Астрономическая башня

 Отправлено: 31.12.21 23:26. Заголовок: Фест памяти Tasha911. «Осенние мистерии», автор Tasha911, ГП, слэш/гет, СС/ГП, СС/ОМП, ГП/ОМП, NC-17

Название: Осенние мистерии
Автор: Tasha911
Бета: Sephiroth
Рейтинг: NC-17
Пейринг: СС/ГП, СС/ОМП, ГП/ОМП и многие другие
Жанр: романс/ангст
Категория: слэш/гет
Дисклеймер: Кому деньги — знает Бог и ее хорошие юристы.
Предупреждение: Это третья часть сезонных историй. Немного АУ, немного ООС. Многообразие новых персонажей, которые занимают все больше места в фике. Этих самых авторских персонажей действительно ОЧЕНЬ много. Так что от ярых нелюбителей данного явления претензии не принимаются. Осторожно!!! Дальше по-прежнему будет СС/ГП.
Статус: Не закончен
Примечание: Первая часть сезонных историй — Обновленная весна, вторая — Лето с привкусом горечи. Начало третьей части можно прочитать здесь.

 Отправлено: 31.12.21 23:27. Заголовок: *** Невилл Лонгбот..

***

Невилл Лонгботтом минуту постоял на пыльной площадке, захламленной коробками с пергаментами, прежде чем постучать в дверь с медной табличкой. У каждого в прошлом есть моменты, которые вызывают смешенное со стыдом раздражение. Вот вроде бы все понимаешь, знаешь, что сам когда-то поступил не слишком красиво, но внутри все бесится от желания винить не себя, а того, с кем когда-то грубо обошелся.

Ну что поделать с тем, что есть люди, которые ни у кого не в состоянии вызвать симпатии? Захария Смит был как раз из таких. Суетливый, вертлявый, заискивающий перед власть имущими и напоказ снисходительный с теми, кто не стоил его внимания. В школе он был единственным человеком, которого Невилл презирал. Не то что бы сам он был в состоянии заслужить всеобщее одобрение, но похожий на крысу, многословный и низкорослый Захария вызывал в нем легкое чувство высокомерия: «Я ведь не настолько мелочен и жалок». Глупое и дерьмовое чувство? Быть может. Кажется, ему было даже стыдно. Именно поэтому, когда после похорон бабушки Шарлотт он получил извещение из «Магическая адвокатская кантора Смитов. Ведем дела волшебников с 1479 года» он старался вести себя доброжелательно, хотя сгорбленный старик, приходившейся Смиту дедушкой и оказавшийся душеприказчиком Шарлотт Макнаен, жутко раздражал его своим раболепием.

— Господин Лонгботтом, вы вот тут подпишите и вот тут… — Старческий палец с желтоватым ногтем резво прыгал по пергаментам. — И тут. Помните, что всегда можете обратиться к нам. Наша семья почитает за честь служить…

— Да, конечно. — Он тогда, помнится, скосил взгляд на Захарию, который сидел за спиной деда и кивал, как китайский болванчик. Ну или метроном. С завидной периодичностью и не всегда попадая в смысл высказываний. Выглядел Смит даже хуже, чем он помнил. Он вымахал чуть ли не на две головы выше Невилла, вот только ни мужества, ни красоты ему это не прибавило. Он был широким в кости, но таким худым, что напоминал скелет, обтянутый кожей. Коричневая мантия сидела мешковато, хотя ее рукава были ему определенно коротки — как, впрочем, и брюки, из-под которых виднелись идиотские ярко-желтые носки на подтяжках. Подтяжки только маги, кажется, до сих пор и носили. Но хуже всего было треугольное лицо с узким подбородком, большими, но какими-то впалыми колючими глазами, бледным кривящимся ртом и щедрой россыпью гнойных угрей по щекам.

— Покойная леди Шарлотт уж до чего своенравная была леди, но такая умная и участливая, — скрипел, как плохо смазанный механизм, старик. — Надо бы выпить. Помянуть. Винца не желаете, молодой человек? Отменное у нас винцо.

Его тошнило от этого места, пыли, странной многовековой замшелости. Память веков бывает разной. Иногда она полна гордыни и благородства, трепета, подогревающего кровь дыхания времен, но в этих стенах царила лишь многовековая тоска.

— Спасибо. Но я должен идти. У меня сегодня еще смена в больнице.

— Работа? Это мы понимаем. Вы, кажется, были дружны с моим внуком в школе? Конечно, дружны. Такие блестящие молодые люди… Конечно, дружны. Ну же, Захария, что ты сидишь? Не стесняйся старика, проводи своего приятеля.

Смит встал с той же странной покорностью, которую Невилл наблюдал весь вечер. Он не возразил деду. Проводил и отпер дверь.

— Увидимся?

Это прозвучало вопросом. Невилл кивнул.

— Конечно. Кажется, Гермиона планировала что-то вроде вечеринки бывших членов АД. Собиралась собрать всех по поводу выхода своей первой книги. Уверен, тебе пришлют приглашение. До встречи.

Нет, та вечеринка состоялась, как и множество других дружеских сборищ, но ни на одном из них он не встретил Смита. Невилл об этом не жалел. Он как-то даже о нем не думал, пока несколько лет спустя судьба не свела их в Румынии. В лагере драконозаводчиков, куда он приехал на три дня по приглашению Чарли Уизли, которого встретил в Париже, где тот вел переговоры о покупке яйца лаурского длинношея, а задержался почти на месяц. Невилл не знал, что прельстило его в вольной лагерной жизни. Не свет костров, не дивное домашнее вино и не множество накаченных, облаченных в кожу мужчин, а главное — не драконы, красота которых его не столько завораживала, сколько настораживала. Наверное, ему просто было приятно снова оказаться в мире деятельных, одержимых своей работой людей. Вынужденное безделье его раздражало. Он старался помочь, чем мог, не стеснялся собственной неуклюжести, а несколько раз, как бывший колдомедик, кажется, был и вовсе очень полезен.

— Ты не должен был увольняться, — сказал Чарли Уизли, пока Невилл бинтовал его обожженное плечо. — У тебя отлично получается.

— Всего лишь повязка и качественное зелье, — Невилл усмехнулся. — Которое, прошу заметить, не я приготовил.

— Все равно отлично. Наш колдомедик в основном обходится заклятьями, а после них все так чертовски чешется… — Чарли улыбнулся. — Многие из-за этого предпочитают подождать, пока само заживет. Знаешь, такой зуд отпугивает девочек.

— Тут все зависит от того, как повреждена кожа. Заклинание однозначно эффективнее, но если ожог не слишком серьезный, как у тебя, оно может здорово пересушить кожу. Отсюда и зуд. Тебе поможет и зелье. Оно обезболивает так, что спать нормально будешь, а завтра и следа не останется. Ну и чесаться не будет, так что никаких проблем с дамами.

Чарли кивнул, но как-то не очень весело.

— Да я, собственно, не из-за этого переживаю. Завтра должна приехать комиссия из министерства магии Румынии. Они уже давно зуб на нас точат. Раньше этот заповедник финансово поддерживало правительство магической Британии. Разведение драконов обходится очень дорого. А когда началась война, до нас никому не было дела. Многие сотрудники тогда разъехались, остались только ребята, которые на самом деле любят драконов. Хотя и им тяжело было без жалования. Один из наших… в общем, когда от голода начали погибать детеныши, которых мы не могли прокормить, он ограбил маггловский банк. Парень никому ничего не сказал, просто мы просуществовали на его деньги больше месяца, а потом его сцапали авроры. Румынскому правительству не хочется нам помогать. У них есть еще один заповедник, которым они вполне довольны. Они выставили всех нас в местных магических газетах чуть ли не грабителями и мародерами. Все из-за одного парня, которому еще три года сидеть в тюрьме и которого я, если честно, не в силах осудить. Если бы не он, это сделал бы кто-то другой… Любой из нас. Потому что нет ничего больнее, чем видеть, как твое детище, дело всей жизни умирает. — Чарли подошел к выходу из палатки и распахнул полотнища, глядя на пару величавых ящеров, устроившихся в особом, так называемом «больничном» гнезде. Оно напоминало пещеру из камней, наваленных на небольшой полянке, среди деревьев. Обычно драконы свободно жили в лесу, в таких же, заботливо созданных для них домиках и были почти свободны в перемещениях — в пределах установленного барьера, позволяющего летать, но делающего перемещения этих величавых существ безопасными для магглов. Только самых слабых самок и их партнеров драконологи подманивали к лагерю и переводили в это гнездо. Так было и сейчас: самка венгерского шипохвоста никак не могла выносить свое яйцо. У нее, как это, впрочем, бывает и у женщин, оказался узкий таз, а яйцо, как показывали примененные заклятья, было огромно и несло в себе два зародыша. Очень редкий случай у драконов. Будущая роженица лежала на мягком моховом настиле гнезда и как-то жалобно кряхтела. Зато ее перепуганный супруг с рокотом вставал на задние лапы, стоило кому-то приблизиться к пещере, и щедро поливал смельчака огнем. — Они ведь живые, — сказал Чарли, которому, собственно, сегодня и досталось больше всех от нервного муженька беременной драконихи. — Настоящие, чувствующие…

Невилл не знал, что сказать.

— Но ведь война давно закончилась. Что же теперь может произойти?

Чарли хмыкнул.

— Я писал Перси. Каждый день, на протяжении четырех лет. Даже ездил в Англию. Хотел увидеть его, но он меня не принял. Только отвечал раз в месяц, через своего секретаря. — Чарли сомкнул шторы, словно ему было больно смотреть. Невилл его хорошо понимал. Терять — это всегда невыносимо больно. Лучше прятаться, пока можно. — Правительство магической Британии больше не заинтересовано в сохранении данного заповедника. Оно не намерено оплачивать румынам аренду этой земли, потому что у него масса внутренних проблем, требующих решения. Нам, как исследователям, будут платить зарплату, пока заповедник не закроется. Новых людей нам не присылают, а те, кто работает по несколько лет… Многие, как и я сам, потратили все свои сбережения. Сколько могли, мы тянули время сами, оплачивая аренду земли, но в этом году не собрали нужной суммы. Я просил дать нам отсрочку, даже встречался с Владиславом, последним графом из рода Дракул, и он очень хотел мне помочь, но не смог. Местные вампиры — отличные ребята и очень ценят свою историю, но, увы, их давно лишили права на землю. Но род Владислава — все же толстый пласт в истории Румынии и кое-какая власть у него осталась. Он выторговал нам отсрочку в полгода. Но мы так и не собрали нужной суммы.

Невилл все понимал, даже слишком. А еще он разуверился в людях. Достаточно, чтобы спросить.

— Ты пригласил меня сюда, потому что у меня есть деньги?

— Нет, что ты… — Чарли Уизли не умел лгать, как и он сам теперь не умел верить.

— Сколько? — Невилл не закрыл глаз, никак не выразил разочарования. Всего лишь люди… Всего лишь. Даже если с ними было очень хорошо. Что он мог сделать сейчас? Сожалеть или признать правду. Признать, пока это не слишком больно. И смириться. Всего лишь.

— Невилл, ты не подумай. Я на самом деле рад, что ты с нами. Все мы…

— Сколько?

Чарли сдался.

— Мы должны румынскому правительству сто семь тысяч галеонов, иначе они закроют лагерь, а всех наших подопечных, которым не найдется места в их заповеднике, пустят на ингредиенты. Может, успеем продать часть драконов в другие заповедники, но мы всех не распределим. Они уже все решили и поджимают сроки, чтобы не лишиться лишней добычи. — Уизли подошел и сжал его руку. — Невилл, ты правда славный, мы все считаем тебя отличным парнем. Человеком, которого каждый из нас всегда будет рад видеть в своем доме. Но нам нужны деньги, очень нужны. Мы отдадим. Правда, это в долг, хотя я не знаю, когда сможем рассчитаться, но пожалуйста…

А что он мог сделать? Отказать? Нет, это он, конечно, был в состоянии сделать. Даже стремление подобное существовало. Маленькое, мстительное, полное недовольства собой стремление. Опять деньги… Опять… Даже там, где он просто старался быть собой. Пусть неловким, пусть лишь в меру полезным, но… Разве искренность настолько для него невозможна?

— Хорошо, я дам денег. — Чарли сжал его ладонь еще сильнее. — Но это не решение проблемы, а всего лишь отсрочка. Вам нужна новая земля. Много земли, а у меня она есть. Целый лес. На него наложены очень мощные древние охранные чары. Немного их обновить — и, я думаю, это место будет соответствовать всем нормам драконьего заповедника.

Уизли выглядел так, словно готов был его обнять. Немедленно. Возможно, Невилл был бы не против такого порыва со стороны красивого мужчины. Если бы, конечно, дело было действительно в нем, а не в драконах.

— Но это не все, — сказал Чарли, когда он порывисто встал и отошел в конец палатки. — Магом, конечно, можно разводить волшебных существ на своих землях, но в Англии существует закон, запрещающий разведение драконов.

Невилл только кивнул.

— Как говорила моя бабушка Августа: «Чем нерушимее с виду закон, тем больше в нем противоречий, и пройдоха адвокат решит любую проблему». Нам, похоже, нужен пройдоха, согласный потягаться с Визенгамотом. Найдите подходящего знатока магических законов, а я выпишу чек.

Он прожил в лагере еще пару месяцев, не только оплатив землю, но и выторговав срок в шесть месяцев отсрочки у ее нового официального владельца — румыны отказались продлить аренду даже на полгода. За деньги, разумеется. Все за деньги. Претило ли ему оставаться в лагере, где каждый при встрече благодарил его, как мецената? Претило. До колик и изжоги. До страстного желания сбежать. Но он оставался. Заставлял себя остаться. Как ответственный парень, он привык отступать с линии фронта, только когда война выиграна.

— Мы всех уделали! — Чарли Уизли, ворвавшись в палатку, стиснул его в объятиях и начал пританцовывать. — Даже до суда и пересмотра закона не дошло. Если ты согласен установить защиту, как в Гринготс, и обозвать наш заповедник своей частной фермой, то тебе позволят содержать до пятидесяти особей. Пятидесяти, Невилл! — Чарли выглядел, как безумец. — У нас тут всего двадцать семь. Если мы партиями перевезем всех, то не придется разбивать сложившиеся пары! А еще он выбил нам финансирование! На основании какого-то там древнего закона о поддержании вымирающих видов. В Англии ведь почти нет драконов, а теперь будут. Перси чуть собственной желчью не подавился, когда узнал, что я нашел место для лагеря. Наш парень так все вывернул, что даже расходы на адвоката нам оплатит министерство. Какой-то там закон о перемещении магических существ и отстаивании их прав… В общем, все лучше некуда. — Чарли потянул его за руку из палатки. — Пошли праздновать, все ребята хотят чествовать героев.

— Мне не обязательно…

— Хоть ты не упрямься. Я и его с трудом затащил.

«Он» оказался Захарией Смитом. По-прежнему бледным и с тем же узким, ко всему равнодушным лицом. Он и одет был так же нелепо, как при их последней встрече. Захария сидел у костра и жарил насаженный на палочку зефир. Его похлопывали по плечу выпивающие драконологи, но он лишь хмурился, и только потом выдавливал из себя улыбку.

— Привет, — Невилл понимал, что больше ему, собственно, сказать нечего.

— Привет, — Смит гипнотизировал взглядом свой почти обуглившийся зефир. — Я же сказал, что увидимся.

— Ну, вот и… — Он не знал, что добавить, а Чарли уже тащил его в сторону.

Потом была вечеринка. Он, не привыкший пить слишком много, нажрался как… В общим, добрел с трудом до своей палатки, как только все потеряли к нему интерес. Произошло это быстро. Как обычно. Невилл умылся в комфортной ванной и лег спать в спальне, напоминающей опочивальню королевы. Зачем он купил эту палатку? Может, только потому, что мог? Она ведь ему, кажется, даже не нравилась. В девять комнат из шестнадцати он даже ни разу не заглянул.

— Можно?

Чья-то рука легла на его плечо.

— Конечно, комнат полно.

Но рука не исчезла, а вопрос повторился:

— Можно?

Будь он трезв и менее обижен на свое обычное заштатное положение, Невилл бы, наверное, отреагировал как-то иначе, но в тот момент его хватило только на одну фразу:

— Если я — то, что ты хочешь.

— Это бесспорно. — Человек лег сзади и всего лишь укрыл его одеялом, прижавшись к спине. Невилл, засыпая, подумал: «Очередная фальшивка». Он уже сталкивался с таким, с парнями, которые топили его в комплиментах, изображали нежность, но были даже не в состоянии ему вставить. Может, они надеялись стрясти с него что-то до того, как придет время платить по счету, и неумело играли в любовь. Но только проигрывали, ибо он не был романтичен.

Утром он проснулся с похмельем, изжогой и пониманием того, что всю ночь обнимал Смита. Мужчину, который вырос из мальчика, по-прежнему не казавшегося даже симпатичным, — а во сне он тем более смотрелся нелепо. Захария почти стянул с него одеяло, накрывшись им с головой. Сверху торчали лишь перемазанные чернилами пальцы, вцепившиеся в край пухового кокона, который соорудил себе их обладатель.

— Черт, — почти беззлобно заметил Невилл. — Тебе-то что от меня надо?

Ответа не последовало. Да и не ждал его Логботтом, он просто оделся, умылся, выписал щедрую премию адвокатской конторе и, оставив чек Чарли, аппарировал в Милан развеяться. На неделю. Отдохнуть от уничижительного к себе отношения. Не получилась и за три месяца. Потом он вернулся в Англию. Немного позднее слегка увлекся Джеймсом Стормом. Нет, сильно увлекся, иначе ради чего стучал в дверь человека, который прислал ему обратно чек с короткой пометкой, точнее, вопросом:
«Гриффиндорцы всегда такие придурки или ты особенный?».

Это послание немного напоминало того Смита, которого он знал. Смита, который ему никогда не нравился, но все же… Выхода не было. Он обошел семь из восьми самых известных контор, где в Британии кормились знатоки закона. Везде был один ответ:

— Оспорить закон с таким сроком давности… Если кто за это возьмется, то только Смит.

— Смит и никто другой.

— Разве что Смит.

— Если только Смит.

— Захария Смит.

— Да, вам определенно нужен Смит.

Невилл понял из этих разговоров две вещи: его дело практически безнадежно, а если он не хочет считать его таковым, ему придется… Ну хотя бы постучать в эту долбанную дверь.

Он еще раз врезал по ней молотком. И уже собирался повторить, когда она распахнулась.

— Ну какого черта так…

 Отправлено: 31.12.21 23:28. Заголовок: *** В его жизни нич..

***

В его жизни ничего толком не изменилось. Сила, которую он нашел в Энис, на поверку оказалась очередным самообманом. Одно хорошо: рядом с ней время бежало как-то быстрее. Все было по-прежнему. Итон трахал его по ночам, только теперь все больше молчал и всегда пользовался презервативами. Правда, теперь он выдумал новую пытку. Все время старался возбудить Кая во время секса, но тот только смеялся, наслаждаясь отрешенным безразличием собственного тела. Второй раз надругаться над своей душой он Итону позволять не собирался.

Куколка забросил музыку, наплевательски относился к занятиям, хамил прислуге, выплескивая свое постоянное раздражение, и только с мамой был по-прежнему ласков.

— Твой отчим не заслуживает такого отношения, дорогой, — пыталась увещевать его Катрина, которая понимала, что в ее доме происходит что-то странное. — Он так о нас заботится. Всегда добр к тебе. Не понимаю, почему ты ушел с обеда так резко. Можно было извиниться. Сказать, что ты не хочешь есть…

Что он мог ответить? Что не мог вынести, когда эта скотина начал лапать его прямо под столом? Нет, такие слова не подходили.

— Прости, мам, не знаю, что на меня нашло.

— Будь сдержаннее, милый.

Он обещал — и, благодаря Энис, почти получалось. Отправляясь на занятия, он всегда вовремя выходил из дома, но, войдя в подъезд, через черный ход выскакивал на соседнюю улицу. Там было всего пять минут до метро, и он с головою окунался в мир своей фальшивой свободы. Если было рано, он ехал к школе, в которую ходила подружка, и ждал у ворот, пока она с гиканьем не выбегала, бросаясь ему на шею и целуя в губы. Потом, взявшись за руки, они шли обедать в крохотную забегаловку одноглазого итальянца, который баловал своих посетителей разнообразием вкуснейшей, но дешевой пасты. Вечно раскрасневшийся от жара своих плит синьор Берто пользовался каждым удобным случаем, чтобы подшутить над Каем и его прожорливой подружкой, забавно называя их спичкой и двигателем внутреннего сгорания.

— Малыш, ты получше кушай. Это сейчас твоя синьорита такая стройная, а к старости располнеет, как моя Тереза. Никакая бычья шея ее не выдержит.

— Я как печка, все во мне сгорает без толку, — огрызалась Энис.

— Скорее, как двигатель. Много лишней энергии. А печка — что? Печка — хорошо. Хотя бы тепло.

Дальше все зависело от того, какая на улице стояла погода и нужно ли было Энис идти на работу. Кай либо помогал ей разносить заказы, либо они вместе шли в парк, на каток или в прокуренный клуб, где комики читали щедро сдобренные руганью монологи, а мощный охранник на входе никогда не спрашивал документы. Но это — о той части программы, которая менялась, а ведь была еще и неизменная.

Уже перед выходом из итальянской забегаловки Энис всегда исчезала на несколько минут, оставляя его расплатиться, но вскоре возвращалась, сжимая в руке маленький пакетик с травой — или, если ей везло, то с белым, похожим на пудру порошком.

Они делили добычу поровну. Иногда — прямо в грязном туалете очередного клуба, вдыхая по очереди порошок с помощью свернутой банкноты, иногда — курили самокрутки где-нибудь в подворотне, но больше всего Каю нравилось, когда брат Энис оставался на своем очередном «деле» и они могли оттянуться у нее дома. Глухая Ири не была им помехой. Энис врубала на всю громкость диск Мадонны и в любую погоду открывала окно. Кай валялся на кровати, а она танцевала, завернувшись в сорванную с гвоздей, на которых та едва держалась, яркую штору и фальшиво подпевала. А иногда просто выкрикивала не в такт слова, выражая то, что ее больше всего в тот момент волновало. И время бежало незаметно. Время, когда они могли позволить себе мечтать.

— Мы уедем… Как только станем взрослыми и свободными. Умчимся из этого серого скучного города. К небу… К морю… Только ты и я.

Энис падала рядом, гладя его по груди, и Кай нежно целовал ее в висок. Ему совсем не хотелось спорить — наоборот. Наркотики заставляли его фантазии оживать. Он погружался в мечту о песчаном пляже, на который ласково накатывала волна. Небо и море были красными, как на закате, но так сияли золотом умирающего солнца, что терялась всякая граница между песком, водой и небесным сводом. Он бежал по самой кромке моря, вяз в мокром песке, оставляя узкие следы босых ступней, которые тут же слизывал прибой. Навстречу ему спешила Энис. Кажется, это напоминало сцену из какого-то фильма. Такая надуманная идиллия, но это было прекрасно… И девушка в его мечтах была прекрасна. Никакого колючего взгляда, только ее прежние светлые выгоревшие волосы, загорелая кожа, воздушное парео — полупрозрачной пеной вокруг бедер, смуглая маленькая грудь и протянутые к нему руки.

— Уедем. — Пугало лишь то, что в даже щедро сдобренных наркотическим дурманом мечтах он никогда не добегал. Может, потому, что никак не мог преодолеть безумие Итона? Не верил, что сможет однажды вырваться из расставленных сетей? — Только куда? Куда мы уедем без денег?

