чувство растет на дне его буравчатых глаз. – Хорошо. Сочувствие. Да, вот что это такое. Сочувствие.
Сегодня я впервые попробовал встать, но это была плохая идея. То есть идея-то была хорошая, но вот закончилось все не очень. Как это ни стыдно, я просто-напросто упал. Дыхание сбилось, в груди все заныло, перед глазами поплыло, и общий привет. Черт, ненавижу все это! Беспомощность, ничегонеделанье, болезненные ощущения. И скука. Скуку ненавижу чуть ли ни сильнее беспомощности. Сейчас опять лежу на кровати, как куль с дерьмом. Я попробовал, было, поскандалить с Дорис, чтобы она разрешила мне сидеть, но она пригрозила, что снова меня привяжет. А я слишком устал сегодня, чтобы с ней связываться. Валяясь на кровати и тупо пялясь в мутно-белый потолок, вдруг поймал себя на мысли, что чего-то жду. Вернее, кого-то. От этого опять стало стыдно, но поскольку мне уже и так постоянно стыдно за то, что я такое бесполезное беспомощное существо, ещё одна порция стыда как-то благополучно провалилась в бездонную бочку. - Добрый день, - входя в мою палату, поздоровался Стивенс, и я тут я понял, что рад ему. Это было что-то новое. Новое, странное, почти пугающее. Похоже, так думал не только я. Возможно, я окончательно спятил, но мне кажется, что я начинаю слышать звучащий рядом голос. Даже не совсем звучащий, а просто … Просто существующий. И этот голос захихикал, когда я обрадовался Стивенсу. Захихикал не то чтобы злобно, но все-таки немножко обидно. И вот когда он захихикал, я кое-то сказал. Как потом оказалось, вслух. Я сказал: “Заткнись, Джейми”.
Опять ничего не происходит. С того момента, как я заговорил вслух с воображаемым другом, все опять перестало происходить. Я бы даже, возможно, выпрыгнул из окна, чтобы хоть что-то произошло, но на окнах решетки. А на двери замок. Я тут заперт, понимаете? Вернее, заперт я ни сколько тут, сколько в глухой тюрьме своего беспамятства и слабости. Мне почти хочется умереть, но что-то подсказывает, что это не так уж приятно. А главное, очень истерично и мне не к лицу. По идее, я должен радоваться, что жив, но ни хрена не радуюсь. “Депрессия” - вот как это называется. Я слышал это слово от Дорис. “Депрессия”. Все пусто, опять сплошные провалы, даже красные вспышки и те стали реже. Я по-прежнему не знаю, кто такой Джеймс, как не знаю, кто такой Гарри или что такое Хогвартс. Я абсолютное, совершенное, полнейшее Никто. Может быть, Никто это и есть мое имя? Здравствуйте, мистер Никто. Как ваши дела, мистер Никто? Не хотите ли поиграть сегодня в квиддич, мистер Никто? Я бы, может, и хотел, кабы знать, что такое квиддич. Кажется, что-то там летает. Но куда и зачем, уже не помню. И крамольная мыслишка закрадывается в мои пустые, набитые ватой мозги. Мыслишка о том, что если бы не Стивенс, было бы ещё хуже. Вот он опять сидит у моей кровати со своими бумажками. В глазах этакий долбанный оптимизм. - Что ж, - говорит, - анализы у вас хорошие. - Я счастлив, - кисло отвечаю ему. - Думаю, через пару дней, - невозмутимо продолжает он, - вы уже вполне сможете гулять по коридору. - В восторге от этой волнующей перспективы, - голосом бодрого покойника говорю я. - Ещё воспоминания были? – интересуется он. Я отрицательно качаю головой. - Вспомнили, кто такой Гарри? Ещё одно покачивание. Волосы лезут мне в глаза. - А кто такой Джеймс? Сейчас я уже даже не утруждаюсь мотать башкой. - Я проверял по Интернету, - вдруг говорит он как-то застенчиво. – К сожалению, никаких упоминаний о Дамблдоре или Хогвартсе. И о Вольдеморте ничего нет. - Какая жалость, - зеваю я. – Что такое Интернет? Он смотрит на меня так удивленно, как будто я спросил, что такое ночной горшок. - Вы шутите или действительно этого не знаете? – осторожно спрашивает он. - Конечно, смеюсь, - говорю я. – Глядите-ка, как мне весело. Все животики надорвал. Некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Мерлин великий, какой же он все-таки урод! Желтый, страшный, носяра в пол-лица. Хотя не стану врать, сейчас он кажется мне куда менее противным, чем раньше. - Странный вы все же человек, - задумчиво говорит он. – И откуда вы такой взялись? А я молчу. Просто молчу. Я Никто. И пришел из ниоткуда. - Знаете, что? – вдруг оживляется он. – А давайте придумаем вам имя! Что скажите? - Зачем это? - спрашиваю без всякого энтузиазма. – Вы раньше и так прекрасно обходились. - Ну, должно же быть у человека имя, - продолжает он, - пусть даже и временное. Хотите? - Ладно, - говорю. – А какое? Он задумывается. Морщит свое желтое лицо. - Может, Смит? – наконец предлагает он. Я громко фыркаю. - Ну, уж нет! Иметь фамилию Смит все равно, что не иметь никакой. - Тогда, э… Джексон? - Дурацкая какая-то фамилия, - снова фыркаю я. - Макфларен? - Я не шотландец. - Откуда вы знаете? - Знаю и все тут. - О’Салливан? - И не нищий ирландский бродяга. - Браун? - И… Стоп. Стоп. - Не Браун, - говорю я. – Нет, не Браун … Что-то происходит. Что-то, наконец, происходит в моих давших такой жестокий сбой мозгах. Что-то происходит … - Не Браун. Блэк. Я произношу это и чувствую, что сейчас сказал что-то правильное. Да, что-то очень-очень правильное. - Блэк, - повторяю я медленно, словно пробуя на вкус. – Блэээк… Краем глаза я замечаю, как пристально он на меня смотрит. - Блэк? – очень тихо, почти шепотом спрашивает он. - Да, - так же тихо говорю я, до дрожи в пальцах боясь спугнуть что-то важное. – Блэк. - Это ваша настоящая фамилия? Я не отвечаю. Я пытаюсь вспомнить, пытаюсь поймать, пытаюсь погрузиться… Я приподнимаюсь, и он даже не пробует заставить лечь меня снова. Я сижу и бормочу. - Сирил… Симус… Саймон… Не то … Доктор Стивенс сидит тихо-тихо, словно боясь пошевельнуться или даже дышать. Его рот глупо приоткрыт. У него большой нос. Он похож, так мучительно похож на кого-то ненавистного … - Стэнли … Скотт… Джейми, ну же, давай, подскажи мне! Сэмюэл… Себастиан… Джейми, черт тебя раздери, скажи же мне, наконец! И тут открывается дверь, и входит Дорис с подносом. - А вот и обед! – с фальшивой жизнерадостностью провозглашает она. Я смотрю на неё, и, вероятно, в моем взгляде настолько явственно читается желание разорвать ей горло клыками, что она невольно отступает на шаг. Между прочим, самое интересное то, что доктор Стивенс бросает на неё очень похожий взгляд. До того похожий, что я сам удивляюсь. Был бы он дамочкой, я бы решил, что он ко мне неравнодушен. Смешно.
У меня есть настоящее имя и воображаемый друг. Я больше не Никто. Это чертовски поднимает настроение. Я много шучу, флиртую с Дорис и прошу её протащить мне как-нибудь тайком пару бутылочек сливочного пивка. Она хихикает и интересуется, как делают сливочное пиво – кипятят пиво с маслом? - А то, - ухмыляюсь я, - именно так его и делают. - Ну, и дрянь же, наверное, получается! – хохочет она. А потом приходит Стивенс и вываливает на мою постель кипу листов. - Вот, - торжественно говорит он. Я недоумевающее гляжу сначала на него, затем на бумажки. Беру их в руки, рассматриваю. Везде какой-то странный одинаковый почерк – как будто кто-то очень ровно чертил от руки печатные буквы. Никогда такого не видел. - Что это? - спрашиваю. - Адреса и телефоны всех Блэков в Англии, - гордо говорит Стивенс. – Я хочу, чтобы вы посмотрели и попытались вспомнить, который из них ваш. - Спасибо, - растерянно говорю я. – А что такое телефон? - Опять вы за свое, - раздраженно говорит он. – Что такое телефон, что такое Интернет… Удивительно, что вы ещё свой нос в состоянии распознать! Хватит дурака валять. - Да я, правда, не знаю, - говорю. – В жизни про такие вещи не слышал. - Не слышали, значит? – Стивенс начинает заводиться. – И откуда вы, в таком случае, взялись? С другой планеты свалились? - Может, и с другой! - Да идите вы к черту, Блэк! – вдруг говорит он, и лицо его до такой степени похоже на Снейпа, что я просто диву даюсь, как такое возможно. С минуту мы сверлим друг друга взглядами. Затем я опускаю глаза и начинаю просматривать бумажки. Дэрил Блэк, 35, Мэрилебон-роуд… Стивен Блэк, 104, Юстон Роуд… Фаруз Блэк, 12, Тэймс-роуд… Энтони Блэк, 98, Кенсингтон Хай стрит… Доктор Николас Блэк, 332, Олд парк лейн … - Ну, что, - нетерпеливо произносит Стивенс, как будто за пару минут можно изучить все эти записи, - что-нибудь вспоминаете? - Пока нет, - отвечаю я. Он так и не садится, стоит надо мной, возвышаясь во весь свой белый халат. Странно, все-таки, что белый, мне казалось, они должны носить зеленые… Смит Блэк, 71, Брик-лейн… Леонард Блэк, 56, Хордич… Джоанна Блэк, 7, Грейт-Мальборо-стрит… - Ну, ладно, - произносит Стивенс, - я вас оставлю, читайте. Надеюсь, вам удастся что-нибудь вспомнить. Я зайду попозже. - Ок, - бормочу я, уткнувшись носом в бумажки. - Гриммуальд, - вдруг кто-то тихо шепчет мне то ли на ухо, то ли внутри моей головы, - Гриммуальд… На миг я столбенею, а затем кричу в спину Стивенса. - Гриммуальд! Гриммульд-плейс! Дом двенадцать! - Что? – разворачивается ко мне он. – Что вы сказали? - Гриммуальд-плейс, двенадцать! Это мой дом! Я там живу! - Вы нашли этот адрес? – он возвращается назад быстрым шагом. – Вы его тут нашли? Я чувствую, как кровь полощет меня по венам, становится жарко и душно, грудь сжимает, но мне все равно. - Нет, не нашел, но я вспомнил! Я это вспомнил! - Успокойтесь, успокойтесь, - он бросает взгляд на пищащие приборы и кладет руку мне на лоб. Мне нестерпимо жарко, а его рука сухая и прохладная, кто бы мог подумать, что у этого урода может быть такая приятная рука… - Слушай, слушай, - шепчу я ему, - слушай, найди это место! Лондон, Гриммуальд-плейс, двенадцать! Двенадцать! Ты запомнил? - Да, да, запомнил, - он пытается отнять свою руку, но я цепко хватаю его, - я запомнил, отпустите меня, давление подскочило очень сильно, мне нужно… - Найди это место! Я знаю, ты меня ненавидишь, Снейп, но прошу тебя, найди! Мне надо вернуться! Гриммуальд-плейс, двенадцать, мой дом, слышишь, двенадцать…Там штаб, ты же знаешь, штаб… Он все-таки вырывает руку, и делает мне укол, и бегает, и суетится, и все мутнеет и темнеет, как будто внезапно наступила ночь, но мне плевать, плевать! Наконец, я вспомнил. Я вернусь, вернусь, ночь давит на глаза, и красная вспышка жжет в моей груди, и я падаю туда, за самый край, откуда нет возврата… Холодная сухая рука лежит у меня на лбу и как будто держит меня, держит… Но, возможно, лучше бы он отпустил.