— На билеты наскребем, а там какая разница? — Энис устраивалась головой на его плече. — Придумаем что-нибудь. Лишь бы все по-другому. Лишь бы забыть — тебе свои страхи, а мне — как выглядели мамины мозги на фоне светлой диванной обивки. Чтобы спать вместе каждую ночь. Я буду бодрствовать и отгонять твои кошмары, а когда устану, ты будешь рядом и побережешь мой сон. Может, мы будем вечно голодными, а может, наоборот, разбогатеем как набобы, главное, чтобы всегда вместе. Чтобы вот так… — Она сжимала его ладонь в своей. Чтобы до самой смерти. Ты — мой мир, а я — твой.

— Хорошо.

Кай не понимал, когда именно решился снова рискнуть своим сердцем. Но он совершил невозможное: влюбился в Энис. Она не была злой, ничего не требовала, никого не предавала. В ее ласковых объятьях он растворялся без остатка, согретый лучистым теплом ее взгляда. С каждым разом было все труднее возвращаться домой. Даже к маме, что уж говорить об кошмарных ночных часах, осквернявших само значение слова «близость».

Они не клялись друг другу в любви, не говорили никаких пафосных фраз. Позже, рассказывая о тех днях, он всегда немного видоизменял свою историю. Врал даже Джеймсу, намеренно вычеркивая этот период своей жизни. Сдвигал даты, чтобы никто не мог понять, как рано он пал на самое дно. Он не мог говорить об этом. О чем угодно мог, но не об Энис. Прятал ее, вычеркивал, чтобы никто не осмелился спросить: «А было ли в твоей жизни вообще что-то хорошее?». Потому что не мог сказать: «Было». Потому что все то прекрасное, что происходило с ним, щедро пропиталось ядом горечи. И алкоголиком он стал якобы в шестнадцать, и сидел на наркоте с семнадцати лет. И в двадцать впервые попал в клинику. Но это была не совсем настоящая история. Миф, придуманный человеком, в котором остались только жестокость и жажда мести. Человеком, который не хотел оправдываться и предпочел не говорить.

Несколько долгих лет он чередовал ад с раем и, кажется, даже привык к такому положению вещей. Им было по шестнадцать, когда Энис, затянувшись марихуаной, сказала:

— Давай завтра займемся сексом.

Он отчего-то раскраснелся, словно из них двоих именно он был девственником. Или насилие не в счет?

— Знаешь, я не думаю…

Она чмокнула его в кончик носа.

— Правильно. Что тут думать. Завтра.

— Энис…

— Я все равно в этом мире никого так, как тебя, не люблю.

Было ужасно. Он весь извелся за сутки, потому что ночной визит Итона на этот раз был невыносим. Он три часа рыдал, скорчившись в ванной. Пытался утонуть в ледяной воде. На следующий день, встретив свою подругу, он обнял ее, зарывшись руками в волосы.

— Я не смогу. Ты самая лучшая, просто я не смогу… Мне будет невыносимо возвращаться домой, а я должен. Должен, потому что иначе маме будет плохо. Я не могу ее предать и не могу быть с тобой, пока я вынужден быть с ним.

— Это ничего. — Энис ласково гладила его спину. — Я все понимаю. Всего каких-то пару лет.

— Пару лет?

— Ага, а потом мы все изменим. Поженимся и будем навешать твою маму каждые выходные. Я смогу тебя защитить, Кай. Он не посмеет ничего сделать. Вот увидишь, у нас еще все будет хорошо.

Кай поверил ей. Было очень страшно принять подобное решение, но Кай ей поверил.

Был ли он неуправляем? Да, наверное, когда под нажимом матери Итон вынужден был устроить его в Колледж. Естественно, ни о каком отъезде из дома и речи не шло. Его устроили в престижное заведение в Лондоне, где он должен был постигать основы экономики, но это означало — реже видеться с Энис, а он без нее задыхался, поэтому постоянно прогуливал занятия.

— На колледж нужны деньги, а у меня их нет, поступлю, когда скоплю, — теперь она работала в своем магазине на полную ставку. Особых иллюзий насчет ее способностей экономить Кай не питал. Все ее заработки, как и его карманные деньги, уходили на наркотики. Беспокоило ли его то, что они так жили? Нет, не беспокоило. Это была их единственная возможность ускорить бег времени. А оно ведь тянется долго, когда чего-то очень ждешь.

Ему оставалось две недели до восемнадцати лет, когда начали мучить плохие предчувствия. Энис, которая вступила в брачный возраст за два месяца до него, все подготовила. Были куплены недорогие кольца, свадебные белые майки, и она даже соорудила себе что-то на манер смешной фаты.

— Нас выгонят в таком виде из мэрии, — смеялся Куколка, когда она пританцовывала перед ним во всем этом великолепии.

— Нет, не выгонят. Там расписывалась парочка моих знакомых панков, поверь, по сравнению с ними мы будем выглядеть как вершина добродетели.

И все же его не оставляли сомнения. Может, дело было в изменившемся отношении Итона? Нет, Кая не расстраивало, что визиты в его спальню стали реже, или что Холмбрук стал вести себя нежнее по отношению к маме. Но все же… В нем осталось очень мало веры в лучшее, и все надежды на перемены он связывал не с отчимом, а с Энис.

— Слушай, а что это за тип, с которым ты сегодня поздоровалась? Он уже неделю все время крутится поблизости. Странный он какой-то, выглядит слишком наглаженным.

Она рассмеялась.

— Так выглядят все, кто сюда недавно переехал. Кажется, его зовут Мо и он ирландец. Говорят, что он дилер. Полезное знакомство, знаешь ли. Мой поставщик вот-вот отойдет от дел. Говорит, его подружка уже проела ему плешь, уговаривая завязать. Хотя на самом деле, наверное, он боится Лу. Тот в последнее время тоже скандалит со мной, говорит, мы с тобой уже переходим грань и пора нам завязывать.

Кай кивнул.

— Может, и правда пора?

— Я так ему и сказала: что ты не будешь против, если после свадьбы мы бросим, а пока — почему бы нам напоследок не оттянуться хорошенько? Давай устроим настоящую вечеринку в честь твоего дня рождения?

— Я всегда отмечаю его с мамой.

Энис не спорила.

— Так отметь, а ночью приходи ко мне. Останешься до утра, а потом мы с тобой шагнем в новую жизнь.

Он кивнул.

— Договорились.

Потом Кай часто мучил себя. Вспоминал тот день, выдумывал варианты своего поведения. «А что, если бы… Если бы…» Эти мысли его убивали, но не получалось их прогнать. Из-за чего он каждое лето оставлял на своем теле кровоточащие отметины? Не хотел дожить до очередного унижения? Был не в силах вспоминать о ней? Улыбающийся, танцующей в своей нелепой фате, любимой… Такой любимой. Самой лучшей. Девушке, которая умерла из-за него. Девушке, которая боролось самыми чистыми в мире методами — своей любовью и верой в победу. Девушке, которая проиграла дерьмовым людям и дерьмовому миру.

В день его восемнадцатилетия Итон организовал настоящий прием. Обычно они отмечали это событие более скромно, и мама на это намекала:

— Кай не любит такие сборища. Может, как обычно, устроим тихий семейный вечер?

— Ну уж нет, наш сын совсем взрослый. Я думаю, самое время выводить его в свет.

Было много народу и все это мероприятие ужасно затянулось. Как именинник, он всегда был в центре внимания и раздражался из-за того, что не может улизнуть. После полуночи, когда гости разошлись, Холмбрук отвел их с мамой в кабинет, где Кай получил ключи от новенькой спортивной машины, после чего вынужден был спуститься с мамой в гараж и имитировать бурный восторг. Потом они вернулись в гостиную, и Итон вел какие-то разговоры, призванные лишь тянуть время. После двух мама поднялась наверх, а Холмбрук налил ему виски.

— Выпьем? А потом, полагаю, тебе стоит как следует меня поблагодарить за щедрость.

Кай залпом осушил стакан: «В последний раз!». Завтра он уснет рядом с Энис, и всегда будет просыпаться только рядом с ней.

— Я поднимусь в свою комнату. — Чем скорее это закончится, тем лучше.

— Не заставлю себя ждать.

Уже лежа в постели, Кай почувствовал себя странно. Его тело налилось свинцом. Глаза закрывались. Потом пришел его отчим. Руки, губы, вес чужого тела, горячее дыхание…

— Мой, только мой.

Как кошмарный сон. Кай хотел проснуться. Он все время пытался пробудиться, но глаза предательски слипались. Ему нужно было идти… Вот только он никак не мог вспомнить, куда и зачем. Он не понимал, почему Итон впервые остался с ним в постели, когда все, наконец, закончилось, сжимая в объятьях, увещевая.

— Спи… Спи…

И он уснул, вернее провалился в темную яму, наполненную ватой, которая, казалось, забивалось в ноздри и горло. Она душила… Да, он задыхался, пока к его губам не прижалось холодное стекло и в горло не полилась спасительная жидкость. Веки поднялись с трудом.

 Отправлено: 31.12.21 23:29. Заголовок: — Мама… Она улыбала..

— Мама…

Она улыбалась и гладила его по волосам.

— Ох, уж мне эти мальчишки. Итон покаялся утром, что налил тебе выпить. Он не ожидал, что ты так опьянеешь. Я его сильно отругала.

Стакан виски для алкоголика с его стажем? Нет, тут дело было в другом, но до этого Кай додумался позднее, а пока с ужасом взглянул на часы. Час дня!

Он чмокнул маму в щеку и вскочил с постели. Оставалось надеяться, что Энис его простит. Нет, в этом он не сомневался, просто не хотел, чтобы она злилась хоть пять лишних секунд.

— Мне пора бежать. Я вечером все тебе объясню, мамочка.

Катрина только улыбнулась.

— Ну, хоть позавтракай. — Его лицо предсказуемо побледнело. Кай почувствовал тошноту. — Поняла, в другой раз.

Кай летел через весь город на своей новенькой машине. Ему было плевать, что обычно в район, где жила Энис, на таких тачках предпочитали не соваться. Девяносто процентов вероятности, что домой пойдешь уже пешком, да и просто опасно для жизни. Но что значили какие-то материальные ценности, когда впереди маячила долгожданная свобода.

В магазине он с удивлением посмотрел на рыдающего толстого хозяина.

— Энис не спускалась?

Тот только утер кулакам глаза и снова залепетал что-то на своем непонятном языке, смешанным со скверным английским. И как только Энис ухитрялась его понимать? Из всех слов Кай понял только: «Молоденькая такая была»…

Это уже было не предчувствие, а настоящий ужас. Он взбежал по лестнице, забарабанил руками и ногами в дверь. Глухая Ири вряд ли откроет, но Энис обязательно услышит, прибежит из своей комнаты, улыбнется и скажет: «Блин, Кай, с чего ты решил испытать эти доски на прочность?». Вот сейчас придет и откроет. Еще через минуту…

Дверь ему открыл Лу. Кай редко пересекался с братом Энис, потому что тот постоянно крутился где-то в городе и являлся домой лишь поесть и перепихнуться с законной супругой. Кажется, он был неглупым малым, кажется, копил деньги на собственную автомастерскую и мечтал переехать через пару лет в пригород. Кажется, он очень любил сестру.

— Привет. — Кожа Лу, обычно цвета кофе с молоком, сейчас казалось какой-то бежево-серой, темные мешки под глазами также не добавляли привлекательности его и без того не самому приятному лицу.

— Привет. А Энис дома? Мы должны были встретиться, но я опоздал и… Она злится на меня?

— Она уже ни на кого не злится. — Лу отвернулся и вошел в дом, впрочем, оставив дверь открытой. Его жена, как обычно, стояла у плиты, но ее движения казались механическими. На столе стояли тарелка с ее неизменными острыми крылышками, бутылка виски и два стакана. Лу достал из шкафчика третий стакан, плеснул в него немного скотча и подвинул его Каю. Его голос звучал тихо и безжизненно:

— Я вернулся домой в семь утра. Сосед снизу пожаловался мне, что у нас всю ночь орала музыка. Я удивился. Ири, конечно, ничего не слышит, но Энис — небольшая любительница действовать людям на нервы. Поэтому я пошел сразу в ее комнату. Она лежала на полу. Холодная.

Кай никак не мог понять смысл этих слов. Его сознание не желало их впускать.

— Но сейчас лето, почему холодная, почему?

Лу поднял на него пустые от боли глаза.

— Я видел в своей жизни немало покойников. Некоторых лично отправил на тот свет, но никогда, слышишь, никогда я не думал, что буду закрывать глаза своей сестре.

— Но как такое может быть? Как? — Кай все еще отказывался верить. — Она же никогда ничем не болела, она… — Он огляделся по сторонам, надеясь, что Энис выскочит сейчас из соседней комнаты и закричит: «Розыгрыш! Будешь знать, как опаздывать на собственную свадьбу!».

— А это не болезнь. Я вызвал «скорую помощь», хотя и без нее все было понятно. Она умерла от передозировки. Нанюхалась героина, и сердце не выдержало. Передозировка.

Нет. Невозможно.

— Героина? Энис? Ничего тяжелее кокса мы никогда даже не пробовали. Она говорила, что героин — это уже путешествие без обратного билета. Что его не бросишь, а мы как раз планировали завязать, и пожениться, и… Нет, Энис не могла купить героин. — Он хотел добавить «и не могла умереть», но не смог. Язык отказывался повиноваться. Кай почувствовал боль — такую боль, что, казалось, его собственное сердце не выдержит.

— Они увезли ее в морг, — так же холодно сказал Лу. — Формальность. Приезжала полиция. Им тоже ничего не надо, для них она — кусок мяса, еще одна нищая наркоманка. Говорят, завтра можно забрать тело для похорон. Мне все организовать надо, что-то делать, а я сижу здесь и пью. Никого по-настоящему родного у меня не осталось. Лучше бы я отдал ее в приют, лучше бы у нее был нормальный брат и она жила бы в хорошей семье. И ты… Лучше бы она никогда тебя не знала.

Кай сел за стол и, наконец, позволил себе заплакать. Слезы лились нескончаемым потоком, а он только и мог, что размазывать их по щекам и говорить:

— Да, лучше бы не знала, лучше…

Брат Энис отрицательно покачал головой.

— Что я говорю? Дело не в тебе, Кай, наоборот, с тобой она снова начала смеяться. Это я во всем виноват. Энис сильно изменилась после смерти матери. Она какое-то время даже заикалась, постоянно кричала по ночам, а я все не мог найти времени ее пожалеть. Мне казалось, что время ее вылечит, и главное — думать о том, как ее прокормить и сделать все возможное, чтобы нам не разлучаться. Она ведь всегда так любила покушать… И скучала. Всегда говорила: «Привет, я скучала», даже если я уходил на пять минут за сигаретами.

— Но как же так… Как же так? Я поверить не могу. Нет, она бы не купила героин.

— Полицейские обыскали ее комнату. Нашли пакет. Говорят, такой чистый порошок им раньше не попадался в этом районе. У нас торгуют-то в основном разбодяженным мелом дерьмом, а тут чистая «колумбийская смерть». Стоит до фига, у нее и денег-то таких не было. Еще вчера она брала у меня пятьдесят фунтов. Говорила, совсем без денег сидит и даже задолжала хозяину двадцатку.

Кай готов был думать о чем угодно, кроме самого факта смерти Энис.

— У меня она денег не просила, так откуда же взялся этот порошок? — Он лихорадочно рылся в своей памяти. — Слушай, Лу, тут крутился у итальянца один парень. Я его раньше не видел, а в последние пару недель он попадался нам почти каждый день. Выглядел прилично, а Энис сказала, что это новый дилер. Она собиралась как-нибудь взять у него товар, ее постоянный поставщик вроде собирался отойти от дел. Этого типа звали Мо, кажется, он ирландец.

— Странно, — сказал Лу. — Я знаю всех ребят, которые толкают наркоту в этом районе. Кажется, среди них нет ни одного ирландца. Мои парни проверят его.

Кай робко указал на дверь.

— А можно мне?

— Конечно.

В ее комнате все было как обычно, только не было Энис, а без нее все вокруг стало холодным и попросту убогим. Кай лег на кровать и закрыл глаза. Нет. Ничего не менялось. Не оживали даже воспоминания, что уж говорить о мечтах.

— Умерла… Тебя больше нет.

Никто не ответил, не усмехнулся: «Ну что ты такое несешь?».

— Нет. — И стало холодно. Его самого скрутил жуткий озноб. Не хотелось никуда идти. Кай лежал на пастели, в которой ему снились самые радужные сны, и понимал, что им не повториться. Их море, нет — теперь уже только его море, стало безжизненно-серым. До рая они так и не добрались.

Он ушел только под вечер. Его выгнала из дома Энис начавшаяся ломка. Странно… С ней он ни разу такого не чувствовал, а без нее его ломало. Кай не мог понять, что именно — горе или отсутствие наркотиков. Хотелось к маме, к единственному человеку, у которого еще сохранилась способность его согревать.

Увы, матери не оказалось дома, когда она была ему больше всего нужна. Куколка поднялся в свою комнату, не снимая одежды, рухнул на постель и укутался двумя одеялами. Дрожь, терзавшая его тело, стало почти неуправляемой. Сон не шел. Слез больше не было. Никаких мыслей не было, только пустота…

Итон вошел в его комнату после четырех. Бросил на Кая долгий изучающий взгляд, подошел к постели и пощупал холодный, покрытый испариной лоб.

— Ломка.

Кай укрылся с головой, у него не было сил бороться.

— Не сегодня. Пожалуйста.

Отчим вышел из комнаты и Кай почти поверил, что тот прислушался к его словам, но Итон вернулся. Что-то делал, стоя рядом, а потом сорвал с него одеяло.

— Садись. — В его руку легла свернутая банкнота. На прикроватной тумбочке красовались две аккуратные дорожки. — Ну же. Через два часа вернется твоя мать. Ты же не хочешь расстроить ее своим видом? — Кай почувствовал, что проваливается во тьму. Кокаин вычеркнул боль, его руки тряслись, когда он жадно вдыхал порошок. По венам разлилось тепло, он снова откинулся на подушки. Кай чувствовал, что отвратителен самому себе, но как же ему было хорошо. — Вот и умница. — Итон сел рядом и провел рукой по его волосам, ласково погладил по щекам... — Мой хороший мальчик.

Кай не понимал, что не так с этим наркотиком. Его переполняла жалость. К Энис, к себе. Хотелось, чтобы его утешили, обласкали. Кто угодно? Неужели кто угодно?

Итон поцеловал его в уголок рта, запустил ладони под майку, слегка погладил подушечками пальцев соски. Кай застонал. Это был такой протяжный, тоскливый звук… Он прижал ладонь ко рту, в уголках глаз скопилась предательская влага. Как же презирал он себя сейчас.

— Ну что ты… Не плачь. Я не хочу, чтобы твои слезы были пролиты из-за кого-то, кроме меня. — Язык Итона прошелся по его щекам.

Это был странный секс, не похожий ни на одну из их прошлых ночей. Тело Кая плавилось, он не знал, что это был за огонь — безнадежности, обреченности, или это пламя разжег кокаин. Сердце лихорадочно билось в груди. Налитые свинцом руки пытались оттолкнуть чужое тело, но им не доставало сил. Он путался в движениях и намереньях, ему было ужасно и хорошо. Куколка чувствовал себя проклятым, но живым. Преступно, напрасно живым, больше чем должно, больше чем возможно. Оргазм накрыл его с головой, Кай кричал от смеси наслаждения и боли. Он не мог! Не мог! Не с Итоном. Это должен было случиться сегодня, но с Энис. С его любимой, единственной…

Отчим встал с пастели, напоследок запечатлев на его щеке поцелуй.

— Рад, что мы, кажется, наконец, достигли взаимопонимания. Если тебе будут нужны наркотики, достаточно просто попросить. Я достану все самое лучшее. — Итон надел брюки и стал застегивать пуговицы на рубашке. — Тебе больше не за чем шляться по улицам.

Кай вздрогнул и слегка приподнялся на подушках.

— По улицам?

Отчим улыбнулся.

— Ну неужели ты надеялся, что сможешь скрыть от меня свою маленькую интрижку? Я знаю о тебе все, о каждом шаге, каждом вздохе, каждой мысли. Эта девчонка нашла интересный способ привязать тебя к себе. Жаль, что мне это раньше не пришло в голову. — Итон порылся в карманах и достал еще один пакетик с белым порошком. — Хочешь? На завтра? — Он усмехнулся. — Хотя нет, для тебя это слишком. Ты же, кажется, пока не сидишь на героине? И как он у меня оказался? Ладно, твой кокаин я принесу утром.

Кай сорвался с постели, он готов был задушить этого человека, рвать его горло зубами, терзать в приступе звериной ярости.

— Убью... Я убью тебя.

Но Итон оказался сильнее. Он легко перехватил запястья Кая и повалил его на кровать.

— Когда-нибудь? Возможно. А пока ты не сумеешь этого добиться, ты будешь моим. Только моим. Запомни. — Отчим встал, взглянув на него со смесью жажды и брезгливости. — Это даже забавно, любить такую красивую и такую беспомощную зверушку. Тебе меня не переиграть. Я этого не допущу. А сейчас прими душ, скоро вернется твоя любимая мамочка. Ты же не хочешь, чтобы она переживала?

Он не помнил, как оказался в ванной. Отчаянья было слишком много, и ненависти, и беспомощности. Да что за жизнь у него такая? Все вокруг него страдают, все… Его любви, его сил не хватает ни на кого, кроме мамы.

— Мама… Мамочка… — Странно, привычное заклинание не действовало. Он думал об Энис, о том, что, явись он к ней ночью, сейчас они оба были бы мертвы и у него ничего не болело бы. Но Итон этого не допустил, наказал за неповиновение, он хотел продолжать мучить его. Сколько еще это будет длиться? Год, два? — Нет, дольше. Намного дольше, пока один из них не умрет.

Он обещал Энис прийти, но опоздал. Может, еще не поздно? Может, он успеет ее догнать, и их море снова станет теплым. Золотым от яркого солнца — солнца ее улыбки.

Кай разломал безопасную бритву и извлек узкую полозку лезвия. Маленькая серебряная пластинка на ладони, такая узкая, что он едва удержал ее пальцами. Резать себя оказалось совсем не больно, физические страдания казались насмешкой по сравнению с тем отчаяньем, что вытекало кровью на покрытый плиткой пол. Один порез, два, пятнадцать… Двигаясь медленно, он включил воду. Лег в ванну и продолжал лезвием чертить полосы на руке. Семнадцать, двадцать пять… Он считал их, как маленькие дети считают, чтобы поскорее уснуть, белых овечек. Кажется, сознание начало ускользать на тридцать седьмой. И море было ярким, синим. И была Энис. Она смеялась, но не протягивала рук, а словно пятилась от него, качая головой. Кай бежал, гнался за ней, кажется, почти настиг, коснулся пальцами руки… Почти.

 Отправлено: 31.12.21 23:30. Заголовок: *** Кэрол набирала ..

***

Кэрол набирала номер. Каю казалось, что она делает это нарочито медленно, словно стараясь вывести его из себя. Он никогда не замечал, сколько времени уходит на то, чтобы нажать несколько кнопок. Вдох-выдох, так медленно, что пульс подчиняется, практически замирая. Вдох-выдох, и нервно сглотнуть, когда чужие губы расплываются в улыбке и слова летят по километрам проводов. Слова, от которых зависит очень многое.

— Привет, папа. Знаю, ты не любишь, когда я звоню тебе в приход… Да, дело срочное. Нет, не переживай, ничего не случилась, я только хотела спросить: Джеймс вам не звонил? Что значит, почему меня это интересует? Просто он переехал, не оставив адреса. Нет, я не знаю куда, думала, может, он к вам заехал... Нет, ничего такого серьезного в его жизни не произошло, просто…

Куколка не видел нужды в том, чтобы кто-то его выгораживал. Он шагнул к сестре Джеймса и забрал у нее трубку, несмотря на то, что она прошептала:

— Не делай этого.

Хуже быть уже не могло.

— Здравствуйте, мистер Сторм. Я Кай Сатторд, мы не знакомы, но…

У пастора был глубокий красивый голос.

— Я знаю, кто вы, мистер Сатторд, можете не уточнять.