Степень болезненности моей ажиотации сложно переоценить. Именно так я и говорю Дорис. - Степень болезненности моей ажиотации сложно переоценить, - говорю я ей. Потом смеюсь, как лаю. Она тяжело вздыхает и протирает губкой мне лоб. - Отстань, - дергаю я головой. – Я в порядке. Когда придет Стивенс? - Скоро, - говорит она. – Что у тебя болит? - Да ничего у меня не болит! Она вытаскивает зажатый у меня в подмышке тонкий предмет, похожий на стеклянный карандаш с какой-то фигней внутри. Смотрит, качает головой. Горестно цокает языком. - Ну, что, что ты такая кислая? Смертный приговор мой, что ли там, прочла? - У тебя температура под сорок, - укоризненно говорит мне она, как будто я в этом виноват. - Большое дело, опусти меня в холодную воду, я остыну, если тебя это так уж беспокоит. Когда придет Стивенс? - Скоро, - говорит она и дает мне выпить какой-то кислой, как её постная мина, водички. Водичка довольно приятная и я прошу ещё. - Больше не надо, - отвечает Дорис. - Я пить хочу! - Лучше поспи. - Я сам знаю, что для меня лучше. Так когда Стивенс придет, ты говоришь? Глаза закрываются … - Блэк. Кто-то зовет меня. Я что-то неразборчиво мычу. Не хочется просыпаться. Мне хорошо. - Доктор, у него температура… - Знаю, это от нервного возбуждения. Принесите … Хорошо … - Теперь капельницу… О, знаю, это такая веселая игра – в тебя втыкают штуки. Хочешь поиграть, Джейми? Давай, это весело. Позовем Рема и будем играть, только не Питера, он крыса, Джейми, черт, ты не знаешь, он же крыса, отвратительная маленькая тварь, давай, Джейми, это весело, правда, весело, в тебя втыкают такие острые штуки, а ты не знаешь, берегись его, Джейми, он опасен, вот ты смеешься, а он опасен, предатель, и что-то пускают в твое тело, только это все равно не он убил вас и предал, предал я, ношусь с этим всю свою чертову жизнь, это весело, весело… - Блэк. Я открываю глаза.
- Что вы выяснили? Я потерял счет тому, сколько раз задавал этот вопрос. - Я повторяю, - слышу я все тот же сухой, скучный голос, - это мы обсудим с вами позже, когда пройдет воспаление. Новое нервное потрясение в состоянии спровоцировать реакцию, последствия которой… - Да мне чихать на последствия! - Лежите смирно, вы мешаете мне делать процедуру. Мать-перемать, этот гад не прошибаем! Причем я печенкой чувствую, что он что-то узнал. - Слушайте, Стивенс, не будьте вы таким скотом! Вы же знаете, я спать не смогу, если вы мне не скажите! - Сможете вы спать, не беспокойтесь, - рассеянно бросает он, все его внимание приковано к тому, чем он сейчас занят, а чем он точно занят, я лично понятия не имею, чем-то в меня опять тычет, - а не сможете, мы вам снотворное введем. - Да чтоб вы провалились со своим снотворным! Чтоб вас чума с ним разобрала! - Чуму мы победили. Лежите смирно. - Я был прав – вы все-таки самая настоящая сухая задница! - Смирно, я сказал. Я больше не пытаюсь сломать ему что-нибудь или задушить, когда он дотрагивается до меня. Причиной тому не вдруг резко зародившаяся симпатия, а мой зверский информационный голод. Задушенный, он не будет мне полезен. Я знаю, я чую, что он ездил на Гриммуальд-плейс, и что-то там выяснил, только не хочет ничего говорить, не соображая своим тупым недоделанным мозгом, что нахождение в прежней полнейшей неизвестности куда быстрее снова доведет меня до горячки. - Если вы не скажите мне, что узнали, я объявлю голодовку, - пробую я камень. - Тогда вас снова будут кормить через трубочку, - без намека на эмоции заявляет он. - Я вас задушу! - Тогда вас снова привяжут к кровати. - Садист проклятый! - Не нужно мне так безбожно льстить. Наконец, он заканчивает. Я снова полусижу на постели. Кулаки согнуты. Кровь кипит. Воображение рисует огромного клыкастого черного зверя, раздирающего эту белохалатную гниду на сотню маленьких Стивенсов. Он сидит и делает пометки в своих записях. Мне кажется, что я нахожусь тут уже миллиарды лет, что это уже было, что это всегда со мной было и только это всегда и будет – грязно-белая палата, железная кровать, мигающие пищащие приборы, трубочки, лекарственная вонь, бесконечный полуобморок от таблеток, ноющая грудь, беспамятство, одиночество … - Пожалуйста, - говорю я тихо-тихо, едва слышно. – Пожалуйста, мне нужно знать. Я прошу. Прошу. Не могу так больше. Он прекращает писать. Вздыхает. Кладет на прикроватную тумбочку свои записи. Жует губу. Молчит. Затем смотрит на меня. Я вижу его взгляд, и мне становится страшно. - Блэк, - говорит он через века абсолютной тишины. – Никакой Гриммульд-плейс в Лондоне не существует.
Я смотрю в окно. На улице первые приметы приближающейся осени. Трава чуть пожухлая, на земле валяются первые желтые листья, небо приглушенное, потому что гаснет летняя синева, облака в спешке бегут, гонимые скорым, с каждым днем становящимся все прохладнее, ветром. В воздухе пахнет ещё теплой пылью, медовым запахом спелых, налившихся соком яблок. Снизу доносится собачий лай. На ветке сидит нахохлившаяся толстая птица, что-то болтающая на своем птичьем языке. В окне интересно. На улице хорошо. А вот здесь – нет. Холодно, гадко, сыро, тяжело. Вдруг распахивается дверь, резко, словно от порыва внезапного сквозняка. Я оборачиваюсь в испуге. На пороге женщина. Черные волосы уложены в высокую прическу, как корона, темная одежда ниспадает до самых ног. Золоченый дверной проем обрамляет её грозный силуэт, как картинная рама. - Вот ты где, - говорит она, в её голосе зловещее торжество. – Что ты тут делаешь? Я хочу что-нибудь ответить, но во рту все пересохло от занывшего в животе нехорошего чувства. Я ведь так не хотел её видеть! Дурак, думал, что хорошо спрятался, а она все равно нашла, она всегда все равно меня находит… Она делает шаг вперед, и я замираю в немом ужасе. - Не надо, - беззвучно шепчу я, пытаясь закрыть глаза руками. Но она не слушает и подходит все ближе, из-за длинного платья кажется, что у неё нет ног, возможно, так оно и есть, возможно, там под юбкой – какие-то чудовищные конечности монстра из старинных легенд… - Не надо, - я весь съеживаюсь на стуле, - пожалуйста, мама … Её рука, касающаяся моей щеки, ледяная, как у покойницы. И тогда я собираюсь с силами и бью её кулаком прямо в лицо. А потом бросаюсь.