— Хорошо. Видите ли, мы с вашим сыном немного повздорили… — Теперь он, кажется, пытался создать иллюзию обыденности происходящего. — Он уехал, нам удалось узнать, что куда-то на север, вот я и подумал, что он мог связаться с кем-то из близких в Манчестере.

Повисла пауза. Отец Джеймса молчал так долго, что Каю показалось, что он уже не дождется ответа.

— Нет, в Манчестере его нет. Извините, ничем не могу помочь…

Он не поверил. Чему-то не поверил. Не словам, не глубокому ровному голосу, скорее этой самой паузе, что потребовалась Мартину Сторму для решения.

— Вы можете помочь, вы знаете, где он, я это чувствую. Пожалуйста! Я очень виноват перед вашим сыном, но еще смогу все исправить, умоляю вас. Даже если он запретил вам говорить… Мне нужно его найти. Очень.

— Я не лгу. Джеймса нет в Манчестере, и я не знаю, где он. — Рваные гудки отбоя.

Забирая трубку, Кэрол взглянула на него с сочувствием.

— Я же говорила, что тебе не стоит расспрашивать отца. Если он что-то знает, то тебе уж точно ничего не скажет.

— Почему? Из-за того, что я трахаюсь с его сыном? — вспылил Куколка.

Поттер, до этого демонстрировавший выдержку и спокойно сидевший на диване в ожидании результата телефонных переговоров, встал.

— Не поэтому. Когда мы с Джеймсом встречались, он сказал мне, что у него очень непростые отношения с отцом. Тот так и не простил ему то, что сын не оправдал его ожиданий.

Кэрол кивнула.

— Не простил… Наверное, в каждой семье много сложностей. У моих родителей пятеро детей. Как бы ровно ни старались они вести себя со всеми, проскальзывали определенные нюансы в общении. Любой ребенок тоже не может любить маму и папу одинаково. Всегда кому-то отдает предпочтение. Джеймс боготворил нашу маму, а она… В общем, она как будто его всегда сторонилась. Мне кажется, именно это заставляло его ходить за ней по пятам, стараться стать самым лучшим сыном. И у него получалось, вот только ее отношение это нисколечко не меняло. Не знаю, обижала ли его такая отстраненность, он ничего об этом не говорил, только всегда пытался сделать еще больше, чтобы заслужить ее доверие. Отец, наоборот… Мне кажется, ни один из нас никогда не значил для него столько, сколько Джей. Иногда он смотрел на него, словно налюбоваться не мог. — Кэрол вздохнула. — Наш отец строг к себе и другим, он не очень щедрый на проявления любви человек, но рядом с Джеймсом его броня всегда давала маленькую трещинку. Все мы иногда ревновали отца, а Джей, казалось, и не замечал, насколько он для него особенный.

— Тогда я тем более не понимаю, как он мог его не простить. Приказать ему не ехать на свадьбу к брату. — Кай уже не понимал, на кого злиться. — Разве это не предательство?

Кэрол покачала головой.

— Это сочувствие и забота. Немногие родители могут стать жестокими к своим детям из-за любви к ним. Папа знал, что Гарета пригласили провести церемонию. Ни я, ни Джеймс никогда не говорили родителям о том, из-за кого мой брат оставил церковь, но ведь папа не слепой. Думаю, он обо всем догадался и решил, что пусть лучше Джеймс злится на него, чем страдает. Я ведь тоже на него ужасно злилась, пока не заметила, с какой скорбью отец смотрел на Джея во время церемонии. Поверь мне, он любит его больше всех на свете и готов защитить любой ценой. Не было никого счастливее, чем отец в тот день, когда Джей получил приход. Пойми, наш папа пастор и, смею заметить, прекрасный пастор, но в бога он верит куда больше, чем в людей. Ему казалось, что под его крылом Джеймс станет счастливее, будет более защищенным от мирских пороков и скверны. Ничего не вышло. До сих пор не знаю, на кого отец злится больше — на Джея за то, что тот сломал этот созданный для него уютный и надежный мир, или на себя, что не удосужился понять, в чем на самом деле нуждался его сын.

Кай снова ощутил ту боль, что едва не сломала его этим летом. Когда мама умирала в больнице, ему казалось, что жизненная сила покидает его вместе с нею. Он не мог смотреть в ее полные любви и лжи глаза. Она притворялась до самого конца. Говорила о случайности, о том, что поправится, но он не верил ни единому слову. Он понимал, что случилось, несмотря на то, что ему лгали, пряча глаза, даже полицейские. Да, он знал. Самый любимый, самый бесценный для него человек умирал, отравленный ядом их неумело прожитой жизни. Ее убили не раны, не разочарование в Итоне и даже не больное сердце. Катрину убило презрение к себе. Она не смогла жить с той жертвой, что он приносил все эти годы на алтарь своей любви к ней. Тогда впервые Кай отчетливо понял, что все сделал не так. Его сломал не Холмбрук, не страх за мать, — он сделал это сам. Собственными руками Кай уничтожил все то прекрасное, что в их жизни было. Своей постоянной ложью, страхом никогда больше не увидеть ее улыбки, он испортил все, даже ее последние часы. Он целовал ее руки — в надежде вымолить прощение за то, что не доверял ее силе. Что во всем полагался только на себя, свое стремление видеть ее счастливой. Он не знал, простила ли она его, потому что даже в последние секунды они не были честными. Она лгала, защищая его от разочарования, он заставлял себя делать вид, что ей верит. Как он пережил бы все это, если бы не Джеймс? Никак. Такого страстного желания умереть, как в тот день, когда ее тело предали земле, он никогда не испытывал. Вот финал его долгих лет унижения, борьбы с собой и против себя. Точка. Он не просто проиграл, он все пустил пеплом по ветру, и больше не осталось ничего, ради чего стоило жить. Только человек. Немногословный, но порой ведь и не в словах дело. Джеймс был просто теплым. Он простоял рядом всю службу, не выпуская Кая из объятий, несмотря на недовольный взгляд священника. Просто прижимал его спиной к своей груди, а когда могильщики взялись за лопаты, закрыл ему рукой глаза и сказал: «Поплачь». Джеймс не лгал. Он мог не говорить всей правды, но Куколка за годы знакомства не слышал от него ни слова лжи. И от этого «поплачь» его немая, пустая от горя душа воскресла. Он понял, что — можно, и слезы хлынули, впервые за много лет… Самая застарелая боль вымывалась ими и становилось легче дышать. Он не помнил, сколько простояли они, обнявшись, пока от нервного и физического истощения последних дней не потерял сознание. Очнулся Кай уже в новом для себя мире. В доме Джеймса, окруженный заботой его рук, нежностью губ и словами, которые в тот момент оказались единственно верными: «Ничто не имеет такого значения для матери, как счастье ее ребенка. Ничто иное не сможет подарить ей настоящий покой. Только ты и твоя радость. У тебя есть время, Кай. Целая жизнь. Не выбрасывай ее просто потому, что тебе плохо и больно. Не предавай свой последний шанс оправдать надежды мамы. Найди в себе силы идти дальше. Будь счастливым». Он, кажется, тогда только и смог, что усмехнуться в ответ: «Это с тобой, что ли?». Правда, в этой усмешке его собственной надежды было куда больше, чем недоверия. Джеймс поцеловал его и кивнул: «Конечно, со мной, пока я — то, что нужно тебе. Пока ты улыбаешься, меня обнимая». Странно, Кай тогда и не заметил, когда начал улыбаться. Он только крепче обнял Джеймса, а тот добавил: «Тогда, возможно, и мои родители будут немного счастливее. Наверное, для них тоже важно, чтобы их сыну было хорошо, а мне ни с кем так, как с тобою, уже не будет»…

— Я думаю, Джеймс очень хорошо понимал, что движет его отцом, — голос предал его, наградив хрипотой. — Он все всегда понимал лучше, чем казалось окружающим. — Решение родилось спонтанно. Кай знал, что ему предстоит сделать ради Джеймса. — Я должен поехать в Манчестер и поговорить с твоим отцом. Мне кажется, он что-то недоговаривает нам, считая, что этим заботится о Джеймсе.

Кэрол пожала плечами.

— Удачи. Только не звони потом и не жалуйся, когда тебя выкинут из дома. — Она, гневно тряхнув локонами, повернулась к Поттеру, явно считая его человеком более здравомыслящим. — Нужно обзвонить братьев и сестер. Может, Джей остановился у кого-то из них?

— Вместе со Снейпом? Такое может быть?

Она кивнула.

— Может, если они решили остановиться у Брайана. Наш младший брат очень далек от условностей, несмотря на свой сан, и крайне привязан к Джеймсу. — Я ему сейчас позвоню.

Интуиция Кая редко подводила. Он знал, где найдет ответы. Он чувствовал, что этот звонок ничего не даст. Чувствовал все, как если бы был с Джеймсом — был Джеймсом. Ответ уже есть, он повис в воздухе, нужно только приложить усилия, чтобы его получить. Куколка забрал у Кэрол телефон и позвонил на вокзал, забронировав два билета на поезд до Манчестера. Времени на сборы практически не оставалось, но ждать тем более не имело смысла.


— Почему два билета? — спросил Поттер, когда он вернул трубку Кэрол.

Кай только пожал плечами. Может, это будет с его стороны только жестом раскаянья, но ведь Кай сражается за самое важное в жизни, а значит, должен переступить через неуверенность.

— Это очевидно, Поттер. Я поеду не один.

***

Кай ненавидел больницы. Слишком светло и стерильно, чем-то похоже на преддверие рая, словно бедолаг, оказавшихся в этих стенах, заранее заставляли привыкнуть ко всему белому и чистому. Только люди в белых халатах редко походили на ангелов.

Три дня как в бреду. Он был привязан к постели и не мог даже сам сходить в туалет, требовалась худая блондинка, меняющая судно. После каждого визита пожилого врача в дорогих очках, капельницы и череды уколов. Он ничего не соображал, в голове был туман, через который казалось невозможным пробиться к собственным воспоминаниям.

— Как вы сегодня? — с улыбкой спрашивал врач, и он пытался что-то сказать, но путался в словах. Впрочем, ответа от него никто и не требовал. — Ну, вот и славно.

На восьмой день он уже совсем ничего не соображал. Когда его отвязали, собственное тело показалась Каю чужим. Мысль и действие разнились. Он полчаса уговаривал себя поднять руку, но добился лишь легкого движения пальцами. Кто-то украл его волю. Он не мог спорить, не мог проанализировать необходимость тех или иных поступков, только покорно глотал таблетки, ел, когда ему велели, гулял, когда выводили на прогулку, и много спал. Сестра однажды принесла ему книгу, и он даже попробовал почитать, но не продвинулся дальше первой страницы, потому что был не в состоянии себя чем-либо заинтересовать. Потом, когда разрешили посещения, пришел Итон. Странно, но впервые за долгие годы его появление не вызвало у Кая ни гнева, ни раздражения. Его чувства были погашены.

— Вы хорошо поработали, — сказал отчим врачу, понаблюдав за Каем.

Доктор услужливо закивал.

— Я всегда стараюсь добиться поставленной задачи.

— Отлично, а теперь оставьте нас.

Врач вышел из палаты, а отчим сел на постель рядом с ним. Провел рукой по волосам Кая, сжал пальцами его подбородок, заглядывая в глаза.

— Стоило подумать об этом раньше. Это отсутствующее выражение лишь украшает твое лицо. Неужели ты думал, что я позволю тебе сбежать? Глупый мальчик. Это так просто… манипулировать тобой. Всего несколько выверенных фраз, и ты идешь туда, куда я хочу, чтобы ты шел. Запомни: все, что с тобой происходит, случается лишь потому, что я это позволяю. Твоей матери, конечно, стало плохо с сердцем, когда она узнала, как опрометчиво ты поступил, но врачи ей помогли. Видишь ли, я позаботился, чтобы они были поблизости, когда она нашла тебя в ванной. Считай это наказанием за свое непослушание. Надеюсь, впредь ты будешь покладистым. — Итон, надавив на плечи, положил его на кровать и перевернул на живот, приспустив пижамные штаны. Затем он встал. Кай, до которого все сказанные слова доходили с трудом, не смог даже пошевелиться. Единственное сопротивление, которое он смог оказать, это уткнуться лицом в подушку, когда звякнула пряжка ремня, холодные руки развели в стороны его ягодицы, и вторглись в анус несколькими движениями сухих пальцев, растянув кольцо мышц. — Все, чего ты добьешься своим непослушанием, это того, что я заставлю твою мать страдать. Побег невозможен. Ты пролежишь в клинике еще месяц, а потом комиссия, собранная моим добрым другом, признает тебя невменяемым и отдаст под опеку родителей. — Итон навалился на него всем телом, входя резко, на всю длину, но Кай не почувствовал боли. Свое тело он ощущал как желе, а разве у желе что-нибудь может болеть? — Ты мой, навсегда мой. Любой, кого ты осмелишься привести в свою жизнь, дорого заплатит за твою опрометчивость. Я уничтожу каждого, кто попытается встать между нами.

Когда Итон ушел, он еще долго лежал без движения, глядя в потолок. Кай понимал, что загнал себя в ловушку и выбраться из нее сможет, только вернув себе способность думать и чувствовать, взрастив в себе ненависть, сделав ее своей силой. В одурманенном лекарствами сознании он прокручивал все мгновения своего унижения. Каждое прикосновение, каждое слово. Мысли противились, но он тратил остатки сил на то, чтобы ими управлять, а когда совсем было отчаялся, заставил себя думать об Энис. Вспоминать каждое проведенное с нею мгновение, ее мальчишескую стрижку и озорную улыбку. Он мог заставить себя простить Итону многое, лекарства могли его заставить все простить, кроме ее смерти. Целую ночь он доламывал себя, уничтожал остатки доброго отзывчивого мальчика, которым когда-то был. Никакой больше любви. Он не пустит в свое сердце никого, кроме мамы. Он станет злым, расчетливым и бездушным, потому что только так сможет выжить. Это только в сказках добро всегда побеждает зло, а на деле справиться с подонком может только еще больший негодяй. Кай обещал себе стать таким. Он возьмет судьбу в свои руки, а потом найдет способ победить Холмбрука так, чтобы это никак не отразилось на его маме. К утру Кай был готов начать свою войну.

Он стал хитер и расчетлив. Когда утром сестра принесла обычный набор таблеток, Кай выпил их, продемонстрировав ей пустой рот, но, стоило женщине закрыть за собой дверь, метнулся в ванну и сунул пальцы в горло. Вымыв капсулы под краном, он отсыпал из каждой четверть содержимого и проглотил уже эту горькую смесь. Так же произошло и во время двух других приемов медикаментов. Куколка внимательно наблюдал за своим поведением и выражением лица. Чтобы убедительно сыграть роль, нужно знать, кого играешь. Через три дня он был готов больше не принимать лекарств. Никто из его тюремщиков в белых халатах ничего не заметил.

Теперь стоило приступить к следующему этапу плана — найти того, кто станет за него бороться. Кого-то значимого, способного дать ему шанс сохранить свободу. Кай стал во время прогулок следить за персоналом, прислушиваясь к тому, о чем в клинике говорят. Своего лечащего врача он вычеркнул из числа возможных сообщников, зацепить старика ему было нечем. Но внимание Куколки привлек молодой худой доктор с жидкой бородкой и манерами, которыми он старался подчеркнуть свою зрелость и значимость. К его мнению все относились уважительно и из разговора двух сестер Кай понял, что на то есть основания. Этот парень был блестящим психиатром, автором кучи статей с какими-то заумными названиями, и, что самое главное, его дядя был одним из членов той самой комиссии. Судьба давала Каю шанс, оставалось только понять, как им воспользоваться, если в распоряжении нет ни денег, ни иных рычагов давления на людей. Он ломал голову над тем, как привлечь на свою сторону молодого доктора, пока однажды не поймал на себе его взгляд. О, как знакомо было ему это выражение, пусть контролируемой, пусть не агрессивной, как он привык, но самой настоящей похоти! Кай понял, что победит, что на этот раз он обыграет Итона. Куколка считал свою красоту проклятьем? Что ж, у него были все шансы сделать так, чтобы проклинать собою, а не быть проклятым.

К игре с доктором он готовился тщательно и вдумчиво. Отражение в защищенном решеткой окне убедило Кая, что даже с черными тенями под глазами и отсутствующим ворожением лица он смотрится очень неплохо. Более того, бледность и измученный вид, как ничто иное, подходили для роли мученика, и он сыграл ее с блеском. Несколько раз попадался врачу на глаза, организовал пару-тройку случайных прикосновений и даже смог вызвать у себя стыдливый румянец на щеках. Кульминацией его шоу стал момент, когда во время прогулки в саду, пока санитар отвлекся на подравшихся пациентов, он подошел к открытому окну кабинета доктора Брэдли Пита и, вцепившись пальцами в решетку, взволнованно прошептал:

— Помогите, умоляю вас.

Доктор удивленно обернулся, но, увидев его, не смог скрыть своей заинтересованности.

— Что случилось?

— Пожалуйста, вы не такой, как доктор Йенс… Вы хороший человек, я вижу, — шептал Кай хриплым от переживаний голосом. — Проверьте мою больничную карту. Они не лечат меня, а сводят с ума. Мы должны увидеться и поговорить, так, чтобы никто не узнал. Это очень важно. Поверьте мне.

Кай отошел от окна раньше, чем доктор успел ответить или кто-то успел заметить его выходку. Теперь ему оставалось только ждать и надеяться, что он все верно рассчитал. Впрочем, наивный доктор Брэдли его не подвел. Той же ночью он был в палате Кая, тот даже не ждал этого визита так скоро, а потому изумление не пришлось разыгрывать.

— Вы?

Доктор прошелся по палате и занял стул для посетителей, пристально на него глядя.

— Как давно вы не принимаете назначенные препараты?

— А кто вам сказал… — Кай стыдливо потупился, позволяя собеседнику играть роль взрослого и решительного человека, коим тот так старался казаться.

— Это очевидно. Пей вы все прописанные таблетки, вы сейчас напоминали бы овощ. Я просмотрел вашу больничную карту, и, честно говоря, диагноз, как и назначенное лечение, вызвали у меня целый ряд вопросов. — Доктор задумался. — Я хочу понять, что заставило моего коллегу, опытного психиатра, прийти к выводам, что вы не отдаете себе отчет в своих действиях и опасны для себя самого и для общества.

 Отправлено: 31.12.21 23:31. Заголовок: Кай сел на постели, ..

Кай сел на постели, позволяя одеялу соскользнуть на пол. На нем были только пижамные штаны, и он отдавал себе отчет, что его поза и движения, невинные лишь внешне, открывают взгляду, на дне которого плескалась искренняя заинтересованность, всю гармоничность линий молодого тела, его пластику и природную гибкость.

— Я расскажу вам все, отвечу на любой вопрос, только уходите. Если кто-то застанет вас здесь… — Он наигранно вздохнул. — Доктор, я не хочу, чтобы у вас были серьезные проблемы.

Расставленная им ловушка осталось незамеченной.

— Кто причинит мне неприятности?

Он потупился, глядя на белую стену.

— Я не могу сказать. Простите.

Доктор уговаривал.

— Вам стоит быть искренним, если хотите, чтобы я помог. Мне ничего не грозит, уверяю вас. У меня сегодня вполне официальное ночное дежурство и никто не ожидает, что я совершу внеплановый визит к одному из пациентов. Наоборот, я дал понять персоналу, что собираюсь всю ночь провести в своем кабинете. У одной из сестер сегодня день рожденья. Его отмечают в помещении охраны, так что на этаже у мониторов сейчас никого нет, и, думаю, еще пару часов не будет. Но на всякий случай я обесточил систему слежения, так что вы можете говорить совершенно свободно.
То, что его потенциальный сообщник окажется таким деятельным человеком, Кая вдохновило, но он продумал свою игру до мелочей и не собирался отступать от сценария.

— Простите, я расскажу о чем угодно, только не спрашивайте меня, кто стоит за тем, что со мною происходит.

Он предпочитал, чтобы доктор сам сделал выводы, не опираясь ни на какие факты. Тот, видимо, решил вернуться к этому вопросу позднее.

— Хорошо. Расскажите о попытке самоубийства. Что послужило причиной?

Кай надеялся, что наслушался в больнице достаточно тех или иных терминов, чтобы выстроить свою версию правильно.

— Наркотики и депрессия. — Он покраснел. — Не думайте, что я законченный наркоман. За время, проведенное в клинике, у меня не было ломки или чего-то подобного.

— Вам давали соответствующие препараты, так что тут особенно нечему удивляться.

Кай поспешно кивнул.

— Пусть так. Если бы лечение заключалось только в избавлении от зависимости, я бы не возражал. Мне жаль, что я наделал столько глупостей, что расстроил маму, которую я очень люблю. К наркотикам не хочу возвращаться... Без них ничего бы не случилось. — Он вздохнул, закрыв лицо руками. — Но я не сумасшедший. Поверьте, во мне нет ничего безумного, все, чего я хочу — это свою свободу, возможность жить так, как мне нужно, а у меня стараются это раз и навсегда отнять.

— Вы говорили о депрессии. Что стало ее основной причиной?

Далеко от правды он уходить не собирался. Ложь всегда звучит убедительнее, если щедро разбавить ее истиной, вот только обнажать собственную душу стоило в пределах разумного. В рамках отдачи, на которую он рассчитывал.

— Есть правда, которую не все хотят о себе знать… — Он выдержал паузу. — Возможно, вы не поймете меня. Я сам себя с трудом понимаю. Это самое невозможное из того, что могло произойти со мной…

— Расскажите, я попробую разобраться, честно.

Его волнение сыграло свою роль. Доктор пересел на край кровати, накрыв его руку своей. Кай продлил это прикосновение, так, будто против воли оно было ему приятно, а потом отшатнулся, схватил одеяло и закутался им до самого подбородка, будто защищаясь от своего собеседника.

— Нет, это сложно…

— Вам ведь нужна помощь, мистер Сатторд.

Брэдли его очень ласково увещевал, и, зажмурившись, Кай выпалил:

— Я гомосексуалист. — Он старался в этот момент не думать о мгновении, когда это понимание его настигло, не вспоминать о предательстве собственного тела, о насмешке судьбы, изуродовавшей единственный его шанс терпеть унижения с достоинством. Он предал Энис. То единственное, что он мог и хотел разделить с ней, досталось насильнику, подчинившему себе его жизнь. Каю казалось, что тогда он раз и навсегда возненавидел свою физическую оболочку. Она не заслуживала прощения, не имела право на гордость, все, что он ей оставил — право быть орудием своей переполненной злостью души. Что ж, оружие, чтобы стреляло верно, нуждается в уходе, но не более. Не более…

Видимо, что-то в его лице заставило доктора нахмуриться.

— Почему это так ужасно? Многие люди…

Он затряс головой.

— Они не я.

— Дело ведь не в этом? Не совсем в этом, не так ли? — Доктор на самом деле был хорошим парнем, из тех, которым как-то особенно противно морочить голову. Кай впервые столкнулся с тем, что быть гадом — противно, но не имел права отступить. Он хотел свою свободу, он знал, как сложно ее получить, не заставив маму страдать. Права на проигрыш у него не было.

Кай отвернулся к стене.