- Спокойно! Я сказал, спокойно! – чей-то голос шипит мне прямо в ухо. – Ну, же, Блэк, что с вами такое, черт побери?! Так и будете пытаться все время меня задушить? Сердце колотится, как сумасшедшее, я хриплю и откашливаюсь, холодный пот ползет по лицу и спине, правая рука сжата в одеревеневший кулак. И я не сразу соображаю, что меня кто-то прижимает к кровати. Вернее, вдавливает в неё и цепко держит за руки. - Вы, вы??? О, Господи, Стивенс. Я опять пытался его задушить. Теперь меня точно снова свяжут, да ещё и накачают снотворным так, что я вообще перестану просыпаться. - А кто ещё? – его голос звучит с фальшивой бравадой, но я чувствую, что его тоже потряхивает. – Фредди Крюгер, по-вашему? Я все ещё откашливаюсь и хриплю, но сердце бьется уже чуть ровнее. Боли в груди нет, только тяжкое, давящее ощущение. - Все, успокоились? – пыхтит он. - Да, - бормочу я, чувствуя слабость. – Можно, я лягу? То есть, можно, вы меня отпустите? В темноте я не вижу его черт, но глаза сверкают, будто подсвеченные изнутри. Некоторое время он пристально смотрит на меня и шумно дышит в лицо. Дыхание у него странное, травяное, но не противное, а какое-то даже, скорее, успокаивающее. Наконец он отпускает меня. Несколько секунд стоит, пытаясь отдышаться. - Как себя чувствуете? – наконец, спрашивает он, удивительно быстро для почти задушенного придавая своему голосу оттенок деловитости. - Нормально. А вы? - Вашими молитвами. Спасибо, что спросили, - язвительно произносит Стивенс. Я не удерживаюсь и фыркаю. Он тоже усмехается. - Как сердце? - Не болит. Только давит вот тут, - бессознательно я кладу руку на грудь. - Слабость есть? - Нет, - вру я. Еще чего, признаться в своей слабости. - Если я сейчас повернусь к вам спиной, вы на меня опять наброситесь? – подозрительно спрашивает он. - Нет! Послушайте, доктор, я не хотел! Я не знаю, что там за дрянь мне приснилась, раз я на вас накинулся, но я … - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо обрывает он. – Подождите, я сейчас приду. Затем разворачивается и выходит в слабо освещенный коридор. Я лежу и тоскливо думаю, что сейчас он доложит начальству о моем “агрессивно-психопатическом” поведении, а потом вернется, чтобы меня снова привязать. И я даже не буду сопротивляться. Я это заслужил. Кроме того, судя по всему, я сумасшедший. Агрессивно-психопатический агрессивный психопат. Дверь приоткрывается, входит Стивенс. В его руке маленький стаканчик. - Пейте, - приказывает он. Я послушно пью, даже не спрашивая, что это. Он забирает пустой стаканчик и молча стоит, глядя на меня. Тишина дробится в палате. Ожидание мучительно. - Ну, - наконец, не выдерживаю я, - чего стоите? Давайте, привязывайте. Я же для вас опасен, так? И для себя тоже. Стивенс не двигается. - Слушайте, доктор, - проникновенно так говорю я, - вам совсем необязательно со мной возиться. Я знаю, вы сделали какую-то охренительно крутую операцию, потому что вы, если верить слухам, чертов гений и все такое. Но я все равно труп. Прекратите со мной нянчиться, все равно ничего не поможет. Я псих, у меня сдвиг по фазе, не все дома, шарики за ролики заехали, крыша со мной попрощалась! Тут уже ничего не сделать, как вы не понимаете, со всей этой вашей хваленой гениальностью? Вы же все равно сейчас меня залатаете, да и сдадите в какой-нибудь живой уголок для таких же чокнутых! Зачем вам это надо? Вы же сами знаете, что я себе что-то там напридумывал – воображаемых друзей, воображаемый дом, которого в природе не существует! Доктор, а вдруг я в следующий раз вас все-таки убью, а? Зачем вам это нужно? Ну, скажите мне, черт вас раздери, зачем??? Вы меня вытащили, только я же все равно умер, так какого черта? Я сейчас так себя чувствую, что не совсем уверен, что вообще просыпался. Все в каком-то тумане, в бреду, в вате, в отвратительном, непроницаемом полуобморочном дерьме! Стивенс аккуратно ставит стаканчик и садится – впервые не на стул, а на мою кровать. И берет меня за руку, да, да, вы не ослышались – за руку берет! И начинает говорить. Тихо-тихо. Ласково. - Ну-ну, все совсем не так уж плохо. Это бывает, это пройдет. Следствие шока. Клиническая смерть – я уже видел такое, да и слышал раньше… Оттуда возвращаются странными… Видения, галлюцинации… Это пройдет, только дайте срок. Вот от ласки я совсем сдаюсь. Не могу поверить! Я – плачу. Хорошо, что он не видит. Хотя, может, и видит, потому что начинает гладить меня по руке, которую только что держал, а потом по волосам, и даже дотрагивается до лица. Его пальцы прохладные и сухие, и они слегка дрожат. И весь ужас в том, что это приятно. Джейми опять смеется мне то ли прямо в ухо, то ли внутри моей головы, но мне все равно. “Тебя любили, Джейми, меня никогда…” В тишине я слышу, как колотятся два сердца. Одно мое, а другое – его. - Зачем ты возишься со мной, доктор? Он сглатывает и кашляет. - Трудные пациенты самые интересные, - говорит он, но в голосе что-то не то… Как блестят его глаза в темноте… Как хорошо, когда кто-то к тебе ласков… Красная вспышка бьет неожиданно, как убийца из-за угла. Я приподнимаюсь на кровати. Все плывет. Все. Два образа изнутри раздираю меня на части, как голодные псы, они дерутся за мое сердце… - Стивен, - беспомощно шепчу я, пытаясь нащупать руку. Огромный волкодав кидается, ощерив клыкастую морду, в его глазах лихость разбойника с большой дороги, его дыхание смердит… Я стряхиваю его руку резко, словно даю пощечину. Внезапно я осознаю, что весь провонял потом. От меня несет - Мне нужно помыться, Снейп, - глухо говорю я. – Нужно помыться. После тебя. А потом я слышу только грохот оглушительно хлопающей двери, да стук резко закрывающегося замка.
5
На завтрак была каша, нежирный сыр, булочка, ромашковый чай и она. Она вошла, резко распахнув дверь. У неё толстые черные волосы, белое лицо с тяжелыми чертами, цепкие, бесцеремонные пальцы, сильные, как у мужчины. И ещё кое-что. Ах, да… Я бы не стал спать с этой женщиной, даже если бы от этого зависело спасение человечества. - Я доктор Лестер, - не поздоровавшись, объявила она прямо с порога, - Доктор Стивенс передал мне вас, теперь я ваш врач. Не то чтобы я не ожидал чего-то подобного, но все-таки… - Почему он меня вам передал? - Не думаю, что это вас касается, - бросила она, даже не глядя на меня, изучая бумажки. – Снимите верх пижамы. - А низ не надо, доктор? Вдруг там интереснее. Она не удостоила меня ответом. И началось. За все время нахождения здесь такого веселья ещё не было. Мне делали самые неприятные процедуры и самые унизительные обследования. Меня истыкали какими-то иголками и пичкали какой-то дрянью, от которой было просто невозможно не спать. И ещё она меня снова привязала. Странно, что намордник не надела. Но это была только разминка. На следующее утро после завтрака она пришла не одна. С нею был какой-то высокий светловолосый тип с неприятными холодными глазками, похожими на гладкие серые камешки. Несмотря на то, что они говорили обо мне, делали они это так, словно меня тут просто не было. - Агрессивная психопатия, - сказала она. - Ты уверена, Бренда? – спросил он, приподняв одну бровь. - Абсолютно, - отрезала она. – Это все есть в записях у Стивенса, да и полбольницы видело, как он его чуть не укокошил. Клиника на лицо, Ленни, принимайся за дело. Тут он первые повернулся, чтобы посмотреть на меня. И задал самый идиотский вопрос, который я когда-либо слышал в жизни. - Что же вы так, больной? - Да вот так, знаете ли, - ответил я и не смог удержаться от того, чтобы ни заржать. Судя по их взглядам, они убедились в правильности поставленного диагноза. Действительно, разве может нормальный человек смеяться? - Да, клиника на лицо, - скорбно повторил он, и затем, повернувшись к ней, - Сертралин уже дают? - Естественно, - фыркнула она. – Со вчерашнего дня, как я за него взялась. Идеальное средство, никакой кардиотоксичности. Странно, что Стивенс этого не делал. - Стивенс, - нараспев произнес белобрысый Ленни, и они посмотрели друг на друга с одинаковыми понимающими ухмылками. На месте Стивенса я бы их опасался. Лестер вышла, хлопнув дверью, и белобрысый направился ко мне. Он взял стул и сел рядом, улыбаясь самой фальшивой и отвратительной улыбочкой из всех, что мне доводилось видеть. - Ну-с, - сказал он, - приступим. И разве что ручки между собой не потер.
***
Абсурд разрастается, как фатальный желтоцвет в черноземе сердца, мозга и ощущений... Я хочу идти к безумию и его звездам, к его белым лунным солнцам, его далекому эху, его отрывистому лаю румяных собак. Цветущие острова окружают ледяное озеро. Там птицы гнездятся в перьях ветра, и неподвижная золотая жаба грызет угол пространства, и клюв цапли широко раскрывается в радостное ничто, и муха застывает в дрожащем солнечном луче. В мягком расширении сознания слышится слабое тик-так спокойной смерти сумасшедших. Я слышу его, слышу отчетливо.*
Я один здесь. Совершенно один.
***
- Привет, красавчик, - заходит Дорис и ставит поднос. Смотрит на меня, её улыбка похожа на скомканную бумажку, и её сложно за это винить. Я так же неестественно улыбаюсь ей в ответ, молясь всем богам, чтобы из угла моего рта не стекала сейчас струйка слюны. Есть все-таки какая-то грань позора, пережить которую нельзя. - Сейчас мы тебя покормим. - Покорми меня, добрая женщина. Дорис немного расслабляется и улыбается теперь уже нормальной улыбкой. - Ну что, - говорит она, - завтра переезжаем на новое место? Чувствуется, что таким образом она пытается меня ободрить. - Я слышала, это хорошая больница, так что… - Да ладно тебе, - перебиваю я, - ты же отлично знаешь, что это дурдом. Буду там гнить среди таких же никому не нужных психов. Она горестно поджимает губы. Качает головой. - Не говори так. Ещё можно вылечиться. - А как же. Разве непонятно, что у меня все шансы. До конца кормежки мы молчим. Затем она достает лекарства. Она жалеет меня, правда, жалеет. Но все-таки достает их. - Слушай, Дорис, - говорю я, - сделай мне подарок к выписке. Не давай мне вот эти красные таблетки. И те белые не давай. И синие. А главное, не давай эту зеленую. Я пытаюсь говорить спокойно, но получается плохо. Голос дрожит. Я бы упал перед ней на колени, да не получится. Связан потому что. - Ты же понимаешь, что я не могу, - нервно говорит она. – Их же доктор Малькольм тебе прописал. У меня неприятности будут, сам знаешь. - Нет, Дорис, этого я не знаю. Я знаю только, что если ад все-таки есть, то доктор Малькольм будет в нем гореть. С доктором Лестер за одно. Это такое тупое отчаяние, что я не смог бы его описать, даже если бы умел. Но я все-таки делаю ещё одну попытку. - Просто положи их в карман, а потом выкинь в унитаз. Никто не узнает. Я прошу тебя. Она избегает моего взгляда. Она колеблется. - Я тебя умоляю. Она подносит палец ко рту и грызет свой наманикюренный ноготь, накрашенный ядовитым розовым цветом. Время тянется так долго, что странно, как мы тут с ней на пару ещё не сгнили, превратившись в тусклые ошметки плоти, подъеденной червями. Хотя я, в общем-то, в них уже почти превратился. Никому неизвестный, непонятно откуда взявшийся шизофреник с амнезией, без прошлого, настоящего и будущего. Блэк – такое же выдуманное имя, как и все остальное. Возможно, когда-то прочел его в какой-то книжке, вот оно и вгрызлось в мой больной, основательно теперь разъеденный таблетками мозг. По-прежнему не глядя на меня, Дорис собирает с маленькой тарелочки горсть таблеток и сует их себе в карман. Собирает поднос с остатками еды, идет к двери и выходит, не произнося ни слова. Благослови тебя Господь, Дорис! И твой ядовитый розовый ноготь тоже благослови. Теперь у меня есть последняя возможность поговорить с кем-то. Если я просру и этот шанс, другого уже не представится. Никогда.