— Я же сказал, вы не поймете… Это трудно объяснить. Дело не в предрассудках, просто то, что именно я оказался голубым, как-то очень неправильно. — Он резко обернулся и подался вперед, приближая свое лицо к лицу доктора. — Взгляните на меня… — Только дождавшись почти загипнотизированного, несмотря на все выстроенные его собеседником барьеры, голодного взгляда в ответ, он продолжил: — Красивый? Я знаю, что красивый. Всегда знал. С раннего детства я был куклой, куколкой… Единственным, кто всегда видел во мне человека, была моя мама. Для остальных, даже для собственного отца, я был лишь привлекательной картинкой. Красивой пустышкой. И я с этим жил. Жил в мире, где никому не ставили в упрек глупость или красоту. А потом была школа, самая обычная, и постоянные издевки, когда только ленивый не обозвал меня пидором или «девочкой». Я не то чтобы терпел, просто тогда в моей жизни были более важные проблемы, а еще у меня была подруга, которая как-то умело отгораживала меня от насмешек, постоянно устраивая драки с моими обидчиками. Я ценил ее такт, ценил то, что она делала это, словно ничуть не сомневаясь в моей мужественности. Ей будто просто нравилось драться, а я был как бы ни при чем. Потом мы с мамой переехали в Англию, и некоторое время домашнее обучение вроде отгораживало меня от этого ярлыка красивой куколки, пока я не поступил в колледж. Это было заведение для богатых чванливых придурков, где каждый, блистая манерами, одновременно оттачивал свою порочность и пользовался теми преимуществами, что дают деньги. Я вроде как был одним из них. Меряясь дорогими машинами, карманными деньгами, дорогими подружками-моделями, они признавали сам факт моего существования, но никогда не ставили на одну ступень с собой. Потому что я был не из их круга, не из тех, кто покупает, а внешне больше походил на возможное приобретение. Слишком хорошенький и женственный, чтобы заслужить авторитет в стаде преуспевающих самцов, но слишком богатый, чтобы подвергнуться новой порции насмешек или ухаживаниям тех, кто не брезговал ни одним из полов при выборе игрушки для секса. Всю свою жизнь я стремился к нормальности, а когда понял, что никогда ее не обрету… Думаете, легко было смириться с этим? С пониманием, что я и есть всего лишь красивая кукла, которая хочет, чтобы у нее был хозяин.

Доктор положил ладони ему на плечи.

— Разве это повод умирать? Разве гомосексуализм делает из человека куклу?

Да, Брэдли явно был хорошим парнем, и желай Кай вылечить свою душу, возможно, он на самом деле пришел бы к нему за исцелением. Но Сатторд жаждал другого — силы, победы, свободы. Возможности хоть немного наказать Итона. Сделать первый шаг на пути к отмщению.

— Вы не понимаете…

— Ну почему же. — Голос доктора звучал не очень уверенно, словно он больше не мог сохранять профессионализм. — Я сам предпочитаю парней, и моих родителей это не делает счастливыми, как любых нормальных гетеросексуальных людей, которые хотят для своего ребенка наиболее простого пути к счастью, но я то, что я есть. Мне с этим ничего уже не поделать, и вам попыткой уйти из жизни ничего для себя не изменить. Вы можете только огорчить близких, проявив слабость. Себя нужно принять и научиться любить. За право быть собой стоит бороться, и вы хотите этого, иначе не пришли бы ко мне. Ну, так начните, наконец, говорить правду! Дело ведь не только в ваших пристрастиях? Почему вы стали себе настолько отвратительны, что захотели умереть?

Кай отпрянул и накрылся с головой одеялом. Вышло почти искренне.

— Я не могу об этом говорить. Все, что мне нужно, чтобы вы помогли мне…

— Помог в чем?

— Выйти отсюда свободным.

— Свободным от чего? Свободным для чего? Объяснитесь!

— Я не могу! — Он орал, срывая голос. — Я никогда не узнаю, зачем мне свобода, каково это — быть свободным, если вы…

— Если я что? Позволю вашей семье заботиться о вас? Зачем им нужна эта опека? Кто хочет контролировать вашу жизнь? Ваша мама?

Он вздрогнул.

— Даже думать не смейте!

Доктор положил руку на его плечо.

— Тогда причина в вашем отчиме? — Кай молчал. — Значит, я прав?

Он горячо выпалил:

— Уходите. Я не знаю, зачем попросил вас о помощи. Все, что мне было нужно — это пройти комиссию и получить хоть крохотный шанс самому принимать решения. Вы пострадаете, если продолжите задавать свои вопросы, а я этого не хочу. Не хочу, чтобы кому-то из-за меня было больно. Ни вам, ни моей маме. Я поступил опрометчиво, позволив себе надеяться, что вы мне поможете, не задавая лишних вопросов, потому что со мной поступают несправедливо, и я смогу начать самостоятельную жизнь. Смогу забыть…

Последние слова он почти выдохнул и почувствовал, как рука на его плече вздрогнула и скомкала одеяло.

— Кай, доверьтесь мне…

— Вы хороший человек, доктор, но вы мне чужой. Мне не справиться со всем этим… Я был идиотом, даже позволив себе поверить, что у меня получится, но вы такой… Вам хочется верить. Не могут же все люди быть лживыми и продажными. Я не знаю, почему решился попросить о помощи. Теперь мне стыдно. На самом деле стыдно, и я прошу вас забыть о нашем разговоре. Я никогда не повторю ничего из сказанного вам никому другому, ради своей мамы. У нее больное сердце, но она самый прекрасный человек в мире и не заслуживает…

— Я все понял.

Это были именно те слова, которые Кай желал услышать.

— Вы забудете об этом разговоре?

Естественно, он хотел получить отрицательный ответ.

— Я вряд ли смогу. Мне остается только наблюдать за вами, — доктор старался оставаться профессионалом. — Если я не замечу никаких рецидивов и неадекватного поведения, вы пройдете комиссию специалистов и не будете ущемлены в своих правах.

Он похоронил торжествующее выражение лица, уткнувшись носом в подушку.

— Спасибо.

— Постарайтесь думать о себе, Кай. О том, на что вы намеренны потратить полученную свободу.

Он кивнул, потому что плана как такового у него пока не было и над дальнейшими действиями стоило поразмыслить. Все, чего пока хотел Кай — это отнять у Итона шанс распоряжаться его судьбой, но при этом он понимал, что такой удар вряд ли уничтожит отчима и он заставит расплатиться за свой проигрыш. Но кого? Главным для него было отвести удар от матери и по возможности от себя. Холмбрук сказал, что уничтожит любого, кто осмелится… Милого, наивного в своей самоуверенности доктора Брэдли было жаль. Очень жаль, но на роль жертвы он подходил идеально. Главное, чтобы отчим в гневе не заподозрил подвох.

Это может сработать, понял Кай, поймав на следующий день полный тоски взгляд доктора Пита. Затевая эту игру, он, в общем-то, не намеревался так уж целенаправленно хранить добродетель. В конце концов, столько лет оплачивая своим телом счета чужого благополучия, он на самом деле в глубине души сроднился с ролью красивой шлюхи. При мысли о том, чтобы раздвинуть ноги перед молодым доктором, он не испытывал стыда или сомнений. Пусть так. Он щедро оплатит любое участие в своей судьбе, в очередной раз перетерпит. Вот только все пошло не так, как планировалось. С совершенно лишними переживаниями. Единожды предавшее его тело, казалось, навечно вступило на путь измен. Брэдли в него влюбился. Не так, как была влюблена Энис, не волшебно и сложно, все зная о нем, а просто и вполне обыденно, довольствуясь собственными представлениями.

Кая почти тошнило от того, насколько такая любовь была ему по вкусу. Или его тошнило от того, что он не мог ее принять? Он не знал. С ролью несчастного ангела, было сложно справляться, когда в собственном теле поселился бес, очень жадный до удовольствий, опрометчивых, ненужных, но с каким же наслаждением этот демон его испортил! Кай не знал, что настолько всесилен, но ему понравилось это новое ощущение. Понравился взгляд Брэдли, полный самим доктором до конца не понятой немой мольбы. Кай играл с его смятением, напитываясь этим сладким ощущением вседозволенности, пониманием того, что таких психов, как Итон, в мире не так уж много, а в большинстве своем люди пешки, стоит только правильно выбрать игру.

Первую ночь с Брэдли он помнил хорошо. Потому что самому хотелось помнить. Как ребенок, он играл на чужих эмоциях, пробуя свои особенные средства. Немного ласки, чтобы подогреть, а потом отчуждением сделать прохладнее. Жертва насилия, ни слова о котором не было сказано, из него вышла идеальная. Во время ночных обходов, которые для Брэдли всегда заканчивались в его палате, Кай вздрагивал от любого прикосновения и своей игрой в смятение растравлял не только чужое, но и собственное желание. Ему хотелось быть с мужчиной и с этим уже невозможно было спорить, но в своем стремлении он собирался властвовать. Покорять, а не быть покоренным.

— Твое дело будут рассматривать через неделю. Я в очередной раз все проверю, но тебе не о чем волноваться. Бумаги будут подготовлены. Мое заключение, твое адекватное поведение и все закончится хорошо. Мне не удастся на этой стадии привлечь сторонних специалистов, потому что это может вызвать подозрения доктора Йенса, а ты не хочешь дополнительных разбирательств, которые поставят вопрос о его профессиональной деятельности.

— Это невозможно.

Брэдли кивнул.

— Я понимаю, подобное разбирательство может затронуть…

— Мы не станем говорить об этом.

Во влюбленных людях есть своя прелесть — они покорны, и Брэдли, как и подобает всецело очарованному идиоту, кивнул.

— Хорошо. Наша система освидетельствования не так уж плоха. Если у кого-то из членов комиссии возникнут сомнения в различии наших диагнозов, тебе назначат дополнительное освидетельствование, к которому ни один из нас не будет причастен.

— А если оно будет куплено?

Брэдли покачал головой.

— Не будет. Освидетельствование будет проводить один из членов комиссии. Я посмотрел, кто войдет в ее состав, и могу тебя заверить, что это люди с безупречной репутацией. Речь не идет о моем дяде, он гипотетически может показаться кому-то лицом заинтересованным, но среди присутствующих будет доктор Карен Новак. Настаивай, чтобы повторную оценку твоего психического состояния проводила она. Репутация этой женщины безупречна. Доктор Новак работает в тесном сотрудничестве с секретными службами, но в своем мнении никогда не опирается ни на что, кроме фактов. Если ты получишь от нее оценку «вменяемый», это никто не осмелиться оспорить, даже твой…

— Мы не говорим об этом, — напомнил Кай вяло.

Брэдли накрыл его руку своей.

— А о чем мы говорим?

Кай рассуждал в тот момент довольно отстраненно.

— Если эта женщина такая неподкупная, то…

Доктор кивнул.

— Ты выйдешь отсюда. Но что дальше? Как ты представляешь свою свободу, Кай? Если любишь мать, тебе придется быть честным с ней и рассказать… Ну пусть только о своих предпочтениях. Она примет. Что-то подсказывает мне, что женщина, которую ты так сильно обожаешь, не может быть плохой и поймет все. Примет тебя любым. Ты получишь ее благословение быть собой, и?..

Он только и смог, что повторить:

— И?.. — Вышло почти восторженно от понимания того, что маму, наверное, все же не убьет то, что он из себя представляет. Глупым будет беречь ее от этого. Глупым и неправильным. Она примет его счастье. Ей будет все равно, от чего или кого оно зависит. Не смирится только Итон. Он никогда не позволит Каю достичь собственной нирваны. Так надо ли искать ответ на вопрос, в чем она заключается?

— Ну, скажи, чего ты хочешь?

Он сказал. Ненависть, злость… Все это оказалось вторичным. Кай разоткровенничался, не подумав, или это его душа вдруг решила о себе вспомнить?

— Хочу любить. Так, чтобы выбора, чувствовать или не чувствовать, не было. Чтобы вошел в мою дверь человек, и я бы понял, что скорее умру, чем его куда-то от себя отпущу. Чтобы он изменил меня, раз и навсегда. Стер прошлое, чтобы не осталось ни боли, ни злости. Чтобы я был… Да не важно кем, лишь бы с ним.

Брэдли был очень осторожен, прикасаясь к его плечу.

— А я не смогу стать таким человеком? Я ведь люблю тебя. Ты сможешь начать со мной новую жизнь. Может, я не очень состоятелен, но у меня есть квартира, работа и огромное желание сделать тебя счастливым. Ты просто доверься мне. Выбери меня.

— Брэдли… — Кай хотел играть вне правил. Ему было даже жаль, что он следовал им с такой холодной головой и стылым сердцем. Улыбнуться. Накрыть чужую руку своей, не думая о том, каким подонком это его делает. — Я уже выбрал.

Никого раньше он не делал кого-то своей ложью настолько счастливым. Никогда не трахался ради себя самого. Пусть их секс был немного неловким, но в нем он был… принцем? Ну нет, все той же куклой, только в ином понимании этого слова. Кай стал идолом. Красивым, желанным, достойным самого страстного поклонения. Его почти забавляло раболепное сладкое обожание. Он правил первым из сотни своих рабов, заставляя того получать удовольствие от подчинения, и пусть его красота всего лишь разрушала чей-то мир… Так было проще жить — принимая ее как оружие, пусть даже со встроенным механизмом саморазрушения.

 Отправлено: 31.12.21 23:31. Заголовок: Брэдли организовал в..

Брэдли организовал все идеально. На всякий случай он подменил выданные сестрам таблетки для пациента Сатторда безобидными витаминными добавками, так что Кай в последние дни не рисковал оказаться под действием лекарств. Доктор Йенс, осмотрев его перед тем, как Кая отвели в помещение для прохождения комиссии, остался доволен его состоянием. Куколка изображал вялость и безучастность, пока перед ним не распахнулись нужные двери. Затем он выпрямился, гордо вздернул подбородок и придал своему лицу выражение сосредоточенности. Могло ли что-то заставить его изменить свою игру?

Итон был серьезным противником. Даже уверенный в том, что достиг своей цели, он предпочел подстраховаться. В зале, помимо семи психиатров, сидели они с мамой. Катрина выглядела взволнованной, но старалась улыбаться. Поймав ее взгляд, Кай только и мог, что почувствовать свою вину. Разве можно было расстроить ее сильнее, чем своей попыткой уйти из жизни. Он поступил ужасно эгоистично.

— Мама, прости меня.

— Ничего, дорогой. Мы справимся с любыми проблемами.

Не то что бы он верил, что она действительно может справиться со всем на свете. Нет, были вещи, от которых он предпочитал ее защитить.

Женщина-врач с тяжелой челюстью и проницательным взглядом указала на кресло перед столом комиссии. Санитары, выпустив его локти, остались стоять у дверей.

— Присаживайтесь, мистер Сатторд. Обычно мы не проводим освидетельствование в присутствии родных, но ваши близкие настояли и руководство клиники сочло возможным пойти им навстречу. Если вас не устраивает их присутствие, вы можете об этом заявить.

Под недоуменным взглядом доктора Йенса, чувствуя исходящую от внешне совершенно спокойного Холмбрука волну злости и негодования, он подавил малодушное желание остаться наедине с комиссией. Мама этого не заслуживала.

— Нет, я думаю, в этом нет необходимости. — Он занял предложенное ему место.
Доктор Новак представилась и представила своих коллег. Как независимых экспертов, так и персонал клиники.

— Мистер Сатторд, вы понимаете причину, по которой мы все здесь собрались?

— Да, доктор, речь идет о том, буду ли я признан вменяемым и дееспособным.

— Именно. Мы внимательно изучили ваше дело и выводы лечащего врача. — Она коротко кивнула в сторону Йенса. — Он считает, что вы не способны принимать самостоятельные решения, нуждаетесь в продолжительном медикаментозном лечении и опеке на долгий период времени. Его наблюдения говорят о постоянной апатии, ярко выраженных суицидальных наклонностях, галлюцинациях, нарушениях сна и прочих многочисленных признаках психического нездоровья. Я не стану вдаваться в многочисленные медицинские термины, но на основании данного отчета ваш диагноз выглядит очень неутешительным. Вы согласны с данной оценкой вашего состояния?

Брэдли хорошо его натаскал. Кай сделал вид, что задумался.

— Если честно, доктор Новак, я не совсем понимаю, что заставило доктора Йенса прийти к таким выводам. Не стану отрицать, что у меня был нервный срыв. Вы знаете, что некоторое время я принимал наркотики. Наверное, мне стоит озвучить причину, по которой я это делал? — Он опустил глаза в пол, демонстрируя ложный стыд. Потом совершенно искренне взглянул на маму, волнуясь о том, как она отреагирует. Катрина ободряюще ему улыбалась.

— Сынок, ты должен рассказать докторам все, что они должны знать. Эти люди стараются понять, что для тебя лучше, а мы с Итоном хотим только, чтобы ты был здоров и счастлив. Чтобы ничего больше тебя не расстраивало. Правда, дорогой?

Его отчим кивнул с самым нежным выражением лица, на какое был способен.

— Конечно.

Кай кивнул. Его мстительно радовало понимание, что Холмбрук сейчас просто кипит изнутри от бессилия что-то предпринять.

— Я давно понял, что являюсь гомосексуалистом. — Куколка снова посмотрел на маму виновато. Надеясь, что такая правда на самом деле не сильно ее расстроит. Катрина оставалась совершенно спокойной. — Прости, я хотел раньше все вам рассказать, но никак не мог найти в себе сил.
— Это ничего, сынок. Нет таких вещей, из-за которых я стану любить тебя меньше.

Он кивнул.

— Я это понимал. Ты ни в чем не виновата, мамочка, я знал, что ты сможешь понять, но меня мучило то, что я не такой, каким хотел бы быть. Итон — очень достойный и гордый человек, он дорожит своей репутацией и положением в обществе. Не думаю, что пасынок-гей сильно его обрадовал. Ты же знаешь, я отношусь к нему как к отцу. — Это было правдой, никого в этом мире он так не презирал, как этих двух людей. Кай почти наслаждался своим спектаклем. — Мне хотелось быть правильным, совершенным сыном для него, ведь у вас нет других детей, а вместо этого я стал тем, кто будет вас лишь расстраивать.

— Ну что ты такое говоришь, Кай, — Холмбрук проигрывал очень красиво, кажется, в уголках его глаз даже выступили слезы. Правда, скорее всего от злости, но он смог их идеально обыграть. — Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Этого ничто не может изменить. Мы с твоей мамой справились бы с любой ситуацией.

Кай закрыл лицо руками.

— Я знаю, что вел себя как идиот. Когда Итон пришел ко мне в клинику и сказал, что маме стало плохо с сердцем из-за того, что я пытался с собой сделать, я дал себе слово, что никогда больше так не поступлю. Если это мой шанс завязать с наркотиками и никогда больше не расстраивать вас, то я стану лечиться и во всем следовать наставлениям доктора, но от таблеток, которые были мне прописаны, я все время чувствовал себя плохо. Был вялым, подавленным и никак не мог набраться сил, чтобы взять себя в руки. Я чувствовал себя очень вялым. Нет, никаких мыслей о самоубийстве у меня больше не было, просто слабость была такая, что мысли путались.

— Сейчас вы выглядите адекватным, — заметила доктор Новак.

— Это потому, что я перестал принимать эти препараты.

— Тайно от своего лечащего врача?

— Да.

— Почему вы не пожаловались ему на эффект, который оказывают на вас лекарства?

Кай пожал плечами.

— Я не был до конца уверен, что поступаю правильно. Мне нужно было понять, на самом деле мне так плохо или дело в таблетках. Если бы без них ничего не изменилось, я бы снова стал их пить.

Доктор Новак ничего не пропускала мимо ушей.

— У вас были причины не доверять доктору Йенсу?

Старичок возмутился.

— Простите, коллега…

Доктор Новак осталось безучастной к его словам.

— Мистер Сатторд, ответьте на вопрос.

— Нет, никаких причин у меня не было. Наверное, доктор заботился обо мне, просто между нами не возникло того доверия, что бывает между врачом и пациентом. Но я очень хотел вылечиться и поэтому обратился за консультацией к другому специалисту клиники.

— К кому?

— К доктору Брэдли Питу.

Все присутствующие обернулись к молодому врачу, тот кивнул, подтверждая слова Кая.

— Мистер Сатторд действительно обратился ко мне. Естественно, я отнесся скептически к его жалобам на лечение, но он переживал, не нанесет ли ему вред отказ от медикаментов, хотя без них чувствовал себя значительно лучше. Проверив назначения моего коллеги, я убедился в том, что они полностью соответствуют поставленному диагнозу. — Доктор Йенс довольно кивнул, однако Брэдли добавил: — Вот с ним я, увы, не смог согласиться. Примененные к пациенту успокаивающие средства были слишком сильнодействующими и негативно сказывались на его состоянии. Возможно, мой коллега перестраховался, изначально неверно оценив состояние больного и опасаясь рецидивов, но именно назначенный курс лечения спровоцировал у мистера Сатторда апатию, нарушения сна и другие проявления психического расстройства. За те две недели, что я наблюдал его, у больного не было ни одного срыва или проявления неадекватного поведения. Несколько индивидуальных сеансов психотерапии, которые мы провели по настоянию мистера Сатторда, позволили мне сделать вывод, что попытка суицида была вызвана затяжной депрессией и нервным срывом, спровоцированным долгим употреблением наркотиков. Однако мистер Сатторд полностью отдает себе отчет в том, какой урон нанес себе и близким своим поступком и раскаивается в нем. Более того, пациент готов лечиться, чтобы подобная ситуация никогда не повторилась, хочет добровольно наблюдаться у наркологов во избежание возобновления наркотической зависимости и продолжать работать с психологами. Я считаю мистера Сатторда вменяемым, способным вернуться к полноценному существованию в обществе. Он может нести ответственность за свои действия.

Заседание комиссии продлилось еще два часа. Не готовый к столь рациональному поведению пациента, доктор Йенс старался сохранить репутацию и не очень-то настаивал на своем заключении. Доктор Новак засыпала Кая вопросами, не отвлекаясь на противостояние двух врачей. Становилось понятным, что любые выводы она будет делать, основываясь исключительно на собственном мнении. По окончании заседания Кай был признан вменяемым, отдающим себе отчет в своих действиях и мог выписаться из клиники при условии, что на протяжении полугода будет проходить регулярные обследования у нарколога и посещать психотерапевта.

— Замечательно, мой дорогой, — радовалась мама, его обнимая. — Уже завтра, после подготовки всех документов на выписку, ты сможешь вернуться домой. Хочешь, я останусь с тобой сегодня до самого вечера? Чтобы тебе просто было не скучно?

Он поцеловал ее в висок.

— Конечно, хочу, мам.

Итон не мог не вмешаться. Держал удар он отлично, вот только Кай почти физически чувствовал, что в глазах отчима сверкают молнии. Оказалось, он в состоянии видеть это предгрозовое предупреждение.

— Катрина, в клинике есть свои правила, и комнаты для гостей в них не предусмотрены. Наш мальчик доказал, что умеет справляться с трудностями, так что мы завтра заберем его домой.

У Катрины не нашлось возражений.

— Я просто очень соскучилась по тебе. — Она обняла Кая. — Завтра так завтра, только ты, пожалуйста, никогда больше не переживай из-за меня. Просто рассказывай о том, чего ты хочешь, к чему стремишься, я обещаю, что все на свете смогу понять. Правда, милый. Все-все…

— Дорогая, нам пора. — Итон обнял его мать за плечи. — Мы хотим видеть тебя дома, Кай. Не сомневайся в том, что это твое место.

Мама не уловила двусмысленности в словах Итона. Она сжала ладонь отчима и шепнула ему, когда они уходили:

— Ты замечательный. Я так рада, что ты есть у нас с Каем.

Холмбрук прижался губами к ее скрытой вуалью щеке.

— Я всегда с вами буду, дорогая. Что бы ни случилось.

Кай вздрогнул от того взгляда, которым отчим наградил его напоследок. О да, что бы ни случилось. Он выиграл первую битву в этой затяжной войне и теперь должен закрепить результат. Любой ценой, иначе его безжалостно уничтожат.

— Брэдли, это неразумно, — увещевал он своего любовника, когда тот вечером зашел в его палату с бутылкой шампанского. — Не нужно лишних сложностей.

Тот кивнул, сев рядом на постель, и достал из кармана бокалы.

— Я считаю, что у нас есть очень хороший повод выпить за твою свободу и подумать, как мы используем достигнутый успех.

— Можно после сделать это… после того, как я выйду из клиники?

— Можно, но нам необходимо решить, куда ты пойдешь. — Брэдли заботился о нем, Кай не мог не понимать этого — как, впрочем, и того, что чем больше любви пытается дать ему доктор, тем сильнее рискует раз и навсегда его потерять.