В камине весело трещат поленья, время от времени вверх поднимаются красивые фонтанчики искр. Длинные золотистые занавески с голубыми цветами колышутся легким теплым ветерком. Наверху довольно шумит гиппогриф – мы сегодня так славно полетали с ним вместе. Снизу доносится смех и оживленные разговоры. Скоро позовут ужинать. А пока я сижу в глубоком уютном кресле, обитом зеленым бархатом. Ноги вытянуты, в руке приятно прохладный стаканчик с огневиски. До чего ж хорошо, век бы так и сидел. - Век тебе так сидеть нельзя. - Это почему же? - Да потому, что сейчас не время для мечтаний, братишка. Так, пусть и очень редко, меня называл лишь один человек. Он появляется напротив, садится на стул с высокой спинкой, закидывает ногу на ногу и смотрит на меня. Я вижу его таким, каким запомнил лучше всего. В тот день мы отмечали мое пятнадцатилетие, и он напялил обалденно яркий шутовской балахон – фиолетовый в зеленую полоску. На голове у него был праздничный колпак из серебряной фольги с зелеными звездочками. На верху колпака сидел миниатюрный клоун с уморительно смешной физиономией. И каждые пять минут этот клоун начинал истошно орать: “С днем рожденья тебяяяяяя!!!”, да так, что совы пугались в клетках, а мы хохотали, как ненормальные. Классный был день рожденья! Помню, мы так объелись эклеров, что Питера стошнило. - Здравствуй, Джейми. - Привет, Сириус. Некоторое время мы просто молча смотрим друг на друга. Я думаю о том, скучает ли он обо мне так же сильно, как я по нему. - Мне тебя не хватает, - наконец, говорю я. - Мне тебя тоже, - отвечает он. И все, тема закрыта. Я знаю, что больше тут нечего обсуждать. И он тоже так думает. Я умею читать по его лицу. - Ну, как делишки? – подмигивает он. Черт, что за парень! Это надо же так уметь – просто задать вопрос и подмигнуть, а у меня внутри все как будто разжимается, и падает камень, и все это говно, случившееся за последнее время, начинает казаться не таким уж беспросветным. Хотя, может, я просто очень его люблю… - Помаленьку, - отвечаю, отпивая глоток, - завтра в дурдом повезут. - На экскурсию? - интересуется Джейми. И тут мы начинаем ржать. Я так не смеялся уже … Словом, половину своей жизни я так не смеялся. А потом он вдруг становится нечеловечески серьёзным. - Слушай, Сириус, все зашло уже слишком далеко. Тебе нельзя туда попадать. - А что я могу поделать? – пожимаю я плечами. – Разве что сбежать завтра попробовать. Но, с другой стороны, разве это не правильно? Разве я не сумасшедший? Разве не там мое место? - Но ты не сумасшедший, Сириус, - жестко говорит он. – И твое место не там. - Брось, - машу я рукой, - нормальный человек такого не выдумает. Несуществующий дом на Гриммуальд-плейс, школа волшебства… Я себе придумал какой-то мир, куда хотел сбежать. Вероятно, от этой сволочной реальности. Я и тебя себе выдумал. Ты же просто моя галлюцинация, как и этот дом. Джейми встает со стула и идет ко мне с выражением лица добродушного психопата. Я слегка удивляюсь. Потом он бьет меня в морду. Со всей силы бьет. - Ты что, спятил???! - Это ты спятил, придурок! Ты – Сириус Блэк, волшебник! Живешь в мире, где есть магия! Учился в школе чародейства и волшебства Хогвартс! Последнее, что случилось с тобой в магическом мире, это дуэль с твоей сестрицей Беллой Лестрендж, которая пульнула в тебя заклятием, в результате которого ты свалился в арку в Министерстве магии! И если ты ещё раз меня, своего друга Джеймса Поттера, обзовешь галлюцинацией, то я тебе таких пенделей навешаю, что обратно к Белле побежишь! Я смотрю на его перекошенную от бешенства физиономию и гневно всклокоченные волосы, и понимаю, что верю ему от первого до последнего слова. Никому бы другому не поверил. Ему – верю. А ещё я разом вспоминаю все то, чего так долго не мог вспомнить в больнице. Вот он, каскад, о котором говорил Стивенс … Образы, воспоминания, мысли проносятся сквозь меня на чудовищной скорости. Я разбил мамину любимую чашку – белый китайский фарфор, синие изогнутые линии рисунка, хотел спрятать осколки, но братец на меня нажаловался … Отец сидит перед камином, на коленях книга, на лице привычная маска отстраненности, “Ты мешаешь, уходи, Сириус” … Лохматый мальчишка заходит в купе, не здороваясь, плюхается на место, не спрашивая разрешения, только собираюсь ему нагрубить, как тут – ладонь с протянутой шоколадной лягушкой, “Я Джемс Пттер, звини, ириской члюсти склело, не мгу прглатить…” Рем ходит бледный, больной, весь в шрамах, куда он исчезает каждый месяц, надо бы проследить… Мы вчетвером несемся по лесу, все звери разбегаются, почуяв оборотня, ветер шумит в ушах, ветки бьют по бокам, в небе белое пятно луны, воля, воля, воля… У Лили цветы в волосах, Джеймс от волнения белый, как простыня, счастливый, как сумасшедший, шампанское проливается мне на фрак… В одеяло завернут пухлый, мирно сопящий розовый комок, я с любопытством рассматриваю это удивительное явление, “Сириус, я хочу, чтобы ты стал его крестным отцом”… Все разрушенное кругом, все разрушенное, все, все, все, я разрушен, не прощай мне этого, Джейми, слышишь, никогда мне этого не прощай… Скучно здесь, ненавижу скуку, сильнее, чем безделье, ненавижу, и холодно… Скучно, холодно, холодно, скучно… Как люди сходят с ума, как сходят… Гарри должен узнать… “Он не Джеймс, Сириус!”, какого черта, как же это так, чтобы вообще ничего не удалось в жизни, вообще ничего… У неё лицо сумасшедшей, совсем, совсем нахрен сдвинутой, я смеюсь, Господи, счастлив, впервые за такое долгое время, счастлив, я хочу лететь, я искуплю, искуплю сегодня… Я сгибаюсь пополам и плачу. Джейми неловко гладит меня по волосам, как Стивенс, только его я не прогоню. Я бы и Стивенса сейчас не прогнал. - Ладно тебе, - бормочет Джейми, - ладно … Кулаками вытираю лицо, поднимаю глаза. Он уже снова сидит на своем стуле, смотрит с мягкой, почему-то извиняющейся улыбкой. - Прости меня. Прости. - Хватит уже. Неужели так себя и гнобил все эти годы? – вздыхает он. - Так и гнобил. - Пришло время перестать, - взгляд у него не детский, суровый, слова звучат, как приказ. Я не посмею ослушаться. Я постараюсь. - Что же случилось, Джейми? – уже придя в себя, спрашиваю я. – Как я сюда попал? Здесь ведь нет Гриммуальд-плейс. Это какой-то другой мир. Как это случилось? - Не знаю, - опять грустно вздыхает он. – Я ведь всего лишь твой друг, а не Господь Бог. - Как думаешь, я смогу вернуться? - И этого я не знаю. Возможно, что и нет. - Так что же, мне теперь тут так и жить? – ужасаюсь я. – Без магии, без палочек, без тех, кто меня знает? С этими их фельетонами и интернатом? - С телефонами и Интернетом, - усмехается он. - Какая, к черту, разница! - Разница в том, - медленно и внушительно произносит он, - что ты теперь себя помнишь. Теперь ты себя знаешь. Теперь ты вернулся. Поэтому тебе нельзя туда попадать. Они снова заставят тебя поверить, что ты псих, помешавшийся на идее волшебства. - Мне все равно, - говорю я. – Раз нельзя вернуться, то мне теперь все равно. - Мне не все равно, - говорит Джеймс. – Ты мой друг, поэтому мне не все равно. Взгляд при этом такой, что чувствую – сейчас опять врежет. Поэтому я предпочитаю помалкивать. - Так что мне делать-то теперь? – спрашиваю я. - Тебе нужно поговорить со Стивенсом и все ему рассказать… - Он не поверит! - Слушай, Сириус Блэк, какой же ты стал нудной задницей за эти годы, - свирепеет он. – Поверит, не поверит… Попытаться-то все равно стоит. Поговори с ним. Пусть он попробует что-нибудь сделать. Если нет, будем дальше думать, как тебя вытаскивать. В конце концов, из Азкабана ты сбежал, значит, попробуешь и оттуда слинять. - У меня такое ощущение, - говорю я, - что после того, как я тут очнулся, от меня осталась половина. Мне кажется, что теперь я научился бояться. Раньше такого не было. - Предлагаешь сейчас устроить сеанс рефлексии? – фыркает Джеймс. Звучит, вроде, жестко, но мне помогает. Он всегда знал, что сказать, чтобы мне помочь. - А почему ты считаешь, что Стивенс будет для меня что-нибудь делать? – спрашиваю я, и чувствую, как нелепо краснею. Джейми смотрит на меня, как на пятилетнего. - А как ты сам считаешь, Сириус? Я не отвечаю. И вдруг комната, золотистые шторы, камин, кресло и сам Джейми начинают как-то меркнуть, будто выцветать. - Все, пора! – кричит Джеймс. Не успевая ничего сказать или сделать, я падаю в темноту. Какая-то тварь сыто рычит у меня над ухом. Но я не дам ей меня схавать.
Первое, что я делаю, очнувшись, - ору. Ору, пока не прибегает Дорис. - Что случилось? – заспанная и переполошившаяся, бросается она ко мне. - Дорис, мне нужен доктор Стивенс! - Чего? – судя по её виду, она действительно дремала. - Мне нужен Стивенс! Мне необходимо с ним поговорить! - У тебя что-то болит, что ли? – пугается она. - Да! То есть, нет! Мне нужно с ним поговорить срочно! - Так он же не ведет тебя больше. Да и в больнице его сейчас нет. Ночь же, - зевает она. – Давай, я дежурного позову. - Мне не нужен дежурный, мне нужен он! – в отчаянии воплю я. Черт, я надеялся, он дежурит сегодня. Если нет… Все равно надо пытаться, все равно! - Так у тебя боли или все-таки нет? – подозрительно спрашивает она. - Нет, болей нет. Просто он мне нужен, Дорис, правда! Он мне срочно нужен, мне необходимо с ним поговорить. - Раз у тебя болей нет, то я звать никого не стану, - раздражается она. – Если ты спать не можешь, вколю снотворное. - Мне не нужно снотворное! Мне нужен он! Я ору это так громко, что эхо моего крика несется, должно быть, по всей больнице, тревожа её вечно неспокойный, дурной сон. - Если ты не прекратишь вопить, то я просто сделаю укол, - теперь уже в её тоне откровенная злость. - О, Господи! Вероятно, в моем голосе такое отчаяние, что её слегка прошибает. - Что случилось-то? – более миролюбиво спрашивает она. – Зачем он тебе среди ночи? Я беру себя в руки (смешно звучит, учитывая, что они стянуты ремнями), и пытаюсь говорить спокойно, чтобы опять её не разозлить. - Завтра они отвезут меня в психушку. И сделают из меня дебила. Они будут накачивать меня таблетками до тех пор, пока я опять все не забуду, - она приоткрывает рот, чтобы о чем-то спросить, но я не даю ей. - Он единственный, кто может этому помешать. Дорис, пожалуйста, позови его. - Да не сможет он ничего сделать, - устало говорит она. – Все уже решено, доктор Малькольм поставил тебе диагноз. Да не бойся ты так. Полечат и отпустят. Я рычу, как ощерившийся, связанный, беспомощный пес. - Ну-ну, - слегка испуганно говорит она и отодвигается к двери. Кажется, я ухитрился её напугать, это наводит меня на мысль. Пытаюсь перекинуться в пса, но ни черта не получается. Ни черта! Таким беспомощным я не чувствовал себя даже в Азкабане. Будь проклят этот говенный мир, в котором нет магии! Когда она уходит, я дергаюсь так сильно, что рву один ремень. Это вселяет надежду, но остальные порвать я не смог. На шум прибегает Дорис и санитары. Я успеваю разбить одному из них рожу до того, как они вкалывают свою дрянь. В тошнотворном, лекарственном полуобморочном сне я колочу кулаками по небьющимся зеркалам, за которыми стоят смеющиеся надо мной люди. Бог оставил меня.