— Послушай…

Брэдли открыл шампанское и, разлив, вручил Каю бокал. Он был серьезен.

— Нет, это ты меня послушай. Пожалуйста. Есть вещи, о которых ты пока не готов ни с кем говорить, даже со мной. Я это принимаю, потому что люблю тебя, люблю сильнее, чем кого-либо когда-либо любил. Ты можешь не говорить мне правду, но ведь мы оба знаем, что я все понимаю. Твою любовь к маме, твою ненависть к…

— Брэдли! — Отсутствие правды — это всегда шанс ее избежать. — Не нужно… Пожалуйста, не пытайся меня анализировать.

— Не буду, пока тебе хватает моей любви. Кай, милый, мы оба знаем, что тебе не нужно возвращаться в дом своего отчима. Ты же убедился, что твоя мама любит тебя. Она поймет, если ты расскажешь ей о нас. В моей квартире мы всегда рады будем ее видеть, — вы станете очень часто встречаться. Ты не должен отказываться от нее, но и дальше жить в аду я тебе не позволю. Ты же доверился мне. — Брэдли чуть влажными от шампанского губами коснулся его губ. — Я знаю, какого труда тебе это стоило, но ведь мы любим друг друга и хотим быть вместе. Завтра ты должен переехать ко мне.

Кай смотрел в глаза Брэдли, в глаза первого человека, который начал жить ради его покоя, его удовольствий… Хотя нет, не первого. О, радужные перспективы и планы. Все это уже было. Все это он уже пускал кровью по воде. Нет, Итон не позволит ему искреннего и заботливого доктора Брэдли, как не позволил искрометную Энис. Все, что он может, это не строить иллюзий и не слишком привязываться к тому, что у него есть.

— Мы можем попробовать.

Эгоистично? Не стремясь защитить то, чем обладает? Может быть. Его выбирали. Его, Кая Сатторда, дорогую, но очень непрактичную куклу. Да, его выбирали… Он мог только согласиться с этим выбором или отвергнуть его. Чего он на самом деле не мог, так это чувствовать и жалеть кого-то. Война не предполагает жалости.

Он обвил руками шею Брэдли.

— Давай попробуем.

Жаркие благодарные поцелуи, терпение, нежность, постоянные вопросы: «Тебе хорошо?». Это было не совсем то, чего он ждал от секса. Без сумасшествия и зависимости, но уже с привкусом свободы. Он стремился обрести нового себя. Не податливую игрушку, из которой можно выжать оргазм, но умелого и страстного любовника. Того, кем он никогда не захочет быть с Итоном. Еще одна месть… Маленькая, нелепая, но очень вкусная. Он станет воплощением чувственных удовольствий. Он заставит признать это каждого своего любовника, и Холмбрук будет знать о них. Жить с тем знанием, что Кай хорош для каждого, кто не его отчим.

Когда дверь в палату скрипнула, он, в отличие от Брэдли, был готов к такому повороту событий. Удерживая дернувшегося от неожиданности любовника в объятьях, Кай со стоном удовольствия и торжества приподнял бедра, насаживаясь на его член до конца. Глядя поверх мокрого от пота плеча доктора в глаза Итону Холмбруку: «Смотри, у тебя этого никогда не будет».

Он выиграл больше, чем днем во время процесса. Итон был в ярости. Этим гневом Кай сумел управлять, обрушив его на Брэдли.

 Отправлено: 31.12.21 23:32. Заголовок: Его выписали на след..

Его выписали на следующий день. Холмбрук заставил маму приехать за ним. От ее общества Кай не смог отказаться.

— Дорогой, — Катрина пыталась разобраться в ситуации. — Итон рассказал мне о том, что случилось вечера, когда он привез тебе свежую одежду. Не обижайся на него, он все же человек довольно консервативный. Для него доктор — как исповедник, целитель не души, но тела, который не имеет права спать с пациентом. Я могу понять тебя. Этот человек тебе помог и поддерживал все время, проведенное в клинике. Возможно, он в твоем вкусе, ты доверился ему… Но дорогой, правила есть правила. Ему было запрещено с тобою спать, особенно пользуясь своим положением.

— Мам, ты считаешь меня неспособным самостоятельно принять решение?

— Считаю, сынок. Ты нашел человека, с которым сблизился и с которым тебе неплохо. Просто его порядочность не очень хорошо характеризуют события, свидетелем которых стал Итон. Я в своей жизни, к сожалению, сталкивалась с чувствами, которые не выдержали проверку жизнью. Мы оба об этом помним.

— Мам… — Он обнял ее. Самую замечательную женщину в мире. — Я никогда не жалел о том, что твой сын. Для меня самое важное, что мы вместе. Брэдли неплохой. Он любит меня.

Она кивнула.

— Ну, так Итон тоже неплохой, и он очень к тебе привязан. — Мама понимала все неправильно, но для него ее мысли казались совершенно волшебными, такими чистыми, что Кай сделал бы что угодно в попытке сохранить ее право на них. — Он так старается стать тебе отцом. — Катрина вздохнула. — Я знаю, что ты больше не доверяешь этому слову. Никогда не хотела, чтобы подобное случилось. Но, пожалуйста, пойми Итона, он очень старается ради нас. Представь хоть на миг, что ты его ребенок… Он не менее тяжело, чем я, переживал, когда ты пытался уйти из жизни.

— Мама, — Кай чувствовал себя беспомощным. — Я никогда не смогу оправдать…

— Не надо, сынок. Я потребовала бы от тебя раскаянья, если бы сама никогда не думала о том, что смерть способна все решить. Освободить меня от ноши, что мне не по плечу. Но я так думала. Там, в больнице в Париже, когда я поняла, что твой отец вычеркнул меня из своей жизни, я очень хотела умереть. Убеждала себя, что так будет лучше для тебя. Врачи, конечно, щадили мои чувства, но я не могла не понимать, что происходит. Нищая. Калека. Я повторяла про себя эти слова и снова. Фантазировала, представляя себе твое будущее со мною и без меня. Я любила твоего отца. Любила так сильно, что слова адвоката, который привез мне документы на развод, казались каким-то формальным набором слов. Они были холодными, но не отнимали моей веры в человека, который долгие годы дарил мне счастье, который подарил мне тебя. — Катрина улыбнулась. — Пусть он не любил так же сильно, пусть разлюбил быстро, но то, что он оставил тебя мне… Это не было пренебрежением к твоей судьбе. Он любил тебя, и это было сложное решение, я знаю, что сложное. Он оставил тебя со мной в единственно возможной для его истлевших чувств попытке меня поддержать. А я… Я хотела от нее отказаться. От этой благотворительности, на которую твой отец пошел, отказываясь от собственного сердца. Представляла себе его новую семью. Ты мог бы расти, окруженный лаской и заботой, в достатке и любви, с братом или сестрой... Все, что требовалось от жалкой калеки вроде меня — это набраться мужества и умереть. Если бы Итон не появился в нашей жизни и не дал мне уверенность, что я тоже могу продолжать жить, делая вас счастливыми, я бы… — Его мама пожала плечами. — Я решилась бы, Кай. Однажды решилась бы, если бы не любовь к нам этого человека. Тебе она может казаться навязчивой, но ты подумай о том, как много значит, что она у нас есть. Хочешь жить своей жизнью? Если этот доктор дает тебе счастье — будь с ним. Только не упрекай Итона за то, что он так яростно защищает нас от возможных ошибок. Возможно, он погорячился, подав жалобу руководству клиники, но это не потому, что он хотел причинить тебе боль, понимаешь?

Все, что Кай понял — это то, что его мама жива, потому Холмбрук когда-то вернул ей возможность в себя поверить. Какими бы ни были его мотивы, этот поступок заставлял Куколку сражаться в одиночку, не правдой, но ложью.

Он сделал для Брэдли все возможное. Пришел к руководству клиники и сказал, что их связь была по обоюдному согласию.

— Правила есть правила. Романы с пациентами у нас строго запрещены.

Его любовника уволили. Кай встречался с ним еще один раз — через пару дней после этого. Брэдли подкараулил его недалеко от дома. Он не винил Кая в своем увольнении.

— Это ничего. Репутацию мне, конечно, немного испортили, но это не так важно. Дядя уже нашел мне новую работу в крупной фармацевтической компании. Буду наблюдать за тестированием препаратов, займусь написанием статей для медицинских журналов, денег на жизнь хватит. На нашу жизнь.

Кай только покачал головой. Он взял от этого человека все, что мог взять, и не намерен был втравливать его в еще большие неприятности.

— Прости, я никогда не смогу оставить свою мать.

— Кто говорит о том, что ты должен ее оставить?

Сатторд не хотел скандала и долгих пустых разговоров. Сбежать из ада можно и в одиночку. Так будет меньше пострадавших.

— Извини. Я принял решение.

Брэдли кивнул.

— Значит, все это было ложью. — Он не спрашивал, и Кай не счел нужным подтверждать или опровергать эти слова. Доктор внимательно посмотрел ему в глаза. — Знаешь, Кай, ты не жертва. Когда человек знает, что такое боль, он стремится уберечь от нее окружающих, тебя же беспокоят только собственные цели и способы их достижения. Ради них ты готов на все.

Возможно, так оно и было. Слова Брэдли его не задели, наоборот, они помогли окончательно сформировать план действий. Кай мог спасти себя сам. Ему только нужны были средства. Свободу можно купить.

— Итон считает, что ты все еще злишься на него. — В последние дни он выбрал прекрасную тактику избегать проблем, все свободное время проводя с мамой, а вечерами посещая группы всевозможной психологической поддержки. Иногда там попадались привлекательные парни, и Кай не отказывал себе в удовольствии провести ночь у нового знакомого. Со своими любовниками он никогда не спал дважды, это было своего рода табу, избавлявшее его от любых моральных обязательств. Холмбрук в его жизни отсутствовал. Они пересекались лишь за завтраком. Отчим искал способ вернуть его в свою постель и Кай предполагал, что рано или поздно он его найдет.

— А я не должен?

Мама вздохнула. Ей не нравилось отчуждение, возникшее между ее любимыми мужчинами.

— Дорогой, я понимаю твои чувства, но и его не могу осуждать. Итон хотел, как лучше, он думал, что заботится о тебе.

Каю не хватило лицемерия изобразить, что он согласен с такими выводами.

— По-моему, мне уже пора быть самостоятельным в принятии решений.

— Конечно, но я тебя умоляю, помирись с ним. — Мама улыбнулась, как заговорщик. — У меня созрел прекрасный план. Итон едет на пару недель в Германию, презентовать свою новую книгу. Я бы хотела, чтобы ты отправился с ним. Мы редко бываем за границей, потому что мое здоровье не позволяет часто путешествовать, но тебя я ни в чем не хочу ограничивать. У вас будет время поговорить и вернуть доверие друг к другу.

План был очень неудачным. Кай не сомневался в том, кто подкинул матери эту идею.

— Если ты хочешь, я поеду.

— Спасибо, дорогой.

Свой дом, свой мир. Частые встречи с мамой, безопасные, в рамках его независимости. На это были нужны деньги, много денег. Потратить еще несколько лет на достижение финансовой самостоятельности? Зачем, если в этом мире был человек, который ему серьезно задолжал. Вечером Кай сдал в ломбард несколько дорогих безделушек, подаренных Холмбруком, и купил билет на пароход до Нью-Йорка. Кредитками он воспользоваться не решился, боясь, что его отъезд в этом случае не останется в тайне. Два дня до отъезда он вел себя так, чтобы ни у кого не вызывать подозрений. Только в день отплытия, покидая дом с минимумом вещей, которые уместились в обычной сумке на плече, он нанес один прощальный визит.

Возвращаться в этот дом было сложно, но он себя заставил. Пропустив похороны Энис, он хотел попрощаться ней, хотя бы сходив на ее могилу.

Старый магазин, знакомая шатающаяся лестница — все это было теперь чужим, безжизненным, лишенным очарования. Этот мир умер для него вместе с Энис. Кай долго стучал в обшарпанную дверь, ведущую на кухню, пока ему не открыл незнакомый азиат.

— Вы кто? — удивился Кай.

— А вы?

Он попытался объяснить:

— Тут живут…

Кажется, парень понял и перебил его:

— Жили. Я въехал две недели назад, после того, как бандита снимавшего эту квартиру, нашпиговали свинцом.

— А его жена? С ним жила еще женщина по имени Ири.

— Глухая, что ли? Она переехала к сестре в Бирмингем, кажется.

— А адрес не оставила?

Азиат пожал плечами.

— Мне — нет. Может, домовладельцу. Она вообще быстро съехала, даже вещи не собрала. Все ее барахло тут осталось. Я не выбросил, отдал старому китайцу из магазина внизу. Спросите у него, может, он знает адрес.

Кай кивнул.

— Ладно, простите за беспокойство.

Он спустился вниз в лавочку. Ее хозяина пришлось некоторое время подождать в обществе его жены, которая совсем не говорила по-английски. Вернувшийся толстяк посмотрел на Кая хмуро. Что-то буркнул себе под ГОм и, порывшись под прилавком, сунул ему в руки объемную коробку.

— Уходи.

— Я хотел только спросить…

— Уходи.

Он не стал спорить. Просто поехал в порт. Содержимое коробки Кай изучил, устроившись в маленьком кофе, в ожидании отплытия. Там были урна с прахом и запечатанный конверт. Письмо в нем было от Лу.

«Если ты получил эту коробку, значит, меня нет в живых. Слышал, что тебя упекли в психушку, но надеюсь, что это ненадолго. Я нашел человека, который продал моей сестре героин. Он работал частным детективом в центре города, но мне удалось узнать, что его контора — просто прикрытие, а на самом деле этот тип выполнял грязную работу для разных богатеев. Я убил его, и поверь, его смерть была не легче, чем у моей девочки. Перед тем как сдохнуть, он назвал мне имя заказчика, это твой отчим Итон Холмбрук. Я всерьез планировал добраться до этого гада. Естественно, ни о какой полиции речь идти не могла. Я стал следить за ним, выжидая удобного момента, но его, видимо, насторожила смерть сообщника, и Холмбрук решил подстраховаться. Уже пару дней меня пасут очень серьезные ребята. Можно сказать, они загнали меня в угол, я даже нос на улицу высунуть не могу. Рано или поздно им надоест выкуривать меня из дома, и они явятся. Я этого не хочу, моя жена не должна пострадать. Своих людей вмешивать в это дело не буду, ситуация слишком серьезная. Я либо выберусь из нее сам, либо Ири, прежде чем уехать, оставит для тебя у старого китайца эту коробку. Я знаю, Энис не хотела бы, чтобы я так поступил. Она никогда никому не желала зла. Я не жалею, что завещаю тебе память о ней, но я не святой, да и ты, парень, не смахиваешь на человека, способного откреститься от собственной злости. Уничтожь его, но при этом подумай, чего тебе это может стоить. Ради памяти моей сестры я надеюсь, что ты сумеешь сделать это так, чтобы не слишком засветиться. Я завещаю тебе месть. Решай сам, примешь ли ты такое завещание».

Кай сжег это послание в пепельнице. Он сделал это ради матери, она не должна была узнать правду. Достаточно того, что он сам запечатал ее в душе.

Когда корабль отплыл, Кай набрал ее номер телефона.

— Привет, мам.

— Привет, дорогой, ты скоро вернешься? У нас сегодня на ужин твой любимый пирог с курицей.

— Мам, я не вернусь. Точнее, вернусь, но, думаю, не скоро. Я плыву в Америку.

Пауза на том конце провода затянулась.

— Что ж, я постараюсь все уладить с твоей учебой. У тебя будет столько времени, сколько нужно.

— Мам, ты злишься?

— Нет. Я, наверное, даже рада, что ты впервые за эти годы захотел его увидеть. Дети не должны ненавидеть родителей. Надеюсь, вы поймете друг друга и снова полюбите.

— Спасибо, мама. Мне жаль, что я не поставил тебя в известность, но это решение пришло спонтанно и…

— Не извиняйся, дорогой. Так, наверное, даже лучше. Я скажу Итону, что это спонтанное путешествие было идеей твоего психоаналитика, но ты не смог рассказать ему о поездке, потому что боялся обидеть. Ты же понимаешь, что ему будет больно? Он столько сил вложил в то, чтобы стать тебе настоящим отцом... Нет, Итон не заслуживает того, чтобы ты отвернулся от него из-за одного недопонимания.

— Я не отворачиваюсь, мама. Может, эта поездка для того и нужна мне, чтобы, наконец, понять, кто же мне Итон. Могу ли я забыть о той старой ране, о своем недоверии. — Он лгал легко. Маму, ее чистую душу было даже как-то приятно обманывать, баловать правильными, хоть и неискренними словами хорошего нежного сына.

— Сын, надеюсь, что ты найдешь все нужные ответы и мы сможем вместе решить, как всем нам жить дальше в любви и понимании, но не посягая на чужую свободу и чувства.

— Спасибо за понимание, мама.

— Я люблю тебя. Ты звони.

— Конечно.

Кай повесил трубку, понимая, как сложно ему будет унять боль в душе. Он желал смерти Холмбрука, его переполняла ненависть, но он не готов был поставить ее выше счастья и покоя своей замечательной матери.

— Прости меня, Лу… Обещаю, я отомщу, как только найду способ сделать это так, чтобы не разрушить все то хорошее, что эта тварь все же привнесла в мою жизнь, удержав в ней маму и сделав ее счастливой. Прости, Энис, я не могу просто уйти от всего того, что он со мной… с нами сделал, и не потому, что я на самом деле этого никогда не хотел. Просто этот человек не отпустит меня. Он не позволит мне сбежать.

Когда корабль проплывал вдоль берега Франции, Кай вышел из каюты и залюбовался золотистым закатом. Кричали птицы, пассажиры в бинокли рассматривали далекую полоску песчаных пляжей, тонувших в курчавой зелени листвы. Было так жарко, что его тонкая льняная рубашка прилипала к телу. Очень жарко и очень красиво. Мгновение казалось застывшим, идеальным, ласковым волшебным сном, который не хотелось упускать, его можно было только прожить, так, чтобы секунда обернулась вечностью. Кай бросился обратно в каюту, а затем пробежал, стараясь успеть, пока сказка длится, на нос корабля. На секунду прижавшись губами к гладкому боку урны, он отвинтил крышку и, высыпая прах на ладонь, выпускал его, чтобы, повинуясь легкому бризу, он растворялся в этом мгновении. В море, в золотисто-багряном сиянии солнца, чтобы смешался с песком на пляжах и криками чаек.

— Я люблю тебя, — шептал он, прощаясь с последней надеждой на счастье. — Я буду тосковать о тебе каждую минуту.


Продолжение следует.

 Отправлено: 01.01.22 13:08. Заголовок: Вот уж не ожидала ко..

Вот уж не ожидала когда-нибудь прочесть продолжение) Спасибо вам!

 Отправлено: 02.01.22 23:19. Заголовок: elka21 Да, кусок мн..

elka21
Да, кусок много лет лежал в черновиках. Таша думала его немного переделать, но не вышло.

 Отправлено: 02.01.22 23:21. Заголовок: *** Гарри не разде..

***

Гарри не разделял веры Сатторда в то, что отец Джеймса сможет или захочет им помочь, но и не стремился его разубедить. Людям иногда нужно во что-то верить. Некоторым проще верить в себя — задаться целью, проникнуться ею и идти вперед, иногда напролом, иногда впустую, но, кажется, уже само движение их как-то успокаивает.

— С кем ты собрался ехать?

Блондин от него отмахнулся.

— Это вообще-то моя жизнь. Тебе не нужно знать о ней ничего, кроме того, что способно помочь нам в поисках. Если у меня будет ответ, я поделюсь им с тобой.

Не то что бы Гарри совсем не устраивало такое положение вещей, но людям, которые недоговаривают, всегда сложнее довериться, чем тем, кто честен с тобой.

— Расскажи мне.

— Нам, — поддержала его Кэрол. — Люди, которые тебе помогают, вправе знать…

Сатторд кинулся собирать свои вещи.

— Не помогайте. Если наш мистер волшебник оказался столь беспомощен, я прекрасно справлюсь сам.

Кэрол Сторм не отличалась смирением. Она прошла через всю комнату, вцепилась Каю в плечо и резко развернула его к себе.

— Я приняла тебя в своем доме, хотя ты мне даже не нравишься! Как бы ни отвратительно мне было от того, что рядом с Джейми оказался такой неуравновешенный и неискренний человек, я уважала тебя — как выбор, который сделал мой брат. Выбор, за который он боролся, несмотря на то, что его окружали куда более достойные люди. Джеймс верил в тебя. Он верил в ваши чувства, но ты его предал. Брат он мне, или не брат, это не имеет значения, речь идет о прекрасном, добром и очень искреннем человеке. У него есть свои страхи. Их могло не быть, но люди вроде Гарета убедили его, что добиться только любовью, преданностью и искренностью ответных чувств невозможно. Что нужно что-то другое. Что-то, чем Джеймс не обладает. Коварство, ложь, умение вызвать зависимость. Он любил тебя, не стараясь связать. Любил, не пренебрегая твоим прошлым, твоими проблемами... Все, что нужно было ему взамен — чтобы выбрав его, ты оставался тверд в своем решении. Чтобы вы всегда были вместе. В горе, в радости и даже в неуверенности, но ты…

Кай Сатторд вздрогнул, словно его этими словами избивали, и у Гарри появилось глупое желание его от упреков защитить. Но он промолчал, потому что Кэрол тоже можно было понять.

— Джеймс никогда не говорил со мной о собственных слабостях.

— А ты старался о них узнать? Или тебя устраивало то, что он есть, то, что он тебя любит. — Кэрол вздохнула. — Самое ужасное, что сейчас он винит во всем себя. Джей всегда и во всем винит только себя, считает, что не смог дать тебе чего-то очень важного. Только ведь он ошибается, не так ли? То, что он способен защитить, но не умеет ненавидеть, что не делает никому зла, заботясь о чужих чувствах, что он не способен на ревность или предательство, не превращает его в бесчувственного человека! Это делает не его, а всех нас уродами! Мы просто не приспособлены к такому отношению. Мы путаем доверие с равнодушием, а покой и нежность — с отсутствием страсти. Но нам этого мало, мы не умеем признавать своих ошибок. Нам нужно убедиться в собственной невиновности. Нужно переложить груз собственного несовершенства на плечи того, кто принимает его из-за любви и способности прощать.

Сатторд медленно убрал руку Кэрол со своего плеча.

— Чего ты сейчас от меня хочешь? — Казалось, его лицо стало безжизненным. — Признания в том, что я подонок? Считай, что оно у тебя есть, но о моих чувствах к Джеймсу говорить не смей… Все вы не смейте. Возможно, они окончательно превратили меня в безжалостную тварь, но они были — самые сильные чувства в моей жизни. Так сложилось, что я не мог позволить себе быть с ним, пока существовал хоть крохотный шанс, что наша близость станет угрозой для него. Я делал ужасные вещи и оправдывал каждую из них тем, что теперь сражаюсь за нечто большее, чем собственная свобода. Каждое принятое решение оседало в душе новым слоем грязи, я терпел. Я думал о том, что потом стану чище. Его любовь, как только я сумею ее принять, сделает меня тем, кем я должен быть… Не получилась. Видимо, во мне накопилась слишком много дерьма. — Сатторд шагнул к Гарри и насмешливо взглянул ему в глаза. — Знаешь, как сильно я тебя ненавидел?

— Догадываюсь.

Кай улыбнулся.

— Нет, волшебный красавчик, ты даже представления об этом не имеешь. За каждый взгляд, что он тебе дарил, я готов был медленно, с наслаждением выпустить тебе кишки. Если бы не моя надежда что-то изменить для нас с Джеймсом, я бы тогда выгнал вас из нашей жизни. И тебя, и Северуса… Ради нашей невозможной, но чертовски взаимной любви. Чтобы все было, как прежде. Пусть рядом со мной ему было плохо, но он ведь не уходил. Я мог смотреть на него, мог о нем думать, наслаждаться просто тем фактом, что он в моей жизни есть!

Гарри понимал, о чем говорит Кай. Он как-то даже слишком хорошо мог оценить его чувства.

— Знал бы ты, как я тебя ненавидел.

— За что? — Он все же смог вызвать на этом красивом, но застывшем лице удивление.

— Я видел, что Северусу с тобой хорошо и это жутко меня раздражало. Казалось, потому, что я просто считаю этого человека не заслуживающим счастья… Только потом я понял, что все это фигня. — Гарри, наконец, произнес это вслух. — Потому что я влюблен, и, как бы эгоистично это ни звучало, меня бесит, если его делает счастливым кто-то другой.

Сатторд кивнул.

— Я тебя хорошо понимаю, а вот Джемс не понял бы никогда. Ни одного из нас он бы не понял… Хотя всегда находил в себе силы простить. Знаешь, что самое плохое в таких замечательных людях, как он? Им невозможно соответствовать. Мне эту гору не покорить, как бы я ни рвал жилы... Я был и останусь лживым, слабым дерьмом! А мне, черт возьми, так хочется измениться… Почувствовать себя свободным, способным о ком-то заботиться! Знаешь, что меня останавливало все это время? Он. Те поступки, что я совершил, чтобы удержать его подле себя. Вы хотите, чтобы я был откровенным, но не понимаете, как это сложно! Я, твою мать, не могу! Потому что любое мое слово будет шагом от Джеймса, а он мне так нужен…

Кай не устраивал истерик, он просто стал засовывать свои вещи в сумку еще более рьяно, кое-как их комкая.

— Я рада, что ты сказал все это. — Красивая Кэрол не выглядела доброй или сочувствующей, скорее гневной. — Теперь проваливай вместе со своей правдой. Ты понятия не имеешь, что Джеймс за человек. Я все думала, что дело в том, что ты его недооцениваешь или переоцениваешь, но теперь вижу, что это не так. Кай Сатторд, ты понятия не имеешь, кто ты сам, тебе понадобятся годы, чтобы в себе разобраться. Джей — не твоя игрушка. Он не заслуживает этой испуганной насмерть, эгоистичной и запутанной любви. Ему нужен преданный человек, умный, сильный и не желающий зла ни ему, ни себе. Человек, который станет оберегать того, кто рядом, и с благодарностью примет его заботу. — Кэрол Сторм кивнула сама себе. — Знаете, идите на хрен вы оба... Я не стану никому звонить и помогать двум идиотам решать их проблемы. Вы оба заслуживаете только поражения. Может, этот ваш Снейп и упрямец, в чем я однажды смогла убедиться, но он человек очень преданный тем, кто ему дорог, и он там с Джеймсом. Сейчас они вместе, без ваших сомнений и истерик. Просто потому, что захотели этого. Возможно, они заслуживают друг друга! Ровно настолько, насколько ни один из вас их не достоин. К чему вы оба сейчас стремитесь? К любви? К прощению? А вы пробовали думать о том, достойны ли всего этого? Может, нет? Может, от вас никто не бежал, и они просто устали от того, что тратят впустую те чувства, что еще могут обернуться чем-то хорошим.

Гарри кивнул, тогда как Сатторд смог только зло тряхнуть головой. Гарри позавидовал этой непоколебимой уверенности своего товарища по несчастью.

— Джеймс любит меня. Может, это чувство пока не принесло ему счастья, но он любит только меня!

Поттер очень хотел бы сказать что-то подобное, но не смог. Верил ли он в чувства Снейпа? Верил. Наверное, даже сильнее, чем в собственные. Первая ночь, вторая… Сколько бы Северус тогда ни выпил, Гарри чувствовал, что тот хочет его. Отговорок, возможностей отгородиться от этой сумасшедший любви у них были сотни, но что-то подсказывало ему, что Снейп в силу своего характера даже не пытался это сделать. Он мог бороться со своими чувствами, но был достаточно сильным человеком, чтобы их не отрицать.

Гарри сел на диван, закрыв лицо руками. Разговор между Кэрол и Каем больше не имел для него значения. Он думал о себе и Северусе. Такие чувства сложно принять. За свой страх ему не было стыдно. Кто бы смог вот так сразу перестроить свою жизнь? Проблема была в том, что он даже не попытался. Не удержал Снейпа, несмотря на то, как сильно они оба нуждались в доверии. Не слова или поступки были значимы, а их чувства. Поттер вспомнил сцену у министерства, вспомнил, как, уходя с девушкой, Снейп даже не обернулся, причинив ему боль, обидев, разбередив в душе что-то плохое… Извечные сомнения одинокого мальчика, которому привычно быть брошенным. Увы, именно с этим Гарри не умел бороться, смирившись как-то сразу и с бессонницей, и с тоской. Почему он не воспротивился этому? Ведь где-то в его сердце жила уверенность, что все это блеф. Что Северус чувствует то же самое, что не знает, куда и зачем идет, лишь бы подальше… От их огромной любви, от их неспособности друг другу довериться. Да на фоне всех этих смятений надежный и честный Джеймс Сторм смотрелся не просто человеком, заслуживающим доверия, он был похож на выход из ситуации, на благословенную свыше стабильность и уверенность. Все, что оставалось, это надеяться на то, что Северус хочет от жизни другого — что он хочет его, Гарри, со всем ворохом их взаимных противоречий.

— Может, я и не достоин бороться с вашим братом, но я не отступлюсь.

Он отнял ладони от лица и с удивлением заметил, что в комнате осталась только задумчивая Кэрол. Его изумление она оценила правильно.

— Сатторд ушел. Надеюсь, вы, Гарри, не очень злитесь на меня за то, что я постаралась его разозлить? Мне было неприятно говорить о том, что вы не пара человеку, которого любите, но как-то очень сильно наболело. Мне нравилось, когда Джеймс был с вами, но тут ведь ничего от меня не зависит.

 Отправлено: 02.01.22 23:22. Заголовок: *** Знакомый незна..

***

Знакомый незнакомец замолчал. И Невилл тоже не нашел слов. Сказать, что Захария изменился за то время, что они не виделись, значило ничего не сказать. Нет, он остался худощавым и слишком высоким, но, казалось, его кости очень правильно обросли мясом, превратив худобу в стройность. Смит все еще сутулился, но это больше его нисколечко не портило — наоборот, он смотрелся старше и солиднее. Нет, правильнее было бы сказать, что он казался успешным. С его совершенно чистой кожи еще не сошел летний загар, выгоревшие на солнце волосы приобрели золотистый оттенок, вместо привычного тусклого цвета влажной соломы. Одет Захария был очень дорого, но со вкусом, которого Невиллу всегда не хватало. Он всегда завидовал тем, кому удается выглядеть на сто процентов магом, но при этом не казаться смешным, и обычно выбирал для себя маггловские вещи, однако у Смита получалось. Рубашка, наглаженные брюки, начищенные ботинки — все это прекрасно сочеталось с чехлом для волшебной палочки на широком кожаном поясе, украшенном пряжкой из белого металла, и длинной черной мантией.

— Привет, — сказал он растерянно. — Отлично выглядишь.

Невилл сказал правду, но Смит, кажется, пропустил комплимент мимо ушей.

— Ты по делу? — Тон был холодным. Лонгботтом понял: Захария не собирается делать вид, что маленького непонятного эпизода в Румынии не было. Наоборот, он, кажется, до сих пор по этому поводу за что-то на него злится.

— По делу.

— Входи. Вешалка слева.

Захария посторонился, впуская его в приемную. Лонгботтом быстро огляделся по сторонам. В конторе со времени его единственного визита изменилось, кажется, все — и ничего. Та же массивная старинная мебель, те же картины и ковры, только никакого духа упадка. Все отреставрированное, начищенное и словно посвежевшее. Красивые старые вещи, о которых должным образом заботятся, и сразу стало понятно: хозяину этого места очень важна история, но живет он, глядя в будущее.

— Нэнси! — заорал Смит так, что Невилл вздрогнул, снимая пальто и водружая его на кованую вешалку.

Одна из дверей, ведущих в приемную, открылась, и на пороге возникло совершенно невероятное создание, которое подошло к столу секретаря, левитируя перед собой кучу папок. Девушка, которая могла бы стать ведущей моделью журнала «Горячая ведьма», наградила своего босса ослепительной улыбкой.

— Да, мистер Смит? — Невилл смотрел на ее пухлые губы, зеленые глаза в окружении преступно длинных ресниц, умелый макияж и фигуру, которая заставляла задуматься, не применила ли девушка к себе чары, помогающие ходить. Как иначе она могла двигаться на высоченных каблуках, да так, чтобы огромный бюст не смещал центр тяжести, оставалось для него загадкой.
Лонгоботтом подумал: если эта рыжеволосая красотка окажется глупа, то он станет свидетелем почти анекдотичного сценария по нецелевому использованию помощницы.

— Какого черта я опять вынужден сам открывать дверь? Ты можешь хоть пять минут побыть на рабочем месте?

Нэнси не оправдала ожиданий Невилла. Продолжая ослепительно улыбаться, она заметила:

— Смею напомнить, сэр, что вы сами потребовали, чтобы я подготовила вам эти дела. Поэтому меня не было на рабочем месте. Что касается того, почему вы вынуждены были сами открыть дверь, то я могу предположить, что в этом виноват ваш нервный и неуравновешенный характер. Ничто не мешало вам немного подождать, пока я открою.

Невиллу почему-то доставила удовольствие отповедь, которую Захария получил от своей секретарши. К яркой внешности, видимо, прилагался занятный характер. Чем-то она напомнила ему Джинни Уизли в школьные годы, и он с некоторым удивлением вспомнил, что, кажется, Смит был той немного увлечен. Может, все перемены в нем спровоцированы обществом этой рыжеволосой красотки? Тогда зачем он полез обниматься к нему самому? Впрочем, ответа на этот вопрос искать не стоило. Очевидно, что никаких искренних побуждений обнаружено не будет. Что ж, в одном Невилл, кажется, разобрался, — и решил, что оказывает Смиту в праве на что-то там обижаться.

— Уволю, — как-то беззлобно буркнул Захария.

Нэнси его угрозу проигнорировала, улыбнувшись уже Невиллу.

— Чай? Кофе? Может быть, что-то покрепче? Погода сегодня сырая.

— Нет, спасибо, не стоит утруждаться, я по делу.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Мистер Смит сегодня немного занят, но я уточню, сможет ли он вас принять, мистер?..

Его уже забавлял этот цирк.

— Невилл Лонгботтом.

Девушка обернулась к Захарии.

— Мистер Смит, к вам мистер Лонгботтом. Вы сможете уделить ему немного времени?

Захария шутку не особенно оценил.

— Нет, не смогу. Но, кажется, по твоей милости мне придется. Хватит устраивать балаган. — Он распахнул дверь кабинета, когда-то принадлежавшего его деду. — Проходи.

Невилл не заставил себя уговаривать. Нэнси улыбнулась ему напоследок и заговорщицки подмигнула. Он решил, что она, скорее всего, добрая девушка, и улыбнулся в ответ.

Кабинет претерпел те же изменения, что и приемная. Захария сел за заваленный бумагами стол, жестом указав ему на кресло для посетителей. Устало растер виски и водрузил на нос квадратные очки в оправе из белого золота. Похоже, с деньгами у него все было отлично.

— Ты давно сам ведешь дела?

— Не очень. С тех пор, как дедушка умер. Я присылал тебе, как нашему клиенту, официальное извещение.

— Прости, я не знал…

— Я догадался, так как знаю, что в то время ты был в Румынии. Ваше дело о лагере для драконов было как раз моим первым самостоятельным. Так что тебя ко мне привело? У меня на самом деле немного времени, так что давай сразу к делу. — Смит перебирал папки. — Если хочешь забрать из нашей конторы документы Макнаенов, которые мы храним, переговори с Нэнси. Она все устроит, свяжется с твоим новым поверенным и организует полную передачу дел. Они в полном порядке, в этом можешь не сомневаться.

Невилл покачал головой. Он сам еще не очень хорошо разбирался в механизме управления своим огромным состоянием и не собирался ничего менять, не вникнув во все детали. Только сейчас он подумал о том, что все это время Захария и его дед работали на него и делали это очень хорошо. Он только отдавал распоряжения: что ему нужно, какие средства куда перевести, и все немедленно исполнялось. А ведь он ни разу не уточнил даже, какие налоги платит и какой документооборот привязан к управлению его имуществом.

— Ты отлично справляешься с работой, у меня дело иного рода. Мне кажется, оно за рамками тех обязательств, что твоя контора взяла на себя по отношению к делам клана Макнаенов.

Смит кивнул, и с явным сожалением сосредоточил, наконец, на нем внимание.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Речь пойдет о человеке, родители которого не захотели отдавать ребенка в Хогвартс.

— Это произошло до того, как Дамблдор ввел свою поправку о том, что мнение ребенка в данном вопросе обязано учитываться?

Все же Захария был профессионалом. Невилл целый день копался в документах, а тот сразу все вспомнил.

— До того.

— Этот человек магглорожденный?

— Да.

— Откуда он вообще знает о магах? Есть закон о неразглашении. Допустимы всего несколько причин для посвящения магглов в наши секреты. Как этот человек узнал, что его имя есть в списке магов?

Невилл не понимал, почему Смит так ставит вопросы.

— Это важно — откуда он узнал?

Захария кивнул.

— Важно. В деле судопроизводства мелочей не бывает.

— Хорошо. Он мой дальний родственник. Познакомившись с ним, я решил кое-что уточнить в семейном архиве, и выяснилось, что у него в роду уже были случаи рождения волшебников, которых не отдали на обучение в Хогвартс. Так решили их родители. Это семья священников, любое колдовство не вызывало в них ничего, кроме протеста. Я решил проверить, на всякий случай, этого своего родственника и выяснил, что он тоже в списке.

— Понятно. Ты, разумеется, все рассказал ему, и теперь он жаждет обрести новые возможности? Глупо.

— Что именно?

— Предлагать человеку надежду, не будучи уверенным, что сможешь воплотить ее в жизнь.

Невилл вынужден был согласиться.

— Возможно. С другим человеком я бы сто раз подумал, прежде чем рассказать, но ты не знаешь Джеймса и его обстоятельств. Он ни на что особенно не рассчитывает, для него это просто способ помочь тем, кто так же, как он сам, вынужден был прожить жизнь, мучаясь попытками объяснить необъяснимое. — Прозвучало опять слишком взволнованно. Невилл не привык произносить такие страстные речи. Что-то в последнее время его слишком волновало все происходящее вокруг.

— Может, и замечательный, но вряд ли нам выпадет шанс познакомиться, — довольно прохладно ответил Смит. — Я не возьмусь за твое дело.

Невилл удивился.

— Но почему? Все адвокаты, к которым я обращался, говорили, что ты очень хорош и любишь сложные дела.

Смит впервые улыбнулся.

— А еще, наверное, заметили, что терпеть меня не могут, потому что я важничаю и назначаю огромные гонорары, а также порой играю в суде довольно грязно.

— Но эффективно. А у меня как раз есть деньги и мне важен результат. Я не вижу проблемы.

— А я вижу. Дело, о котором идет речь — не просто сложное, оно бессмысленное. У нас даже иск не примут от лица клиента, которого ты мне навязываешь, потому что официально он маггл, а Визенгамот не рассматривает дела магглов.

— Что, были прецеденты?

Захария кивнул.

— Были. После введения поправки одна ведьма, она была замужем за человеком, которому родители не позволили изучать магию, пыталась подать в суд от лица своего супруга. Мой дед вынужден был взяться за ее дело, так как она была давним клиентом нашей фирмы. Он на протяжении года пытался добиться хотя бы принятия иска. Собрал всю довольно печальную статистику об этих людях и их судьбах. Сколькие из них погибли вследствие неконтролируемого всплеска магии в зрелом возрасте, сколькие закончили свои дни в сумасшедших домах. Но его даже слушать не стали. В конце концов, его клиенты просто смирились с положением вещей.

Невилл чувствовал оттенок фальши в словах Смита. Он посмотрел ему в глаза.

— Но ты — не твой дед, да? Ты знаешь, как начать это дело так, чтобы выиграть его? Так почему ты отказываешь мне?

Захария задумался, а потом ухмыльнулся, поправив очки.

— Все просто, Лонгботтом. Я не хочу иметь с тобой больше дел, чем уже волею судеб имею.

Он удивился. Неужели его давняя неприязнь взаимна? Но тогда почему Смит там, в Румынии…

— Если я тебе так не нравлюсь, какого черта ты сначала полез ко мне обниматься, а потом разозлился, потому что я выплатил тебе премию за работу, которую ты сделал хорошо? — Да, он вспылил, а может, просто выплеснул давно накопившееся раздражение, которое вызывал в нем этот парень.

Захария снова задумался.

— Хорошо, пожалуй, я объяснюсь, чтобы не возвращаться к этому разговору. Прости, Лонгботтом, что я не нравился тебе в школе. — Невилл хотел было возразить — ради Джеймса, но Смит ему не позволил. — Мне не свойственна слепота, знаешь ли. За это я тебя не виню. Для каждого есть приятные и неприятные люди. Проблема для меня заключалась в том, что ты мне нравился и я хотел, чтобы между нами возникло взаимопонимание. По моему мнению, ты был добрым, достаточно искренним, в меру решительным, но не совсем безрассудным, что мне особенно импонировало. Когда мы оба записались в ту детскую армию, я преследовал две цели: приблизиться к девушке, которая в тот момент занимала мои мысли, и войти в круг интересных мне людей. Мне жаль, что я не пришелся никому из вас по душе, потому что не собирался изменять себе. У меня масса недостатков, я знаю о каждом, но из них складываюсь я сам. Не вписался в вашу компанию? Бывает, но мы сражались рядом, каждый за свои идеалы, и пусть они у нас были разными, но отстаивали мы их вместе. Для меня это было значимо.

— Для нас тоже, — кивнул Невилл.

— Разумеется, именно поэтому после войны все вы предпочли забыть обо мне. Нет, Гермиона Уизли была достаточно вежлива, чтобы отвечать на мои рождественские открытки и даже присылать мне приглашения на ваши сборища, но и она ни разу не поинтересовалась, почему я не приходил.

Открытки на Рождество? Невилл получал их множество, все получали… и не только от друзей, но порой и от совсем незнакомых людей, которые так выражали им всем признательность за ту победу. Он в первый же год после войны понял, что никогда не сможет все прочесть, а уж ответить… Он писал только по-настоящему близким людям. Захария в их число не входил.

— Я могу только извиниться, хотя не совсем понимаю, за что, — сказал он честно. — Ты знал, как я к тебе отношусь. Я не знал, как ты относишься ко мне. Да, пережито нами вместе достаточно для взаимной вежливости, но ты ведь нуждался не в ней, а в искреннем интересе к твоим делам?

Захария ухмыльнулся.

— Вежливость… Тоже было бы неплохо для начала.

— За это — прости. Расскажи ты о своих чувствах, покажи их…

— И добрый Невилл Лонгботтом протянул бы мне руку помощи?

— Да, наверное, — он ответил, не задумываясь, хотя вопрос прозвучал насмешливо.

— Мне кажется, я в достаточной мере их показал. Или на встречу с тобой все время напрашиваются люди, для которых ты ничего не значишь?

— Чаще, чем ты думаешь.

Смит, кажется, растерялся, но быстро взял себя в руки.

— И, разумеется, все они тебя обнимают?

— Чаще, чем ты думаешь, — повторил Невилл. Совершенно неожиданно этот разговор причинил ему боль. Как он это допустил? Он, который обещал никогда не позволять себе острых переживаний. — Думаешь, моя жизнь такая устроенная? Думаешь, мои деньги или мои многочисленные друзья делают меня счастливым? Нет. Я ценю преданность тех, кто был со мной тогда, когда я был обычным мальчишкой с кучей недостатков, не меньшей, чем у тебя. Думаешь, я не обижался порой на их… ну, не безразличие, но недостаточную заинтересованность во мне и моих делах? Обижался, пока не понял, что мне не дано изменить положение вещей. Все стало проще, понятнее, не так больно. Я перестал ждать отдачи, просто вкладывал в дружбу ровно столько, сколько хотел вложить. Потом я стал богат. Это не изменило отношение ко мне тех, кто мне дорог, и поэтому я понял, как фальшиво все новое, оно заигрывающее и заискивающее, но не настоящее!

Смит молчал. Молчал долго, даже раскладывал на столе бумаги — кажется, просто чтобы списать эту паузу на какие-то действия.

— Ты хуже, чем я думал, — наконец сказал он. — Намного хуже. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Забирай свои чертовы дела из моей конторы в течение месяца!

Невилл вдруг понял, что не привык слышать такие слова от кого-то. Такое он мог только сам себе сказать.

— Почему?

Захария зло на него посмотрел.

— Думаешь, тебе одному не хочется быть битым? — Он рассмеялся. — Я чертов дурак! Боже, какой я кретин, даже не ожидал от себя подобного. Ты так сильно мне нравился, что я отказывался верить, будто что-то могло тебя изменить. Я хотел понять, почему же ты ведешь себя с людьми так, как ведешь. Искал тебе оправдания. Выдумал черт знает что, а ведь на самом деле все просто. Ты только кажешься хорошим, добрым парнем, а на самом деле — черствый убогий эгоист. Он, видите ли, не хочет, чтобы ему было больно! Проще самому эту боль причинять? Сколько людей ты втоптал в грязь, когда, видите ли, не верил, что они с тобой искренни? А может, тебе не хотелась верить? Этим ты оправдывал каждый свой уход от проблемы? Этим? Бедный Невилл, ему потом будет больно… а что до тех, кому больно сейчас? До тех, кто хотел показать тебе свою симпатию, обнять одинокого человека, который выглядит так, словно больше всего нуждается именно в том, чтобы его обняли… и, возможно, согреться рядом с ним самому? Многие потом просыпались, разглядывая чек на тумбочке? Скажи, что я первый, и я извинюсь перед тобой. Скажи, что так вышло потому, что это оказался именно я — человек, который никогда тебе не нравился, и я возьмусь за твое дело. — Невилл молчал, но, похоже, Захария и без него знал ответ. — Ты дерьмо. Возможно, считаешь таковым меня, но я ведь вправе думать иначе, — Смит перевел дыхание. — Знаешь, мой отец работал в министерстве. Дед был очень недоволен, что он оставил семейное дело, и отказал ему в финансовой помощи. Отец добился всего сам, и этого дедушка тоже не мог ему простить. Мы отлично жили, папа был добрым человеком, но очень гибким, мне казалось, что даже слишком. Он никогда не хотел войн, ни на фронте юриспруденции, ни в собственной семье. Все, что он умел — хорошо делать свою работу и любить нас с мамой. Он очень расстроился, когда я вступил в АД. Он считал, что можно выжить и без борьбы. Просто честно выполняя свой долг. Я даже во многом разделял его мнение, но не мог вести себя так же. Это противоречило моим чувствам, и он осудил меня, как когда-то осудил его самого дед — не понял и отказал в поддержке. После победы людей, на сторону которых я не мог не встать, он выставил меня из дома. Знаешь, что он сказал? «Человеку, однажды принявшему на себя груз войны, трудно научиться жить в мире». Думаешь, я злился на него? Нет. Просто начал искать свой путь. Даже устроился на работу, которая мне действительно нравилась. Журналистика немногим отличается от адвокатуры. И там, и там только от человека зависит, по каким правилам он хочет играть, а я, знаешь ли, люблю грязные, полные интриг игры. Очень люблю и совершенно этого не скрываю. Мне казалась, что все у меня будет хорошо. Вот только мой отец взял и умер, взвалив на плечи своего непутевого, не приспособленного, по его мнению, к мирному существованию сына заботу о матери, которая ни дня в жизни не работала, и двух сестрах, старшая из которых только в прошлом году пошла в школу.

— Зачем ты мне рассказываешь все это?

Смит пожал плечами.