Его зовут Рэндом. Тимоти Рэндом. Доктор Тимоти Рэндом. Личный патологоанатом моей души. Уже в первую нашу встречу я распознал в нем самую большую опасность из всех, встреченных здесь, хотя он по началу и пытался сыграть в дружелюбие. Меня привели в его кабинет и усадили на стул. За моей спиной стояли два санитара – Зак и Даг, похожие, как братья близнецы. Я не могу различить их между собой. Доктор Рэндом сидел на стуле с высокой спинкой, внешне страшно неудобном, но я вскоре поняла, что этот человек может прекрасно обходиться без комфорта. У него были другие удовольствия в жизни. Он внимательно просматривал страницы моей истории болезни, состряпанной Малькольмом. Его лицо ничего не выражало. Пожалуй, я впервые видел человека, до такой степени напоминающего восковую куклу -без малейших признаков эмоций на лице. Он закрыл папку и небрежно швырнул её на стол. Затем поднял на меня глаза и улыбнулся. И, хотя я не самая трусливая собака на свете, по моей спине поползли мурашки. - Итак, мистер Сайрус Блэк, - медленно произнес он. - Мистер Сириус Блэк, - поправил его я. - Не думаю, - сказал Рэндом со своим жутким подобием улыбки. – Таких имен не бывает. - Тем не менее, это мое имя, - я догадывался, что упрямство обойдется мне дорого, но приготовился драться до конца. - Так называется звезда. Увлекались в школе астрономией? – поинтересовался Рэндом. - Нет, не увлекался. Увлекался защитой от темных искусств. - В школе чародейства и волшебства Хогвартс? Вот это и было самое ужасное в нем. То, чего я не смогу ему простить, даже если когда-нибудь прощу все остальное. Он произнес это так, как будто сам когда-то учился в Хогвартсе. Так, будто поверил мне.
В нашей палате пятеро. Большой Роб – здоровенный, добродушный дядька, когда-то успешный бизнесмен, спятивший после того, как полностью прогорел на одном деле, в которое его втянул партнер, слинявший с его деньгами. Роб обожает рассуждать о том, что бы сделал со своим партнером. Очень часто при этом он заливается слезами, и смотреть на то, как рыдает такой огромный мужик, просто невыносимо. Иногда Роб забывает о том, что с ним случилось, и начинает воображать, что он по-прежнему сидит у себя в офисе, отдавая распоряжения менеджерам и секретарше. Синеглазка Джейк – совсем молодой парень, почти подросток с огромными, ярко-синими глазами и шрамами по всему телу. Шрамы на руках, на горле, у сердца. Его глотка сожжена кислотой, поэтому он разговаривает рваным хриплым шепотом. Он утверждает, что предпринял первую попытку суицида в восемь лет, потому что уже тогда понял, что жизнь дерьмо, мир полон говна, а все люди суки. С тех пор таких попыток было то ли двенадцать, то ли пятнадцать, он и сам точно не помнит. Единственное, о чем мечтает Джейк – это умереть. Тихоня Джастин – неприметный, худой, маленький, серый. Если в палате нет никого, кроме Джастина, то вам может показаться, что помещение пусто. Большую часть времени он сидит на своей постели и что-то бормочет себе под нос. Он кажется мне самым безнадежных из всех нас. Кривляка Ник когда-то был театральным актером, специализировавшимся на ролях злодеев, демонов и дьяволов. В один прекрасный день Ник вдруг решил, что он и есть настоящий сатана. Внешность у него для этого самая подходящая – бледное узкое лицо с козлиной бородкой, темные глаза, смоляные волосы и какая-то странная, гипнотизирующее медленная пластика. Это сложно описать, если не видел, но очень часто, если ты болтаешь с Ником, а он вдруг начинает эдак медленно склонять голову к правому плечу, то уже через минуту ты копируешь его позу, будто он заставляет тебя делать то же, что и он сам. Обычно он весел, шумен и чертовски болтлив, травит анекдоты, разыгрывает сценки из своих старых пьес. Словом, производит впечатление компанейского и совершенно нормального парня. Но однажды, вдоволь нахохотавшись над его байками, я спросил, не надоело ли ему тут торчать. - Знаешь, мне кажется, тебе стоит вернуться на сцену, - сказал я. - Ну, что ты, - рассмеялся Ник. – Разве станет Князь Тьмы кривляться перед толпой, как грошовый шут? Когда я вернусь, я заставлю их вспомнить Библию. Сначала мне даже показалось, что он снова прикалывается, но я заглянул в его глаза и увидел там что-то такое, после чего стараюсь больше не смотреть Нику в лицо. Пятый обитатель этой палаты – я, Сириус Блэк, волшебник, очутившийся в мире, где нет магии. Хотя, по правде сказать, доктор Рэндом и его маленькие химические помощники с каждым днем делают меня все менее уверенным в этом. Джейми был прав. Но Джейми оставил меня, как и Бог.
***
В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов. Стать сильным, как они, тебе не суждено. На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав, Ты будешь, как больной, смотреть через окно. И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют, И скука въестся в плоть, желания губя, И в черепе твоем мечты окостенеют, И ужас из зеркал посмотрит на тебя.* ***
В кабинете Рэндома, в большом керамическом горшке растет какое-то ярко-зеленое растение, то ли лиана, то ли ещё что. У него длинные, змеевидные побеги, оно похоже на живое существо. Каждую нашу встречу Рэндом встает с места и, не прерывая разговора, заботливо его поливает. Кажется, он любит это змеевидное и заботится о нем. Мне хочется вскочить со стула и вырвать с корнем ядовитую зеленую тварь, растоптать и уничтожить её. Но за моей спиной стоят Зак и Даг, и каждый из них размером с Тауэр, поэтому они с легкостью сломают мне шею. Чем я, возможно, однажды и воспользуюсь. - Послушайте, Блэк, - говорит Рэндом, - вы ведь производите впечатление неглупого человека … - О, доктор, не обольщайтесь, это всего лишь впечатление. - Неужели вам не жалко своего времени, которое вы тратите, сидя здесь? – не реагируя на мое высказывание, спрашивает он. На его лице все та же жуткая улыбочка, словно на череп надели маску торжествующей смерти. - Конечно, жалко, доктор. Почему бы вам не выпустить меня отсюда? - Потому что вы больны, Блэк, - с напускным сочувствием говорит он. – Вы отторгаете от себя реальную действительность. Вы опасны для себя и окружающих. Я не могу выпустить вас в мир, представление о котором искажено у вас до такой степени. Сначала вы должны сами понять, что живете в мире иллюзий. Но я помогу вам освободиться от этого. - А если я не хочу, чтобы вы мне помогали? - А это, - говорит Рэндом, - не вам решать. Я помогу вам, хотите вы того или нет. Вы вернетесь в мир человеком, соответствующим моему представлению о нормальности. - Тогда я не хочу туда возвращаться. Рэндом качает головой. - Мне жаль вас, - говорит он. – Несмотря на то, что ваши родственники или хотя бы документы, свидетельствующие о вашем существовании, пока не найдены, я уверен, что вы из хорошей семьи. Я не могу сдержать усмешку. - Я думаю, что вы получили образование и вели нормальную жизнь. А затем, после клинической смерти, вбили себе в голову этот детский лепет, сказочки про волшебство. Но в тот момент, когда вы это осознаете, у нас с вами появится шанс изменить это, - доверительно сообщает мне он. - Нет, спасибо, доктор, неинтересно. - Тем не менее, вам придется принять мою помощь. Чем раньше вы это поймете, тем лучше. Задействуйте мозги, Блэк. Иначе к тому моменту, когда вам придется признать мою правоту, у вас, - улыбается доктор, - может остаться чуть меньше мозгов, чем хотелось бы. Понимаете ли, рано или поздно я справляюсь со всеми пациентами. Чего бы это им ни стоило. - Значит, хотите мне помочь, доктор? – спрашиваю я. – В таком случае взываю к вашей помощи. У меня за спиной стоят Зак и Даг, которые могут неправильно истолковать мои движения. А у меня яйца зачесались. Протяните руку помощи, доктор, почешите-ка их, а? Рэндом улыбается ещё шире. Рэндом не злится. Он никогда не злится. Он назначает мне галоперидол.
***
Наверное, единственное, почему я сопротивляюсь ему, это чистое упрямство.
***
- Истеричный тип отличается склонностью к неумеренному фантазированию, построенному на двояком желании привлечь к себе внимание, одновременно создавая некий увлекательный мир грез, в котором они ищут для себя убежища от мира реального. Мифомания их порой бывает поистине безграничной – они выстраивают себе целые вселенные, в которых мнят себя демиургами. С моей точки зрения, отмечу я вскользь, к этому типажу относится и большинство людей творческих, в особенности писателей. Психика таких лиц крайне незрела, носит черты инфантилизма. Выработке черт истерической личности благоприятствует обстановка обожания и восхищения. Вы узнаете свой портрет, Блэк? - Нет, не очень, поднесите поближе. - Самоуважение у этого типа часто зависит от их периодического достижения ощущения того, что они обладают таким же статусом и силой, как и люди противоположного пола, или же, подобно гомосексуалистам с истерической структурой, таким же статусом и силой, как мужчины, которых они считают более мужественными. У вас случались гомосексуальные контакты, Блэк? - Ты что же, подкатываешь ко мне, Рэнди?
***
Человека, придумавшего смирительную рубашку, следовало бы удавить в колыбели.
***
У Зака или Дага тупая, бессмысленная морда мордоворота из трущоб, в которых я никогда не бывал. Злить Зака или Дага опасно, как дразнить пит-буля. Но я все равно делаю это, потому что мне не чем больше заняться. А ещё потому, что я надеюсь, что кто-то из них рано или поздно убьет меня.
***
Его зовут Рэндом. Тимоти Рэндом. Доктор Тимоти Рэндом. Император моего расщепленного разума. Я написал стихи. Давно, ещё в Азкабане, которого, возможно, никогда не было в моей жизни. По крайней мере, доктор Рэндом утверждает это. Почему у меня должны быть основания, чтобы ему не верить? Всего лишь из-за того, что доктор Рэндом – чокнутый садист, который ставит на мне психологические эксперименты и пичкает дрянью, из-за которой мои мозги превращаются в овощной суп? Я написал стихи и теперь читаю их Заку или Дагу. Есть ли шанс, что он оценит? - В черной я оказался яме. Воздух пахнет гнилой травой. Кто-то режет мне душу слоями, Издевается кто-то: “Завой!” - Заткнись! - Кто-то тычет ногтем мне в сердце И сжимает его в кулак. Я стучался в закрытую дверцу. Белый ангел сказал: “Не так”. - Заткнись!!! - Я хотел быть большим и добрым, Я хотел бы забыть вину. Из угла мне оскалилась кобра, И сказала мне мать: “Прокляну!” - Да заткнешься ты или нет, урод?!!! - НУ А Я ВСЕ СТУЧАЛ И ПЛАКАЛ, ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ СКАЗАЛ: ”НЕ ШУМИ”. Я ИДУ, Я ИДУ НА ТВОЙ ЗАПАХ, МЕНЯ ТРОНУТЬ НЕ СМОГУТ ОНИ!!! Кажется, Зак или Даг ломает мне ребро. - Ты приласкать меня пришел, сладкий?! Я так завелся от твоего поглаживания, сделай это ещё раз! Зак или Даг бьет меня в челюсть. - Это все, это все, на что ты способен, Рэндом?!!! Прислать свои сопливых девочек, которые и врезать-то толком не могут?!! Зачем ты их присылаешь, чтобы они у меня отсасывали?! Я смеюсь, и плююсь кровью, и выкрикиваю оскорбления, пока Зак или Даг не приходит в такое исступление, что удары начинают сыпаться уже без разбору. И если сейчас я действительно не безумен, то безумия не существует. Из кубиков аминазина можно построить такую высокую башню, что она поднимет тебя до самых небес.
Рэндом сбавил обороты только тогда, когда у меня чуть не случился сердечный приступ. Все-таки вряд ли он хотел бы стать ответственным за мою смерть – наверное, это вызывало бы слишком много расспросов. Это произошло как нельзя вовремя, потому что в следующий раз Рэндом пообещал мне электрошок, а я находился здесь уже достаточно долго, чтобы знать, что это такое. На время он решил оставить меня в покое. Поэтому меня больше никто не мутузил, а, главное, стали давать меньше лекарств, чтобы избежать нагрузки на сердце. Сознание начало проясняться, и я воспрянул духом. Чтобы не забыть, кто я такой, я принялся вспоминать все, что ещё мог вспомнить. Подробности скучных, никому не нужных, и таких родных сейчас фактов, которыми нас пичкали на истории магии. Движения рукой и палочкой при произнесении заклинаний. Состав и количество ингредиентов при варке зелий. Состояние, необходимое для аппарирования. Географию магической Англии. Списки целебных растений. Списки растений смертельно ядовитых. Списки противоядий к ним. Методы обращения с волшебными животными. Генеалогию Кричера, ха-ха. И ещё – все хорошее, что случалось со мной в жизни. Это место лучше Азкабана только в одном – счастливые воспоминания помогают тебе здесь. Я как раз лежал на своей кровати, вспоминая, как мы придумывали Карту мародеров, как в палату, грузно топая, вошел Роб. - Сайрус, - обратился он ко мне, больным я позволял звать меня так, как им хочется, это лишь Рэндому я не мог позволить, - айда в коридор, там сейчас страсть, как интересно! Оказалось, что в наше зловонное болото приехал гость. Не новый больной, а какой-то профессор то ли из другой лечебницы, то ли из попечительского совета, то ли ещё откуда. Поскольку даже санитары у нас тут дохнут с тоски и, в то же время, наделены любопытством, слухи начали просачиваться быстро. Говорили, что это самый профессор – главный авторитет по психиатрическим болезням в Англии. Говорили, что он приехал посмотреть, как идут здесь дела. Говорили, что у него когда-то учился сам Рэндом. Говорили, что с Рэндомом они почему-то на ножах. И ещё говорили, что они буквально сейчас заперлись в кабинете у Рэндома и орали друг на друга. Вернее, орал только Рэндом, а приезжий профессор вел себя спокойно. Ещё не видя его, я проникся уважением к человеку, способному вывести Рэндома из себя. Хотя приближался обед, нас неожиданно начали разгонять по палатам, что было сделать довольно сложно, потому что в коридоры сейчас высыпали все, кроме лежачих и уж совсем безнадежных, которых больше не интересует вообще ничего, типа нашего Тихони Джастина. Когда разогнали уже почти всех, я ухитрился приоткрыть дверь, и мы смотрели, как по коридору идет Рэндом в сопровождении очень высокого, очень худого и очень старого человека. На лице Рэндома отражалась крайняя степень раздражения. Старик же, напротив, выглядел таким беззаботным, как будто прогуливался по парку. Я не видел человека, который выглядел бы настолько нормальным и спокойным, уже очень долгое время. И, наверное, только в этот момент понял, что такие люди все-таки есть. И что, возможно, однажды я и сам снова стану таким. Некоторое время мы все сидела на своих койках, шепотом переговариваясь. - Он похож на моего отца, - шептал Большой Роб, - отец был художником и очень удивился, что я решил заняться ценными бумагами. “Зачем тебе целыми днями сидеть в душных стенах, Роб, когда вокруг целый мир?”. Жаль, что я его не послушался, - вздохнул здоровяк. Тут все почему-то принялись вспоминать, кого им напоминает старый профессор, но не успел я вставить слово, как дверь палаты распахнулась, и в неё вошли объект нашей болтовни, Рэндом, Зак, Даг и ещё несколько санитаров. Рэндом, судя по всему, был уже настолько зол, что переругивался со стариком вслух. - Не смейте меня поучать! Возможно, когда-то вас и называли волшебником, но теперь ваши методы устарели. Вы в прошлом, Эпплдор, в прошлом! – шипел он. - Возможно, Тим, возможно, - беззаботно отвечал тот, - мои методы действительно сложно назвать прогрессивными в сравнении с вашими. Только, боюсь, прогрессивность ваших методов такова, - он сделал небольшую паузу, - что о степени их прогресса скоро начну догадываться уже не только я. Сделать информацию о ваших методах достоянием общественности я и постараюсь. - Вы мне что, угрожаете? – взвился Рэндом. - Боже упаси, Тим, - все так же благожелательно отвечал старик. – Всего лишь предупреждаю. - Средства, как вам известно, оправдывают цель! - Вы сделали средством самих людей, - неожиданно серьёзно и мрачно ответил старый профессор. – О целях же ваших мы поговорим в другом месте. - Я возвращаю обществу нормальных граждан! - Вы возвращаете лишь тени этих людей. Вы не умеете лечить душу. - Вы уверены, что такое понятие, как душа, вообще существует? – саркастически осведомился Рэндом. – На мой взгляд, есть лишь душевные заболевания. - В этом-то, Тим, и заключается ваша главная ошибка, - тяжело и тихо сказал старик. Пока они разговаривали, он внимательным и пристальным взглядом рассматривал обитателей нашей палаты и вдруг неожиданно подошел к Тихоне Джастину, который все это время продолжал сидеть на кровати, уставившись в одну точку и что-то тихо бормоча себе под нос. Старый профессор подошел к нему и неожиданно сел рядом с Джастином на постель. - Классическая психостения, - бросил Рэндом, пренебрежительно махнув рукой в сторону Джастина. – Абсолютно неизлечимый случай. Старик ничего не ответил. Казалось, что он пытается расслышать то, что бормочет Джастин. - Это ваши стихи? – вдруг спросил он, мягко улыбаясь. Никто даже не понял, к кому он обращается. И через миг, я сообразил, почему. Никто никогда даже не пытался заговорить с Джастином. Тот, вероятно, тоже либо слишком удивился, что с ним говорят, либо не понял этого. Он на миг запнулся, но затем вновь погрузился в свое невнятное бормотание. - Вы знаете, а довольно неплохо, - как ни в чем не бывало, продолжил профессор, - напоминает мне одну вещицу из Шелли. Мне кажется, у вас есть талант, друг мой. - Бросьте ваши фокусы, - высокомерно сказал Рэндом. – Это бесполезно, он вас даже не слышит. - Любовь, - не обращая внимания на Рэндома, мечтательно улыбаясь, вздохнул старый профессор. – Любовь, что движет солнце и светила. И, конечно, это так мучительно больно, когда вы её теряете. Особенно, когда эта любовь – первая. Но, вы знаете, мой друг, со временем это проходит. Однажды вы просто откроете глаза и увидите, что мир вас не отталкивает, а всего лишь испытывает, чтобы узнать, достойны ли вы настоящего счастья. И, когда вы перестанете сопротивляться, и оставите за собой прошлое, тогда-то и придет то, чего вы так долго ждали. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Вы-то не мертвы, мой друг. Вы живы, помните об этом. Он ободряюще похлопал Джастина по плечу и встал. И вдруг Тихоня Джастин прекратил свое бормотание и впервые на моей памяти поднял голову, чтобы посмотреть вокруг. В его глазах была боль и слезы. Только смотрел он больше не внутрь себя. - Вам бы, Эпплдор, в цирке выступать, - с шутовским восторгом сказал Рэндом. – Или исцелять наложением рук. Все это уже попахивает шарлатанством и… - Почему у этого молодого человека, - резко перебил его старик, указывая на меня, - на лице следы побоев? На долю секунды Рэндом растерялся, но быстро взял себя в руки. - Думаю, этот больной нанес себе увечья, когда за ним не следили. Или, что более вероятно, подрался с кем-нибудь из других больных. Необычайно ярко выраженная склонность к агрессии, - быстро сказал он. Нахмурившись, Эпплдор некоторое время разглядывал меня. - Перед вами, - продолжил Рэндом, - крайне трудный случай. Паранойяльно-истерический психопат с шизоидно-психопатическим раздвоением личности и агрессивными наклонностями, - отчеканил он. – Все это осложнено амнезией. Старик молчал, словно задумавшись о чем-то. - Давайте, Эпплдор, проведите с ним воспитательную беседу, - издевательски предложил Рэндом. – Про солнце, звездочки, ромашки и большую, чистую любовь. - Почему вы здесь? – вдруг спросил, глядя мне прямо в глаза, старик. - Потому что я верю в волшебство, - сказал я. - Так, все, мне это надоело! – завопил Рэндом. – Вы вообще не имеете права осматривать моих больных и беседовать с ними. Я буду на вас жаловаться, Эпплдор! Вы ещё не думали о пенсии? А то вам уже пора бы. Знаете, старческий маразм может незаметно подкрасться. Возможно, уже подкрался, да пока это только я заметил. Я ведь тоже могу сделать информацию об этом достоянием общественности. Подумайте о спокойной старости, Эпплдор, подумайте. - К сожалению, дорогой Тим, вы и такие, как вы, не оставляете мне ни малейшего шанса на спокойную старость, - сказал старик, и глаза его вдруг весело сверкнули. - Но я надеюсь, что уже совсем скоро придут более молодые и энергичные люди, которые смогут меня заменить. И их будет намного сложнее обвинить в маразме. С этими словами он направился к двери. Рэндом бросил на меня ненавидящий взгляд, как будто я в чем-то перед ним провинился. В дверях старик обернулся и посмотрел на меня. - Знаете, молодой человек, - сказал он, - по представлениям дорогого Тима нам бы следовало сидеть тут с вами вместе. Дело в том, что я тоже верю в волшебство. И подмигнул. Взгляд Рэндома пообещал мне электрошок, но мне было плевать. Не знаю, как Дамблдор это делает, но, черт подери, старик умеет давать надежду.