— Чтобы ты понял, Лонгботтом. Не один ты многое пережил. Что для тебя самое ценное? Семья, которой не было? Что?

Невилл задумался. Сам себе он этот вопрос нечасто задавал.

— Когда как.

Захария ухмыльнулся.

— Ну, а у меня все проще. Мне никогда ничего не было нужно, кроме свободы, права оставаться собой. Хорошее стремление, вот только не на голодный желудок. Моей зарплаты мне самому на жизнь едва хватало, а деньги, накопленные отцом, кончились быстро, и я вынужден был пойти на поклон к старику, быт которого, кажется, навсегда застыл в прошлом веке, и которому нравились подчинение и раболепие. Человеку, который не признавал чужого права на инакомыслие. Может, звучит ужасно, но такова правда: каждый день, проведенный мною в этой конторе, я молился лишь о том, чтобы это поскорее кончилось. Это были не очень-то красивые мысли. Вернуть свою свободу и финансовую независимость я мог, лишь дождавшись смерти деда. Желал я ему ее? Да, пожалуй. Очень хотелось на волю, но, знаешь, болото затягивает. Я смирился, погряз в этих безрадостных днях и просто существовал, пока ты не вошел в эту дверь.

— При чем тут я?

— У тебя было то, чего мне хотелось больше всего на свете — независимость, которую дает богатство, и отсутствие моральных обязательств. Тогда я, кажется, подумал, что все правильно, судьба воздает достойнейшим, тем, кто никому не желает зла, наоборот, делает счастливым себя и тех, кто ему дорог. — Захария улыбнулся своей старой фантазии. — Удивительно, как мало порой нужно, чтобы воскреснуть. Просто вспомнить о том, во что ты когда-то верил. В хороших людей, в то, что они всегда имеют немного больше шансов на победу. Я хотел сохранить в себе эту уверенность, хотел с тобой дружить и черпать ее в этой дружбе… но, увы, можно было понять, что тебе это совершенно не нужно.

 Отправлено: 02.01.22 23:23. Заголовок: Невилл не знал, что ..

Невилл не знал, что отвечать. Смит словно говорил не о себе, а о каком-то другом, незнакомом парне, с которым поступили дурно, отвергнув его попытки стать кому-то нужным. Извиниться за непонимание? Лонгботтом не был уверен, что хочет этого. Сейчас Захария прекрасно подбирал слова, что же тогда помешало ему объясниться? Гордость? Нет, это качество Невилл не очень высоко ценил в людях. От него всегда было слишком много проблем.

— Я все еще пытаюсь понять…

— Да что тут, собственно, понимать? Я сознаю свою ответственность за этот самообман, но это совершенно не мешает мне чувствовать злость и раздражение, а мы оба знаем, что это не самые приятные чувства. Так что можешь просто уйти.

Лонгботтом покачал головой.

— Не могу. Мне на самом деле нужна твоя помощь.

— Ты отказался, когда я ее предложил. Время упущено. Мне больше не хочется тебе помогать, — отрезал Смит.

Невилл возмутился. Все в нем протестовало против этого вороха путаных обвинений.

— Да что ты мне предлагал? — Его кулак опустился на столешницу. — Что?

Захария пожал плечами.

— Все, что угодно. Все, чего бы ты ни захотел. В это взаимопонимание я готов был инвестировать все немногое, чем тогда обладал.

— Ты мне об этом сказал?

Смит расхохотался. Весело, от души.

— А ты дал мне шанс высказаться? Знаешь, если чего-то не понимаешь, то можно, проснувшись рядом с кем-то, потрясти его за плечо и спросить: «Ну и чего ты добиваешься?». Думаю, ответ получишь в любом случае.

Только Невилл не поверил бы в таких обстоятельствах почти никому. Скажи ему Смит тогда то, что говорил сейчас, как бы он поступил? Ну, наверное, выслушал бы, вежливо извинился, пообещав еще одну дружескую встречу, и сбежал. Вот только Захария был прав, это не делало его хорошим человеком. Лицемер... Какой же он лицемер. Легко списывать свою неспособность быть искренним и теплым на то, что не хочешь боли, что все вокруг лжецы и на самом деле ты никому не нужен. Но правда, она не в этом. Правда в том, что он сам — черствый человек, который не умеет любить и быть любимым, и это ему на самом деле никто не был нужен. Пока он не встретил…

— Черт, — Невилл отчетливо понял, что даже сейчас у него на сердце совершенно пусто. Никогда и никого он в этой жизни не любил. Наоборот, делал все, чтобы избежать этой самой любви, боялся признаться себе, что, наверное, просто не способен на сильные чувства, а потому постоянно что-то выдумывал. Какие-то тайные привязанности, от которых тоже отворачивался, едва появлялся крохотный шанс на сближение с объектом фантазий. Джеймс Сторм с его грустными глазами не стал исключением. Невилл в очередной раз вцепился в утопию, потому что понимал: ничего настоящего и сильного не будет. Только еще один камешек в его секретную шкатулку. Еще одна возможность лгать себе: «Я любил. Я совершал безумства. Я не виноват…» Как плохо ему стало от этих мыслей. Значит, вот кто он на самом деле. Трус, подлец, желающий оправдать свое равнодушие к людям обстоятельствами или чужими недостатками. Ничтожество, терзаемое завистью при виде того, как пожар чувств и эмоций терзает других. Лжец, мечтающий сказать: «Да, я знаю, что это такое», но ограничиться лишь словами. И он еще мнил себя хорошим человеком? Считал, что имеет право смотреть сверху вниз на такого, как Смит? — Ты примешь мои извинения?

— Искренние? Или просто тебе от меня что-то нужно?

— Они останутся с тобой в любом случае.

Смит покачал головой.

— Нет, не приму. Они мне просто больше не нужны, так что можешь оставить их себе. После той нашей встречи я нашел в себе силы взять с тебя пример. Несмотря на свалившееся богатство, ты продолжал жить с бабушкой, работать, тратить время на своих близких людей. На то, чтобы сделать их хоть немного счастливее. Я поступил так же. Да, у меня не сложилось с той работой, о которой я мечтал, но что мешало мне полюбить эту? Получилось. Стоило перенаправить амбиции в новое русло, и я понял, что нашел свое призвание. Да, мой дед был сварливым и требовал следования традициям даже в выборе трусов, но стоило начать с любовью потакать его слабостям, и он просто светился от счастья. Старику доставило огромное удовольствие обрести в моем лице не только наследника, но и последователя. Он многому научил меня, взамен толики проявленного терпения. Завещал мне свои знания. Когда он умер, я очень раскаивался, что столько времени потратил впустую, на собственную депрессию. Оказывается, не так много нужно, чтобы чувствовать себя по-настоящему хорошо. Не такая уж куча усилий требуется, чтобы полюбить свой мир. Каким бы внешне серым он ни был, в нем всегда найдется что-то интересное, стоит только поискать. Когда ко мне, после отказа в нескольких конторах, явился Чарли Уизли, я взялся за ваше дело, не задумываясь. Не из-за денег, мне просто хотелось сделать для тебя что-то хорошее. В благодарность за то, что такие люди в нашем мире есть, и они способны вдохновить кого-то вроде меня на подвиг самосовершенствования. Меня, чьим девизом всегда было полное пренебрежение к окружающим: «Не хочу меняться». Ничьих советов я никогда не слушал. Когда отец что-то говорил мне, я толком не прислушивался, считая необходимым во что бы то ни стало отстоять свое мнение. Это обижало его, но я не понимал, что обижала его не моя самостоятельность, а невнимание, с которым я относился к собственной семье. Устав, он предложил мне идти своей дорогой, а я, вместо того, чтобы извиниться и попросить благословения, вспылил и разозлился, почувствовав себя преданным. Сделал все, чтобы трещина в наших отношениях стала пропастью. Мать сказала, что он простил меня. Что никогда и не злился, считая, что платит за то, что в юности так же поступил с моим дедом. Мне не стало от ее слов легче, наоборот, очень тяжело от того, что я теперь никогда не смогу попросить прощения. Но знаешь, Лонгботтом, тебя бы я выслушал, скажи ты мне хоть что-нибудь, но ты не сказал, просто показал, как можно жить, и я попробовал.

— Ты ошибся во мне.

Смит кивнул.

— Ошибся, но я рад, что некоторое время заблуждался. Мне было жаль, что мы не виделись так долго. Дед давал достаточно денег, чтобы мать и сестры ни в чем не нуждались, но я вкалывал на него, как проклятый. На себя у меня не оставалось ни времени, ни сил. Когда состоялась та вечеринка, где мы должны были все собраться, я собирался прийти.

— Но не пришел, — Невилл понимал, что причина вряд ли окажется пустячной.

— Нет. Моя мать погибла. Она была хорошей женщиной, но немного не приспособленной к жизни. Отец избаловал нас всех своим вниманием и заботой. Все свои деньги он тратил на то, чтобы удовлетворять наши прихоти и капризы. После его смерти, испытывая некоторое стеснение в средствах и отсутствие внимания, она затосковала. Жизнь без папы была ей в тягость, а тут еще Иона, старшая из моих сестер, уехала в школу… Младшая, Мина, была слишком мала, чтобы составить маме компанию. Увы, приятельниц у матери не было, они с отцом слишком любили друг друга и никогда особенно не нуждались в друзьях. Она начала пить. Я не заметил перемен в ней, потому что был слишком загружен работой и жил у деда. Наш рабочий день никогда не заканчивался, только прерывался на сон. Во время моих коротких визитов она всегда была трезвой и нарядной, улыбалась... Благодарила, что я столько сил трачу на то, чтобы заботиться о ней и девочках. Мне было приятно слышать это, нравилось быть нужным, так что я не очень пристально смотрел по сторонам. Не обращал внимания на уныние, царившее в их доме. Потом соседи рассказали мне, что к десяти вечера она обычно уже плохо держалась на ногах, что много плакала и могла полквартала бежать за незнакомцем, если со спины он ей напоминал отца.

Невиллу стало даже страшно от того, как спокойно и откровенно Смит говорил. Словно произносил заученную речь. Будто его все это не касалось.

— Прекрати! Нельзя делать вид, что ничего не чувствуешь!

Захария посмотрел на него с недоумением, поправив на носу очки.

— А я должен? Разве не проще запереть боль на семь замков, чтобы иметь возможность идти дальше? Разве нужно намеренно себя мучить? Растравлять душу?

Почему он чувствовал себя так, будто говорит с собственным дьяволом, Невилл не знал. Его мысли, его извечные сомнения… Почему он никогда не понимал, как скверно это выглядит со стороны. Смит был отражением его души. Лонгботтом никогда не стеснялся публичного проявления слабости. Он вел себя как должно, порою не чувствуя и сотой доли того, что демонстрировал. Захария вел себя так, как привык чувствовать. Рационально, без стыда препарировал собственные беды, равнодушно отсекая все, что мешало идти вперед. Выглядело это безжизненно и мерзко.

Невилл встал. Казалось, эти стены начали его душить. Еще секунда, и станет по-настоящему больно.

— Ты просил не отнимать у тебя много времени. Если я не в состоянии изменить твое решение…

Смит продолжил говорить, не обращая на него внимания.

— Моя мать умерла под колесами машины. Она была пьяна, когда случайно аппарировала на одну из автострад. Водитель ничего не успел предпринять, она тоже не успела… а может, и не очень хотела успеть. О ее смерти была написана короткая заметка в «Пророке». На похоронах были только мы с дедушкой, сестры и Лавгуд. Она, единственная, пришла из тех людей, которых мне когда-то хотелось назвать друзьями. Хотя нет, вру, именно ее — никогда особенно не хотелось, но я был ей благодарен. За то, что она просто проявила внимание, а еще — за то, что для нее, как выяснилось, наше общее прошлое значит то же, что для меня. Делает людей неравнодушными к судьбе друг друга. Она часто меня выручала, когда я просил ее присмотреть за Миной, потому что гувернантка не могла остаться на ночь. Она хороший человек, странный, но хороший. У Луны не было силы одним появлением в моей жизни заставить меня меняться, но ее поддержка помогла мне понять, что это означает. Что ты для меня особенный человек. Я очень хотел как-то это обозначить. Чарли Уизли не так уж настойчиво приглашал меня отметить победу в суде. Я даже думаю, он немного растерялся, когда я согласился. Но он хороший парень, и из любезности не подал виду. Признаюсь, с моей стороны это был поступок. Я стараюсь каждую свободную минуту проводить с Миной. Она тяжело пережила смерть отца, а едва свыкнувшись с нею, потеряла маму. С Ионой проще, она уже все понимает. Когда она была маленькой, мы вместе проводили много времени, да и школа, друзья помогли ей многое перенести проще. Для Мины я практически чужой человек. С ней и сейчас много проблем, а тогда она так замкнулась в себе, что практически не разговаривала. Мне нужно было как-то сломать это. Я старался. Много думал о ней и мало о себе, но от той поездки не смог отказаться. Ведь речь шла о тебе.

Странное чувство заставило Невилла обернуться. Он не знал, что сейчас услышит, не понимал, хочет ли этого, но ноги его приросли к полу. Все, что он мог, это снова посмотреть на Смита. На его острый подбородок и по-прежнему не самые совершенные, но отшлифованные до подобия безупречности черты. Да этот человек не просто умел меняться, он вывел идеальную формулу собственного успеха. По крайней мере, с точки зрения Невилла Лонгботтома.

Наверное, он действительно ужасный лжец. Как он смог убедить себя, что для человека с его ничем не примечательной внешностью не должна ничего значить физическая привлекательность возможного партнера. Может, и не должна, но ведь значила же. Иначе какого черта он так старательно коллекционировал фантазии о людях, которых кто угодно мог назвать красивыми? Тонкий, вибрирующий предгрозовым песнопением, как натянутая гитарная струна, Малфой. Блестящий на зеленом бархате стилет, окутанный горьковатым дымом грядущих пожарищ. Как быстро отринул он это чувство, стоило фантазии обернуться простым, полным разочарований человеком. Бен… Томный стон, рвущийся из гортани. Не живое существо — порок. Джин, выпущенный из бутылки. Грязный сладостный дурман. Светлый, ничем не замутненный покой. Принятие себя… Страх. Попытка все упростить, загнать в рамки. Желание все свести к одной необходимости. А для этого всего-то и нужно, что рационализировать сказку и превратить своего джина в обычного обывателя. Он справился. Тогда казалась, что только с возможной болью, а потом выяснилось, что и с собственными фантазиями. Дальше разрушать их выходило проще, никогда не отнимало столько времени, но Джеймс Сторм… Зависть. Чернее некуда. К Гарри, этому идиоту, что собственной глупостью изгнал такое сокровище из своей жизни. Он бы сам никогда не отпустил такого человека. Сильного и слабого, но искреннего до одури, честного и этим прекрасного Джеймса. Нет, Невилл бы никогда… Тогда чем, собственно, он всю свою жизнь занимался? Искал несбыточные мечты? Выбирал их с особой тщательностью, старательно отсеивая людей, с которыми могло бы получиться что-то взаимное? Из страха? Какого именно страха? Что его испугало тогда, в Румынии? Предательство, которое еще даже не случилась. Он в очередной раз с успехом обманул себя. Нашел оправдания бегству. Почему? Что было такого отвратительного в том, чтобы проснуться в постели со Смитом? С человеком, который к нему даже не приставал? Он вспомнил собственную насмешливую реакцию по поводу того, что этого не было, и она вдруг показалась ему странной. Он тогда подумал, что кто-то затеял игру, но даже не в состоянии довести ее до конца. Потому, что хотел найти повод для отвращения. Предприми Захария что-то, он бы нашел другой мотив оправдать свое бегство. Невилл всегда находил его для людей, привлекательности которых не боялся, людей, что были понятными и в принципе ему подходящими. Маленькое чванливое чудовище, живущее внутри, тихо шептало: «Неужели это — все, чего ты достоин? Этот человек — все, на что ты можешь рассчитывать?». Казалось, он умеет заставить чудовище замолчать, увы, это ему только казалось. Что бы он почувствовал, проснись рядом со Смитом завтра? Не с тощим заморенным парнем и воспоминаниями о его мерзком характере, а рядом с этим ухоженным, знающим себе цену молодым мужчиной? Человеком, который не выглядит так, будто нуждается в чем-то, кроме своих странных представлений о нем, Невилле Лонгботтоме. Ну, вот он уже снова ищет повод способ обезопасить себя. От чего именно? Может, хватит прятаться? Он просто спросит. Задаст простой вопрос и получит ответ. В том, что ответ будет честным, Невилл не сомневался. Он не знал лишь, больно ли будет его услышать.

— Ты любил меня? — Он не спросил про влюбленность. Намеренно. Это слово никогда его не ранило.

Смит молчал долго. То ли обдумывал вопрос, то ли просто оттягивал точку в истории под названием «Невилл Лонгботтом, слепой, испуганный и жестокий в своем вечном страхе идиот, который не заслуживает и толики счастья». Он ждал слов Захарии, как приговора.

— А что ты понимаешь под любовью?

Жуткий вопрос. Поистине страшный. Искать ответ не нужно, он был всегда.

— Это единственное чувство, которое может меня уничтожить. Кого угодно может уничтожить. — Невилл вернулся к столу и снова сел в кресло. Все произнесено вслух. Душа препарирована. Большая откровенность невозможна. — Они не пережили любовь...

— Твои родители?

Невилл кивнул. Он был благодарен Смиту за то, что тот не пытался его ободрить или утешить, не прикоснулся к его руке.

— Да. Все, кто знал их, рассказывали мне, как они были дороги друг другу. Я и сам видел. Даже в болезни и безумии их словно пронизывала огромная взаимная нежность. Когда бабушка Августа умерла, в ее сейфе, в Гринготтс, я нашел их дневники. Понимаю, почему все эти годы она прятала их. Эти рукописи уничтожили меня. — Ну, вот он впервые заговорил об этом. Признал это.

— Что там было? — спокойно спросил Захария.

— Любовь. Они жили на войне и были переполнены страхом, единственным страхом — пережить друг друга. Каждый раз, когда их дежурства не совпадали, мать и отец писали об этих часах, полных тревоги и тоски, мгновеньях, в клочья разрывающих сердце. Счастье, видимо, плохо ложится росчерками туши на пергаментные листы, а вот отчаянье — прекрасно.

— Они не виноваты в своей судьбе. Они ее не выбирали.

Невилл грустно улыбнулся.

— Я знаю. Только она — словно воплощение их нерушимой связи. Болезнь, смерть... Все это они прошли вместе. Будь у них выбор… Кто-то бы остался, вцепился бы в эту землю — ради меня, но сделало бы это его счастливым? Нет. Истинная любовь эгоистична. Я не хочу такой. Не хочу сужать свой мир до одного человека. Даже если я гей и у меня никогда не будет детей, страдающих от вопроса, способна ли родительская любовь преодолеть крушение пары. Нет, я не хочу…

— Хочешь. Просто ты боишься, что не сможешь любить иначе, чем вот так — до самого конца. До такой всепоглощающей важности любимого человека в твоей жизни. Но еще больше ты боишься, что такого чувства в твоей жизни никогда не будет, и именно поэтому ты задал мне такой вопрос. — Смит смотрел ему в глаза. Нет, его взгляд не утратил равнодушия. И не прибавилась в нем ни тепла, ни понимания. — Только ведь любовь — она у каждого своя. То, чего ты боишься, и не она вовсе. Тебя пугает не чувство, а возможные потери. Что ж, не хочешь рисковать собой, никто тебя не принудит. Просто будь честным. Хотя бы с собой. Я вот сейчас тоже попробую. — Смит усмехнулся. — Любил ли я тебя? Очень сложный вопрос. Я не знаю ответа на него. О чем я думал, обнимая тебя? У меня был сложный период. Чего я ждал от нашей встречи? Признаюсь — поддержки. Понимания. А еще мне хотелось поговорить с тобой, и возможно… Ну, я знал, что ты добрый и хотел, чтобы меня пожалели. Чтобы ты пожалел. Глупо, так по-детски, как ты умеешь. Я видел, что умеешь. Других ты поддерживал, самыми простыми словами, так что, наверное, смог бы и меня. Я очень надеялся, что ты сможешь… Нет, наверное, больше я верил. Хотел поговорить с тобой, рассказать все то, что рассказал сегодня, но не так. Ошибаться всегда больно, но я это пережил. Вышло даже проще, чем я думал. Наверное, у меня было слишком много проблем, и на разочарования жизнь отвела мало времени. Ты спросил, что я к тебе чувствовал. Знаешь, в этом, наверное, главная причина моей злости: ты не дал мне времени, не предоставил даже крохотной возможности побыть рядом с тобой, чтобы понять это… Теперь я не знаю, что это было. Это раздражает. Забывать легче о чем-то определенном. Но я думаю, что и без этого справился с задачей. Никто не хочет, чтобы ему было больно, так, Лонгботтом? А без шампанского, которое не заслужить иначе, чем путем риска, я как-нибудь обойдусь.

Смит холодно взглянул на него, давая понять, что точка в разговоре поставлена. Что ж, Невиллу оставалось немногое.

— Наверное, мне в самом деле будет лучше исчезнуть из твоей жизни.

Захария кивнул.

— Я тоже так думаю. Поговори с Нэнси, она даст тебе адреса десятка высококлассных контор, которые с радостью станут представлять твои интересы. — Смит взглянул на часы. — Что-то мы заболтались. Мне нужно быть у клиента через десять минут. — Он вскочил на ноги и поспешно отобрал десяток документов из кипы бумаг на столе. — Насчет твоего родственника… Пожалуй, дам тебе хороший совет: попробуй обратиться к Гойлу.

— К Грегори Гойлу? — удивился Невилл. — Он же всегда был идиотом.

Захария кивнул.

— Он и сейчас не блещет умом, а репутация у него еще хуже моей, зато клиентов немного и он знает министерскую кухню. За хорошие деньги Гойл возьмется доказывать в суде, что Мерлин был магглом. К тому же его жена — племянница не самого принципиального из верховных судей Визенгамота. Возможно, за щедрую взятку тебе удастся хотя бы передать дело в суд, тогда ты сможешь привлечь к нему и более грамотных знатоков магического законодательства, чем Гойл.

— Но мне все равно не выиграть?

Смит покачал головой.

— Нет. Перси Уизли этого не допустит. Ты хоть представляешь, сколько проблем возникнет, если вы выиграете? Такое судебное решение заставит встрепенуться наших законодателей, которые несколько веков только и делают, что сидят на заднице, стряхивая пыль с покрывшихся плесенью законов. Им придется признать, что много веков в отношении потенциальных членов магического сообщества процветала преступная дискриминация. Учитывая, сколько у нас сейчас полукровок и магглорожденных волшебников, разгорится скандал. Министерство вынуждено будет искать пострадавших от его бездействия. Извиняться, создавать для них реабилитационные программы, утверждать комиссии, которые впредь будут обязаны рассматривать каждый отказ от магии в отдельном производстве. Наш министр не любит суеты, для него важнее собственное политическое будущее, чем исправление какой-то там несправедливости.

Невилл чувствовал в словах Захарии азарт профессионала, которому демонстрируют сложную задачу, пути решения которой он может нащупать, и ему стало по-настоящему обидно, что их личные разногласия лишают стольких людей возможности изменить свою жизнь.

— Возьмись за это дело. Я прошу тебя. Я обещаю, что тебе не придется лишний раз встречаться со мной. Тебе же интересно. Я вижу, что интересно!

Смит пожал плечами, направляясь к камину.

— Я не нуждаюсь в деньгах, у меня масса дел. Тратить время ради твоего удовольствия я не намерен.

— Да не во мне дело, а в справедливости.

Смит покачал головой, беря в руку горсть дымолетного порошка.

— Справедливости? Понятия не имею, что это такое.