При больнице есть сад, который виден из наших зарешеченных окон. Как это ни удивительно, но сад очень милый – не какие-нибудь три чахлых деревца и море сорняков, как можно было бы ожидать. Зеленый, просторный, с деревянными скамеечками и небольшим фонтаном. Однажды я даже слышал, как там пел соловей. Некоторых больных выводят туда гулять. Меня, разумеется, ни пускали ни разу. Но сейчас я сижу на свежей, сочно-зеленой травке, вытянув ноги. Держу в зубах сладкий на вкус стебелек, надо мной яркое небо и солнце. О таких богатствах я не смел и мечтать. Странно лишь, что я здесь совершенно один. - Ну, не совсем совершенно. - Джейми! Он садится напротив и с видимым удовольствием вытягивает босые ноги. - А что, хорошо здесь, - говорит он. Сначала я сверлю его злым взглядом. Затем не выдерживаю. - Почему ты не приходил так долго? – с упреком и обидой спрашиваю я. – Я думал, ты меня совсем бросил. Знаешь, каково мне здесь пришлось? Чуть ли не ужаснее, чем в Азкабане. - Знаю, Сириус, - грустно улыбается он. – Прости. Просто я не всегда могу приходить к тебе по своему желанию. - А разве призраки не могут делать то, что хотят? - А разве я похож на призрак? – с негодованием спрашивает он. – Ну, спасибо. То галлюцинация, то призрак. Как ты меня в следующий раз обзовешь? - Тогда кто ты такой? – холодея, спрашиваю я. Джейми пожимает плечами. - Ты думаешь, это так уж важно? – небрежно говорит он. – Призрак, галлюцинация, воспоминание, вернувшаяся с того света душа, привидение, выдумка… Неужели это так много значит – найти название? Вот скажи мне, почему ты хочешь меня видеть? - Потому что я скучаю по тебе, - тихо говорю я. – Потому что ты был и остался моим лучшим другом. Потому что мне тебя не хватает. Потому что я тебя люблю. Потому что мне нужна поддержка. Потому что я всю жизнь пытаюсь представить, как бы мы её прожили, если бы вы с Лили не погибли. Потому что долгие годы меня мучило чувство вины, которую я не знал, как искупить. Потому что мне одиноко. Потому что для меня ты всегда будешь живым. Потому что я в тот день тоже с вами умер. Потому что… - Сириус, - прерывает меня Джеймс, - дай себе ещё один шанс. - Что? Однажды, ещё подростками, мы украли бутылку крепкого вина, захмелели и почему-то подрались. А потом чуть не поцеловались, так были пьяны. Ты был, Джейми. Был и всегда останешься. И лучше никогда никого не будет. Но ты прав. Вы все правы. Мне лишь осталось собраться с духом и принять это. Пусть мертвые хоронят…
- Блэк, вставай, к тебе посетитель. - Ко мне? - Нет, к Папе Римскому! Шевелись живее. Вот те раз, не думал, что Зак или Даг однажды так меня удивят. Любопытно, кто это? Меня ведут по длинному коридору, затем мы спускаемся на первый этаж. Обстановка зала, где встречаются с посетителями, несет на себе следы натужных попыток придать этому чертовому заведению видимость уюта. Стены блекло-голубые, а мебель оранжевая. Кое-где расставлены горшки с цветами и растениями, на стенах висят дешевые репродукции картин, почему-то стоит большой книжный шкаф с рядами старых, потрепанных книг. На окнах занавески в мелкий яркий рисунок. Уютнее от этого место не становится, но я и таких вещей уже слишком давно не видел, поэтому жадно глазею по сторонам, стараясь задержать в памяти всю эту нелепую пестроту. Зак или Даг подводят меня к столу, за которым сидит мой посетитель. Сначала я просто не верю собственным глазам. - Снейп? – изумленно выдыхаю я. Он смотрит на меня и неожиданно улыбается. - Вы меня так всегда будете называть? Ну, я и кретин! Какой Снейп, откуда ему здесь взяться? Передо мной сидит старый добрый доктор Стивенс, так его разэдак! И тут я понимаю, что безумно, нечеловечески, до усрачки, черт побери, рад видеть эту желтую физию! - Стивенс! – улыбаюсь я во всю рожу. – Стивенс! Ну, где вы столько времени пропадали, задави вас горгулья?! Я даже пытаюсь его обнять, но Зак или Даг живенько опускает мне на плечо свою тяжелую длань. - Все нормально, - останавливает его Стивенс. – Я врач, делал ему операцию на сердце. Вы не могли бы обеспечить нам немного приватности? - Чево? – удивленно спрашивает мой маленький друг. - Не могли бы вы… э… дать нам поговорить наедине? - Так бы и сказал, - бурчит наша горилла и неохотно отходит в сторону, разумеется, стараясь держать меня в поле зрения. Мы усаживаемся за идиотский оранжевый стол, и некоторое время сияем друг в друга радостными улыбками. - Простите, что я так долго не приходил, - говорит он. – Дорис буквально вчера случайно обмолвилась, что вы хотели меня видеть перед тем, как … - он неуютно поводит плечом. - Я надеялся, может, вам удастся их уговорить, чтобы меня сюда не сдавали, - глухо говорю я. - Простите, - повторяет он. На его лице такое раскаяние, что мне становится неудобно. И вспоминается ещё кое-что… - Простите и вы меня, - говорю я и осторожно дотрагиваюсь до его руки с какими-то невероятно длинными пальцами. Как я раньше не замечал его рук? Прикосновением я словно пытаюсь искупить то, что сказал ему тогда. Он понимает без слов, и я чувствую его ответное теплое пожатие. Мы молчим, а я думаю о том, как же странно, что я путаю его со Снейпом. Они вовсе не так уж похожи, как мне казалось. Типаж, возможно, тот же, но черты лица другие. И глаза… Снейп так на меня никогда не смотрел. Да и что там говорить, я сам никогда не смотрел на Снейпа так, как смотрю сейчас на Стивенса. Мы чувствуем взаимную неловкость и медленно разжимаем руки. - Я хочу вытащить вас отсюда, - говорит он. – Я кое-что придумал. Понизив голос, он рассказывает мне, что я должен начать жаловаться на боли в сердце и плохое самочувствие (изображать последнее мне, кстати, не придется), и Стивенс настоит на том, чтобы меня вернули в больницу для обследования. Из больницы он поможет мне сбежать. - Стив, - говорю я, - только ведь мне бежать некуда. У меня ни дома, ни друзей, ни документов, ничего. Я чужой здесь. Тогда он смущенно предлагает мне пожить у него, если я захочу, конечно, у него квартира в Лондоне, небольшая, правда, но … - Спасибо, - просто говорю я. – Это было бы замечательно. Мы обсуждаем детали, пока Зак не приближает к нам свою мощную тушу. Уже вставая из-за стола, я задаю Стиву очень важный для меня вопрос. - Скажи, а ты веришь, что я волшебник из другого мира? Мы смотрим друг другу в глаза, и я почему-то чувствую отчетливое присутствие Джеймса. - Стив, ты веришь мне или нет?! Вера этого человека сейчас важнее, чем если бы мне поверил целый мир. Если он не верит мне, то, возможно, черт с ним, с побегом. Черт с ним, с шансом. Черт со всем, пусть я даже сгнию здесь заживо! Я очень хочу, чтобы Джейми взял меня за руку и увел с собой. Он наклоняется и тихо шепчет мне на ухо. Я прикрываю глаза, принимая сказанное, и киваю. На прощание я улыбаюсь Стиву в его испуганное побелевшее лицо.
У нас на окошке растет герань. Кудрявое зеленое растение с россыпью мелких красных цветков. Стив смеется и говорит, что у него всю жизнь в доме дохнет любая зелень. Но Стив – он упрямый, и каждый раз заводит новое растение, надеясь, что однажды оно выживет и останется с ним. Он поливает эту герань из лейки, которой только арбузы поливать, и смешно тыкает карандашом в землю, разрыхляя её. На месте герани я бы уже давно отдал концы, а вот цветок ничего, держится. Пока, во всяком случае. После побега я поселился в его квартире, но очень скоро Стиву предложили место в дорогой частной клинике, он купил дом в пригороде, и мы переехали. Так и к работе ему ближе, да и, как говорит сам Стив, от города он устал. Правда, я думаю, что в основном он сделал это для меня – мне действительно приятнее и спокойнее жить здесь, где много зелени и мало людей. Стив наводил справки – озверевший Рэндом пытался меня найти, но, когда его праведный гнев обрушился на больницу, Стив в ней уже не работал, и никакой информации Рэндому не дали. А больше меня никто не искал – зачем им человек из ниоткуда? С прежней работы Стиву, правда, звонили, но он отрицал любое причастие к моему побегу. Трогать его никто особенно не хотел – новые наниматели Стива люди серьёзные и делают на него большие ставки. У него ведь действительно гениальные руки. Он помог мне обзавестись фальшивыми документами, поэтому теперь я Джон Смит. Это был мой собственный выбор – ведь иметь такие имя и фамилию все равно, что быть безымянным, а сейчас меня устраивает минимальное внимание к моей персоне. Стив приводил меня в порядок, как мог. Прогулки на свежем воздухе, вкусные обеды, долгий сон, разговоры, когда я хотел говорить, и молчание без вопросов, когда я хотел молчать. Он сделал для меня больше, чем я когда-нибудь смогу вернуть. Список моих долгов растет, но с этим я уже вряд ли смогу что-либо поделать. Понемногу я привыкаю к здешней жизни. Научился пользоваться всеми необходимыми маггловскими штучками, не подскакиваю, когда звонит телефон, не кидаюсь под машины на красный свет, не удивляюсь немой статике фотографий. Мало того, я нашел себе работу. Теперь я работаю помощником автомеханика в небольшой местной мастерской. Помощником это, наверное, сильно сказано, скорее, учеником, но, как ни странно, у меня обнаружились задатки к этому делу. Впрочем, в конце концов, у меня ведь когда-то был настоящий мотоцикл, хоть и не обычный, а летающий. Сейчас у меня есть обычный мотоцикл – мой начальник Джордж, неплохой парень, отдал мне по дешевке свой старый. Я часто гоняю на нем по улицам Лондона, куда езжу, не говоря ничего Стиву, иначе он бы мне голову оторвал, особенно если бы знал, на какой скорости я катаюсь. Но я ничего не боюсь – каким-то шестым чувством я всегда знаю, что делать на дороге. Даже в пробку ни разу не попал. Может, это то, что осталось от волшебства? Я читаю интересные книги, смотрю по телевизору фильмы и слушаю музыку. Особенно мне нравится та, которая называется “рок-н-ролл”, в ней много тех вещей, которые близки мне. А ещё я нашел себе потрясающее увлечение! Однажды мы с приятелем Стива по имени Нил ездили на рыбалку, и Нил рассказал про прыжки с парашютом. Меня это очень заинтересовало, хоть Стив и возражал изо всех сил (боится за мое самочувствие), но я настоял и отправился прыгать. Конечно, это было не то же самое, что полеты на метле, но чем-то похоже. С тех пор я прыгал уже несколько раз, и хочу делать это снова и снова – настолько покорило меня это ощущение смертельной опасности в сочетании с абсолютной свободой. Нил вообще увлекается различными видами спорта такого рода, их называют “экстремальными”. Я хотел, было, отправиться с ним в альпинистский поход в Альпы, но Стив мне запретил, как врач. Сказал, может быть, позднее, но я чувствую, что на самом деле он меня туда никогда не пустит. Ну, и ладно, когда-нибудь я туда сам слиняю без его разрешения. Должно быть, это так здорово – карабкаться на недоступную вершину … Я часто вспоминаю всех, кто остался в моей прошлой жизни. Гарри, которому так нужна моя помощь. Рема, с которым мне бы так хотелось посидеть за бутылкой хорошего вина. Даже Молли с её дурацким кудахтаньем. Но этого уже не вернуть. Прежний Сириус с таким бы раскладом не примирился. Он бы исколесил весь Лондон в поисках дома на Гриммуальд-плейс и входа в Министерство магии. День и ночь он искал бы Хогвартс, больницу святого Мунго, Косой перулок… Искал, пока не сошел бы сума и не умер от отчаяния и беспомощности … Но я больше не хочу умирать. А, возможно, я тогда сказал Джейми правду. После падения в арку от меня осталась как будто половина. Половина, которая смертельно устала от той, прежней жизни, в которой однажды вдруг все перестало удаваться … Я скучаю по ним и думаю о них. Мне их не хватает. Мне не хватает волшебства. Мне вообще не хватает прошлой жизни, какой бы они ни была. Иногда вдруг начинает очень больно ныть сердце, и я это не связано с операцией … Но я смирился. Часто я рассказываю Стиву о нашем волшебном мире. Про великанов и драконов, Хогвартс и Хогсмид, волшебные палочки и заклинания, зелья и трансфигурацию, анимагию и квиддич. Он внимательно слушает, иногда задает вопросы и всегда смеется в нужных местах. И я никогда больше не спрашиваю его, верит ли он мне. Он приезжает из больницы домой – уставший, но всегда мне улыбающийся. К тому моменту я уже дома, потому что заканчиваю раньше него. Мы кидаем в ми-кро-вол-новую печь пиццу или заказываем еду по телефону, открываем бутылку вина, ужинаем и рассказываем друг другу, как прошел день. Потом мы смотрим телевизор или идем гулять, если он не слишком устал. А затем мы поднимаемся на второй этаж и ложимся спать. Вот такая у меня теперь жизнь. Сегодня Джордж отпустил меня пораньше, потому что не было никакой особенной работы. Я зашел в супермаркет, купил всяких вкусностей и пива. Придя домой, включил телевизор и начал смотреть фильм – какую-то дурацкую, но смешную комедию, где постоянно что-то с грохотом роняли. Ставя бутылку, я мельком взглянул на фотографию в рамке, стоящую на столе. Эта фотография была сделана на той самой рыбалке. Нил фотограф-любитель, вот он нас там и щелкнул. На фото двое темноволосых парней. И почему-то именно сейчас я понял, что у меня здесь – счастливое лицо. Во время рекламной паузы и пошел на кухню, чтобы достать ещё пива из холо-диль-ника. К моему удивлению, на кухне был Стив, стоявший лицом к окну. Должно быть, из-за всего этого грохота в кино я не слышал, как он приехал. - Стив! - обрадовался я, - Ты почему так рано? Он обернулся, и я все понял ещё до того, как он заговорил. Понял по глазам. - Вероятно, падение в арку отбило у тебя последние мозги, Блэк. Позволю напомнить, что мое имя Северус.
А что ему оставалось делать? Мне все-таки кажется, что биться головой о стенку до бесконечности невозможно. Он и так здесь доказал все, что возможно было. Не сдался, не потерял себя. По карайней мере, сохранил личность. Я предпочитаю думать, что он нашел себя заново.
Учитывая, что это было описывать сложнее всего, воспринимаю, как серьёзную похвалу. Ещё раз спасибо
Диана Шипилова пишет:
цитата:
...он действительно именно Дамблдора имеет в виду?
Вот позвольте не ответить. В этом рассказе нарочито не дается ответов на многие вопросы. Почему, например, герой встречает в этом мире людей, так похожих на тех, которые были в волшебном мире? Почему эти миры вообще так переплетаются? Что это - может быть, одна большая галлюцинация спятившего после клинической смерти человека? Может быть, Рэндом прав - и герой страдает паранойей? Видит ли он Снейпа в конце на самом деле или это все ему кажется? Словом, мне бы хотелось, чтобы читатели сами отвечали на эти вопросы )))
Диана Шипилова пишет:
цитата:
Еще мне не совсем ясны были мотивы Рэндома.
Мотивов у него два. Первый и основной - этот человек на самом деле настоящий садист, который не сколько лечит людей, сколько издевается над ними и ломает их. По той простой причине, что получает от этого удовльствие. Частично Рэндом написан мною с реально существующих лиц. Второе - у него есть свои конкретные цели, на которые намекает Эппплдор. Что это за цели - сказать сложно. Возможно, Рэндом всего лишь хочет завоевать репутацию психиатра-волшебника, такую же, как у Эпплдора. А, возможно, его цели намного глубже и страшнее. Во всяком случае во время написания в моей памяти всплывал образ профессора Л. из "Шара и креста" Честертона. Профессор Л. хотел засадить в писхушку всех, кто мыслил не так, как ему нравилось. И стремился объявить ненормальными любых людей, которые не соответствовали его представлениям. Но я этого не утверждаю. Всего лишь говорю - возможно )))
Большое спасибо за отзыв. Мне приятно, что вам понравилось
В этом рассказе нарочито не дается ответов на многие вопросы. Почему, например, герой встречает в этом мире людей, так похожих на тех, которые были в волшебном мире? Почему эти миры вообще так переплетаются?
Ну, это я как раз поняла, что домысливать нужно самим. И мне это понравилось. Просто Сириус практичски не проводил параллели сам, разве что со Снейпом, поэтому меня это немного удивило. Я подумала, вдруг на самом деле в тексте должен стоять "Эпплдор" и спросила, но теперь вижу, что нет.
Просто Сириус практичски не проводил параллели сам, разве что со Снейпом,
А вот это ещё не факт ))) Он "вслух" ничего не произносит, но это не значит, что об этом не думает. Например, когда Эпплдор приехал в больницу, и все стали обсуждать, кого он им напоминает, Сириус тоже хотел что-то сказать, но не успел. Так что "совы это совсем не то, чем кажутся" )))
Хорош был бы автор, если бы писал, сам не зная, что Конечно, у меня есть своя трактовка событий. Вернее, сюжетная нить, которая развивалась в моем представлении от начала до конца. Просто мне бы хотелось оставить читателю поле для своих трактовок. Так, имхо, намного, интереснее - и мне, и читателям. То, что вещь получилась очень неоднозначной, мне стало понятно хотя бы потому, что у моей лучшей подруги (с которой мы буквально телепатически-связано мыслим) впервые появилась иная, чем у меня трактовка образов и событий. Я не думаю, что можно написать нечто логически связное, если сам точно не знаешь, что имеешь в виду. Например, в моей другой работе "Аватара весны" тоже есть несколько вариантов трактовки. И пусть каждый выбирает ту, что ему по сердцу
офигенно.) просто офигенно.) я просто прям не знаю как выразить свой восторг.)) очень хорошй фик и инетересная, а главное небанальная сюжетная линия. спасибо большое!!! записываю вас в список моих любмых авторов.)))
УХ ты! Только сейчас руки дошли прочитать. И ты знаешь, это великолепно! (: Я тоже далеко не психиатр, да и псих в общем-то по большому счету, но все описано очень похожим на правду. И больница, и лечение, и характерное состояние "больного" Сириуса - все до дрожи правдоподобно, и не нудно, читается как будто глазами все это видишь. (((: Сам же Сириус тоже хорош. И он, кстати, чем-то отличается от всех твоих Сириусов (прямо такая "Влесенная Сириусов", том II, дополненный), и в то же время отлично вписывается во все мои Сириусы ("Сириусы. Избранное". Бонус: Джеймс. Снейпы см. в приложении.). Во всех моих Снейпов он тоже идеально вписывается,кстати. ((;
Ну что еще сказать, молодца! Только всегда так мало... А не желаешь написать какой-нибудь...ммм... немного макси? Просто так не хочется дочитывать до беспомощного "конец"... хочется сидеть весь вечер и читать,читать, и, возможно, оставить что-то на слудующий, чтобы знать, вот после всяких забот у меня есть отличное занятие которому можно спокойно посвятить весь вечер в компании земляничного чая и твоего фика. ,)
ПС: я чуть на стуле не подпрыгнула, увидев, что автор стихов Эмиль Верхарн. Его сиволизм тут как нельзя к месту, надо сказать, пришелся...
прямо такая "Влесенная Сириусов", том II, дополненный
Otchaika пишет:
цитата:
"Сириусы. Избранное". Бонус: Джеймс. Снейпы см. в приложении.
Как всегда, конгениальна
Спасибо огромное, мне страшно приятно, что тебе понравилось! Только я сейчас в очередной раз удаляюсь с фэндома, поэтому, боюсь, о макси речи не идет. Но, возможно, когда-нибудь, что-нибудь... Ещё раз спасибо тебе за классный отзыв
Лис зимой ну в таком случае, ориджинал? сам твой стиль очень нравится. читается на лету. с удовольствием тебя почитаю. кстати, offtop, а твой жж не открывается. (
Отправлено: 12.11.07 15:12. Заголовок: Вот вам и хэппи-энд...
Вот вам и хэппи-энд... Но, может, Сириуса все же оставят в покое - ну какой от него прок? Ведь все равно же не может теперь колдовать... Очень увлекательная вещь. И Сириус именно так мне всегда представлялся. До этого я его такого встречала разве что у Танг. Теперь вот у Вас... Спасибо за фанфик. Очень рада, что нашла его
Отправлено: 12.12.07 16:23. Заголовок: Лис зимой пишет: Эт..
Лис зимой пишет:
цитата:
Это один из моих любимых комплиментов.
Ну так! Полностью заслужен Вами! Сириусу, ИМХО, было уделено слишком мало внимания и в книгах, и в фильме. А потому и воспринимать его всерьез я стала лишь благодаря таким фикам, как этот.
Черт! классная вещь, в начале немного грустная, но это помому что вчера я не успела прочитать последние обзацы, но после "возвращения Снейпа" все стало на свои места! именного этого мне не хватало ...
Отправлено: 26.12.07 00:16. Заголовок: Cora пишет: А потом..
Cora пишет:
цитата:
А потому и воспринимать его всерьез я стала лишь благодаря таким фикам, как этот.
Здорово, я рада )) Уж чего, а внимания наше Блэковское величество точно заслуживает )) Ещё раз спасибо. А вообще очень приятно - фик так давно запостила, а народ по-прежнему читает и отзывы пишет. Это очень радует :)
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 8
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