— Врешь. — Невилл встал. — Вот тут ты врешь. У тебя всегда было обостренное чувство справедливости. Ты всегда искал правду, никогда не стеснялся задавать неудобные вопросы, не стыдился собственных сомнений и недоверия. Именно из-за этого ты и пришел тогда в АД. Меня и моих друзей тогда раздражало твое постоянное недоверие к словам Гарри. Мы были детьми, нам нравилось верить тем, кого мы любили, а ты был слишком рассудочен, чтобы просто пойти на поводу у чувств. Наверное, мне нужно было повзрослеть, чтобы понять это, но я не могу не сказать, что ты отличный человек, Захария. Такие люди, как ты, никогда не кажутся удобными, потому что не стремятся кокетничать с окружающими и прятать свою суть, чтобы понравиться кому-то. Но ты настоящий. Ты намного лучше меня.

Смит замер, глядя в камин.

— Ты напрасно стараешься мне польстить. Я же сказал, что не стану…

Невилл кивнул.

— Ладно. Не нужно. Ты мне честно рассказал, почему не хочешь браться за это дело, и я благодарен тебе за разговор. Он помог мне лучше понять себя. Очень давно никто не говорил мне столько правды, глядя в глаза. Наверное, мои друзья тоже не любят вызывать раздражение, или у них хватает иных забот. Спасибо, что думал обо мне. Спасибо, что поделился тем, что увидел. Я еще раз приношу тебе свои извинения. Не старайся выглядеть хуже, чем ты есть, просто чтобы от меня избавиться. Я сам уйду. Но если эта работа тебе действительно интересна, не отказывайся от нее из-за меня.

Захария не обернулся.

— Мне в самом деле пора идти.

— Я понимаю. Прости, что задержал, — Невилл встал и шагнул к двери. — Прощай. Мне жаль, что я вел себя, как скотина. Теперь, когда я это понимаю, остается надеяться, что я тоже не окажусь слепым к примеру хорошего человека, на которого стоит равняться, и тоже попробую измениться. Прощай, — повторил он.

Лонгботтом закрыл за собой дверь с какой-то грустной поспешностью. Ему было больно, но боль казалась правильной. Впервые за долгое время он говорил не только искренне, но и от всего сердца. Как говорил когда-то, будучи хорошим и добрым мальчиком, влюбленным в жизнь, несмотря на все ее испытания. Он никогда не терял этого чувства, этого желания любить и понимать людей, щедро расходовать свое тепло, делиться отпущенной радостью. Просто однажды эта открытость стала его пугать, превратившись в чувство незащищенности. Когда это произошло? Он не помнил. Все происходило так постепенно, что Невилл не мог назвать миг, когда запер свою душу на сотню замков, сохранив лишь видимость хорошего человека, которым когда-то был. Он терял себя по крупице, так медленно, что даже не осознавал, как огромна потеря, пока Захария Смит не поставил его перед фактом: когда-то существовал человек, способный кого-то согреть и приободрить. Да, он существовал, но весь вышел, превратившись в лицемерное чудовище, прячущее истинную сущность за давно уже пустой формой.

— Сложный разговор? — участливо спросила красивая помощница. — Может, все же чаю?

Невилл покачал головой, заставив себя улыбнуться. Его словно шпилькой укололо то, насколько рефлекторной стала эта улыбка. Никакой радости, только определенное усилие ради удобства окружающих. Или он отстаивал свой собственный комфорт? Лишь бы не показать боль? Нет. Лишь бы не дать никому даже крохотной возможности забраться в душу и ее причинить.

— Чай — это неплохо. — Он позволил себе быть расстроенным. — Разговор и правда был сложным. Наверное, мне нужна пара минут, чтобы прийти в себя.

Тоже не очень искренние слова, но это уже начало, даже если ему на самом деле нужна пара лет, чтобы к себе не просто прийти, но вернуться.

— Не переживайте так. Мистер Смит — довольно резкий человек, иногда его слова могут обидеть, но он не хочет никому причинить боль. — Нэнси казалась человеком, который искренне уважает и любит своего начальника. — Просто у него действительно мало времени, и он не заигрывает с клиентами. Ему важно быстро понять, в чем дело и стоит ли за него браться.

— Я все понимаю и не злюсь. Наверное, от чая я все же откажусь.

Невилл шагнул к вешалке и взял пальто. Все, что можно было понять, он понял. Не нужно потворствовать своим слабостям, если сумел их найти.

— Мистер Смит не взялся за ваше дело? — Девушка была не лишена любопытства.

Невилл заставил себя ответить честно.

— Не взялся, но, полагаю, в этом никто, кроме меня самого, не виноват.

— Ну, может, он еще передумает, — попыталась приободрить его девушка.

— Это вряд ли.

 Отправлено: 02.01.22 23:25. Заголовок: *** — Я не понимаю..

***

— Я не понимаю, что происходит с моими подчиненными. — Иногда Кингсли мог быть строгим, но этот начальственный тон сочетался с интонациями, полными скорби и разочарования. Гарри смотрел на деревянный пол под ногами, пытаясь составить краткую историю кабинета по пятнам на светлых досках. — Нимфадора ворует служебные документы, Гарри проводит весь день вне министерства и не может придумать даже похожего на правду объяснения, чем именно он занимался в рабочее время. Что дальше? Чем вы еще меня удивите?

Тонкс, которую шеф называл по имени, только когда очень злился, придала своим волосам пепельно-серый оттенок вины.

— Но я же призналась…

— Разумеется. После того, как Лиззи Ридвик велела тебе вернуть дело, а я случайно это услышал. Знаешь, искренности такого раскаянья сложно поверить.

Волосы Тонкс раздраженно покраснели.

— Ну так уволь меня!

— Размечталась. По-хорошему, тебя надо отдать под суд за намеренную порчу важных документов. — Кингсли вздохнул. — Ладно, этот инцидент можно замять, если мы найдем Снейпа и восстановим его папку.

— Я не хочу этого делать. Ты сам знаешь, что это идиотский закон и Снейп — не тот человек, который заслуживает лишения магии.

— Вот и оспаривай это в суде, действуй методами человека, который призван поддерживать порядок, а не сеять хаос и нарушать законы!

Тонкс снова опустила глаза.

— Ладно, я понимаю, что совершила импульсивный поступок.

Кингсли кивнул.

— Ну, хоть что-то. Теперь о тебе, Гарри. Еще раз попытайся мне объяснить, какими делами ты сегодня занимался.

Поттеру нечего было сказать, а выкручиваться, подобно Малькольму Бэддоку, у которого в запасе всегда находилось тридцать три оправдания, он не умел.

— Это не имеет отношения к делам аврората.

Кингсли кивнул, словно каким-то своим мыслям.

— Вот что, Гарри… Я вижу, что в твоей жизни происходят какие-то события, заставляющие тебя переживать и занимающие все твои мысли. Как друг, я должен посочувствовать и оказать поддержку, даже если ты не просишь о ней. Но я еще и твой начальник. Я обязан реагировать на то, что мой подчиненный в последнее время ведет дела из рук вон плохо и пренебрегает своими обязанностями, решая в рабочее время личные вопросы. Из данной ситуации я вижу только один выход. С завтрашнего дня ты отправляешься в неоплачиваемый отпуск. Для начала — на месяц, потом, если возникнет необходимость, мы его продлим. Разберись со своими делами, и тогда возвращайся к работе. Мне не нужны сотрудники, на которых я не могу рассчитывать, даже если они мои хорошие друзья. К тебе это тоже относится, Нимфадора. Как только ты ликвидируешь последствия своих необдуманных поступков, я подпишу твое заявление на уход. Сегодня вечером Гарри сдает все дела Бэддоку. Свободны.

Миссис Люпин вышла, но Гарри не спешил последовать ее примеру. Нужно было хотя бы извиниться.

— Мне правда жаль…

Его начальник протестующе взмахнул рукой.

— Мне не нужны извинения. Я, Поттер, постарше тебя буду, и немало повидал на своем веку. Людям свойственно порою переставать любить свою работу, а твоя для тебя — давно просто ноша. Я не знаю, почему так произошло и чего тебе не хватает. На эти вопросы можешь ответить только ты сам. Подумай об этом, потрать на это столько времени, сколько нужно, но не возвращайся в аврорат, пока не вернешь тот пыл, с которым начинал работать со мной. Не возвращайся вовсе, если поймешь, что для тебя это место — пройденный этап. Может, я и не лучший в мире начальник, но моя работа — это моя жизнь. Я могу терпеть сотрудников, которые умеют меньше, чем мне бы хотелось, но чего я не в силах принять, так это равнодушия. Мне не нужны люди, которым наплевать на то, что мы делаем. Это худшее отношение к своим обязанностям, с которым можно столкнуться. Мне жаль, Гарри, что тебе плевать. Я пытался бороться с этим, привлекая тебя к самым интересным делам, пытался нащупать ту ниточку, что истлела. Я предлагал тебе и риск, и головоломки, и приключения, но ничто не вернуло твой азарт. Значит, справиться с существующим положением вещей можешь только ты сам. — Кингсли встал из-за стола и протянул ему руку. — Мне очень хочется надеяться, что ты к нам вернешься.

Гарри благодарно сжал его жесткую ладонь. Он мечтал об этой работе, добивался ее, пока это желание не было им утрачено. Ради чего он продолжал держаться за нее все эти годы? Это место не отпускало. Даже если цель утрачена, остаются люди, которые ей следуют. Решительные, мудрые и честные, как Шеклболт, романтизирующие свою профессию правдолюбы, как Тонкс, иронизирующие над «моральными сверхзадачами» предприимчивые интриганы, как Малькольм Бэддок. Он мог бы продолжать этот список, упомянув почти каждого коллегу. В одном Кингсли был прав. Всех этих людей объединяло неравнодушие к чужой беде и боли. Когда он стал отличаться от них? В какой момент понял, что не способен ничего вложить в общее дело?

Он говорил Северусу, что устал от войны. Что израсходовал почти все свои силы. В кого это его превратило? Не важно. Человек в состоянии оставаться человеком, даже если ему недостает душевной щедрости. Пусть попытка сберечь ее крохи делает его эмоционально скупым. Пусть… Тут главное — сохранить способность, не утратить желания снова обогатиться. Снейп не утратил, в отличие от него самого. Гарри шокировало то, что Северус оказался способен не отвернуться от предложенных ему судьбой возможностей. Что, не отказываясь от своих ошибок, своей вины, он не возводил из них новые барьеры, но позволял обстоятельствам ломать старые. Поттер не хотел этого видеть. Не хотел понимать, что со своей болью можно прийти к мировому соглашению. Он и сам менялся, вот только почему-то оставил себе право только на перемены к худшему. Черт, да он вообще не ждал от них ничего хорошего! Его понимание собственных предпочтений, потеря интереса к работе и Джинни — все, все было к худшему. Но разве, думая так, человек может позволить себе будущее? Отыскать свое счастье? Даже очень хороший человек, который берет за руку, вызывает в данных обстоятельствах только одно чувство: «Я этого не заслуживаю, хотя, конечно, попробую». Гарри понял, что все эти месяцы… нет, хуже — годы, он просто издевался над собой. А встретив Снейпа, он не мстил, просто упивался тем, что у него появилась право мучить еще кого-то. Думал ли он о Джеймсе? Понимал ли, как это прекрасно — встретить человека, способного тебя поддержать, окружить теплом и заботой, утопить в искренности своего намеренья приносить тебе радость, даже если речь у вас не идет об огромной любви? Гарри не вспоминал о сексе, который стал доставлять то удовольствие, о существовании которого он раньше только догадывался. Он просто плыл по течению, пока с губ его любовника не слетело имя: Северус. Поттер был почти счастлив наткнуться на этот подводный камень. Невилл был прав. Он не был готов к переменам, вот только стоило уточнить — к переменам к лучшему. Дерьмом Гарри, похоже, упивался жадно. В дерьме не было ничего неожиданного или нового. Свою любовь, свое острое, страстное, почти нежное желание Гарри тоже сразу окрестил словами «Не к добру». Ну конечно! Что могло быть хорошего в том, чтобы влюбиться в Снейпа? Да ничего.

Он помнил тот день, когда ждал под дождем, переполненный тревогой. Он был раздосадован, испуган, изможден страхом. Драма… К ней он был как-то удивительно готов, в отличие от всего иного. Гарри запутался в причинах и следствиях, в стремлении никого, кроме самого себя, не мучить и в собственных попытках любых решений избежать. Письмо мамы не помогло, анализ собственных тревог и заблуждений ничего не исправил. Победить самого себя оказалось сложнее, чем бороться с Волдемортом. Там было искреннее желание все раз и навсегда решить, а тут — только сомнения и отсутствие веры в перемены. Да, Невилл был до боли прав, говоря о его неготовности что-то принять, но даже не подозревал, насколько огромным будет это неприятие. Кингсли сказал, что Гарри Поттер — плохой аврор. Он не врал. Чтобы защищать кого-то, надо для начала научиться защищать себя.

— Я не вернусь. Спасибо за то, что заставил меня понять, что это больше не мое место. Ребята у нас замечательные. Но ведь никто не заставит нас всех перестать быть друзьями только потому, что я тут больше не буду работать.

Шеклболт нахмурился.

— Гарри, не принимай поспешных решений. У тебя в любом случае есть месяц, чтобы все обдумать.

Он улыбнулся.

— Это не поспешное решение, а скорее запоздалое. Спасибо, что даешь мне время. Я надеюсь, что потрачу его с пользой.

— Удачи.

Поттеру было приятно понимать, что Кингсли на него не злится. А еще это короткое пожелание было самым важным. Ему требовалась удача, чтобы отыскать себя и Северуса в мире, где у каждого из них полно собственных проблем и все, что на самом деле нужно — это желание преодолеть их вместе.

Если бы Гарри сейчас мог взглянуть Снейпу в глаза, он сказал бы лишь одно: «Какой ты молодец, что уехал с Джеймсом. Как хорошо, что ты понимаешь, во что именно стоит верить. Что знаешь, за что в этой жизни можно и нужно держаться».

Он улыбнулся Кингсли еще раз, с пониманием того, что расстается с проблемой, но не с человеком, который стал ему дорог.

Гарри прошел к своему столу. Бэддок уже вернулся и строчил отчеты, то и дело кусая заточенный кончик пера, из-за чего на его нижней губе темнело пятнышко чернил.

— Я должен сдать тебе свою работу.

За подобное заявление Гарри был награжден гневным взглядом.

— Офигел? Я похож на человека, которому своих проблем не хватает?

Гарри не стал спорить с парнем, которому принадлежал его первый опыт однополой любви. Хотя Малькольм ему даже никогда толком не нравился, в нем были качества, что в совокупности с обстоятельствами уложили их когда-то в одну постель. Бэддок был горячим и страстным, умеющим остро чувствовать и ярко переживать свои победы и неудачи. Гарри, начав работать с ним, понял, что Салазар Слизерин, скорее всего, хотел обмануть действительность, выбрав в качестве эмблемы своего дома хладнокровную тварь. Да, слизеринцы умели скрывать свои чувства, но на деле были людьми, порабощенными пламенем страстей. Гарри изо дня в день наблюдал борьбу своего коллеги за счастье. Малькольм отдавал себе отчет в том, что человек, которого он любит, богат и отягощен обязательствами перед семьей. Возможно, его пугали препятствия, но им было не под силу заставить Бэддока свернуть с избранного пути.

— Это не моя инициатива, так Кингсли распорядился, отправляя меня в бессрочный отпуск.

Малькольм обреченно вздохнул, а потом махнул рукой.

— Ладно, не парься. Я сам просмотрю документы, а если возникнут вопросы, пришлю к тебе сову. Надолго нас покидаешь?

Гарри пожал плечами.

— Существует большая вероятность, что навсегда.

Бэддок не стал изображать удивления.

— А ради чего?

— В смысле?

— Хочешь заняться чем-то новым, или просто надоела работа аврора?

Гарри задумался.

— Наверное, всего понемногу. Мне действительно не так интересно заниматься нашей работой, как раньше. Я хочу устроить свою жизнь. Хотя тут больше подойдет слово «перестроить». Я развожусь. — Ну, вот он и сказал это вслух. Он больше не может тратить свою жизнь на чужое благополучие. Да, звучит эгоистично, но ему, Гарри Поттеру, сейчас нужна свобода. Когда люди расстаются, это всегда горько и никогда не получается достойно. Кому-то все равно будет больно, а кому-то обидно. Этого не изменить, это можно просто пережить.

Бэддок хмыкнул.

— Хочется думать, что я не имею к твоему решению никакого отношения.

Поттер не стал врать.

— Имеешь. Все на свете имеет к этому отношение. То, как я жил, то, зачем… Нет явной причины, есть только последствия.

— Жалеешь? Я не о том, что у нас было, — прежде Малькольм ни разу не упоминал о проведенной ими вместе ночи. Он был тем человеком, который принял решение вычеркнуть ее, а Гарри было тогда, в общем-то, все равно. — Я о разводе.

— Ни о чем не жалею. Тебе не нужно искать в происходящим свою вину. Ее нет.

Бэддок тут же возмутился.

— А кто сказал, что я чувствую вину? Просто вы, гриффиндорцы, мутные, как болото. Трудно понять, что у вас в голове, а мне бы не хотелось, чтобы наше недопонимание отразилось на моей жизни. Вдруг ты решишь писать мемуары «Как я стал геем». Блез меня прибьет, если узнает.

— Не узнает, — Гарри невольно улыбнулся. — Если я захочу дешевой популярности, обещаю присвоить славу моего соблазнителя кому-то другому.

— Вот и договорились, Поттер. Тем более, что заслуги мои весьма посредственные. Ты сам принял решение, у твоих желаний уже было соответствующее направление, и не подвернись тогда я, это все равно произошло бы, только с кем-то другим.

— Думаешь?

— Уверен. Человек, у которого нет склонности к сексу с представителями своего пола, не кинется в подобную авантюру, даже будучи чертовски пьяным.

Гарри кивнул.

— Наверное, ты прав.

Малькольм вдруг закрыл лицо руками.

— О нет! Черт, только не это!

Поттер удивился.

— Да что я такого сказал? Всего лишь согласился с твоими выводами.

— Причем тут ты? Только не оборачивайся, я тебя умоляю. Может, он не к нам! — Когда человека простят не оглядываться, он в девяносто девяти случаях из ста поступает наоборот. Поведение Гарри не стало исключением. Он обернулся и понял причину, по которой большинство коллег изобразило повышенную занятость, зашуршав документами. В дверях аврората стоял Захария Смит, и выглядел, как обычно, довольно воинственно. Заметив Поттера, он решительно направился к столу Бэддока. — Ну вот… — удрученно заметил слизеринец. — Теперь и у меня будут все шансы возненавидеть свою работу.

— Гарри, Малькольм, добрый вечер. — У Смита была интересная манера общения. Он всегда говорил предельно вежливо, но его светлые, почти бесцветные зрачки давали понять: «Лучше не спорь со мной, именно твои кишки я выпущу с особым удовольствием». Поттер не знал, как относиться к Захарии. Они сражались вместе, но это не делало Смита ни обаятельным, ни приятным человеком. Захария мог быть резким, если считал, что не обладает всей полнотой информации. Для него, казалось, не существовало никаких авторитетов. Гарри не удивлялся тому, что никто из бывших членов АД не включал Смита в число друзей. Его даже приятелем называли без особой искренности в голосе.

— Привет. Ты по делу?

— По делу, причем к тебе. — Захария сел, не дожидаясь приглашения. По аврорату разнесся общий вздох облегчения. Свое прозвище «Пиявка» Захария получил заслуженно. Если расследование касалось его клиентов, он мог высосать всю кровь из ведущего его аврора. — Речь пойдет о миссис Паттерсон. То, что ты написал в отчете, по меньшей мере, не соответствует истинному положению вещей. Мы настаиваем на том, что это была спонтанная вспышка магии. Случайность, Поттер, и не более того.

— Случайность? — Все же аврор в Гарри не умер окончательно. — Какая еще случайность, Смит?

— Эта женщина пришла домой и застала мужа с любовницей. У меня есть заключение колдомедиков о том, что у нее произошел нервный срыв. Никакого намеренного применения магии. Никакой мести. Импульсивный поступок.

— Импульсивный? Смит, она призвала заклятьем с кухни все ножи и метнула их в обнаженный зад супруга. Минимум два заклинания. Что это, если не желание причинить вред здоровью потерпевшего?

— Мистер Паттерсон не имеет претензий к моей подзащитной. В Святого Мунго уже полностью устранили тот минимальный ущерб, что был нанесен его здоровью.

— Когда мы с Тонкс прибыли на место происшествия, этот представитель магического сообщества визжал, как свинья, обливаясь кровью и пытаясь вытащить особенно крупный нож прямо из… Ну ты понял, Смит. А его супруга, посмеиваясь, попивала вино в гостиной. Дама сердца лежала в обмороке.

— Неадекватное поведение миссис Паттерсон свидетельствует о пережитом ею шоке.

— Да? Тогда к чему отнести ее слова «Я, наконец, прищемила этой твари его яйца!»?

— Спонтанная вспышка магии, Поттер. Ваш отчет искажает действительность.

— Это новая версия твоей клиентки ее искажает. Она хотела причинить ему боль. Измена не была для нее неожиданностью, она просто радовалась, что смогла застукать мужа.

— У вас нет заявителя. Бытовая ссора с примирением сторон. Никакого суда.

— У нас зафиксировано, что был пострадавший. Будет ли суд, решаю не я. Назначенный по делу судья вынесет свое решение.

— Но на основании чего он это сделает? Предвзятого отчета сотрудников аврората?

— Я обязан только подробно отобразить ситуацию. Что и было сделано.

— Мнение, Гарри, — кровожадно улыбнулся Захария. — В любом деле важно не только то, как оно сделано, но и то, кем. Ну, доведет твой отчет дело до суда, и что это решит? Моя клиентка и ее супруг скажут, что да, у них сложные отношения и есть проблемы, но они не желают друг другу зла. Что счастливые в браке авроры Поттер и Люпин могут понять, сталкиваясь с людьми, у которых не все так гладко? Непроизвольная вспышка магии, как следствие — штраф. Я все обсудил с судьей Годсфридом. Он согласен не возбуждать дело в отношении моей клиентки, если, опираясь на слова потерпевшего, вы откорректируете свой отчет.

— И что будет дальше? Они заживут в мире и согласии? Пока супруг снова не пойдет налево, а миссис Паттерсон не решит, что раз ей один раз сошло с рук насилие, то почему бы не повторить? Что, если в следующий раз она его убьет?

— Мы не обсуждаем вероятности.

— Да? А стоило бы. Ей много не дадут, учитывая все смягчающие обстоятельства и то, что ты, возможно, сумеешь доказать, что она не хотела причинить мужу вред. Но, думаю, трехмесячное заключение в Азкабане заставит эту женщину прийти к выводу, что иногда развод — более эффективный метод, чем насилие. — Гарри вспомнил, что его, собственно, это дело уже не должно волновать. — Кстати, я с завтрашнего дня в отпуске и не намерен ничего пересматривать в своем отчете. Обратись к Тонкс или к Бэддоку, я сдаю ему дела.

Малькольм наградил его злым взглядом: «Ну, спасибо тебе, Гарри!».

— Захария, мы заканчиваем работу через десять минут, и у меня на этот вечер свои планы, — голос слизеринца звучал почти заискивающе. Он как-то особенно активно засобирался. — Если этот вопрос можно решить завтра… Я уверен, Тонкс будет рада его с тобой обсудить. Я не очевидец происшествия, так что вряд ли…

Смит совершил, казалось, невозможный для него поступок: он понимающе кивнул. Малькольм даже замолчал от удивления.

— Что, правда?

— Да, решение по этому вопросу пока терпит. Уверен, мы с миссис Люпин придем к взаимопониманию, а если нет, то мои позиции в данном деле практически безупречны. Никакого реального наказания моя клиентка не получит. Но раз уж ваш рабочий день подходит к концу… Гарри, как ты смотришь на то, что я предложу поужинать вместе? Обещаю, что разговор не коснется твоих прямых обязанностей.

Сказать, что Поттер был удивлен, значило ничего не сказать. Смит всегда и со всеми поддерживал сугубо профессиональные отношения, в которые это его предложение никак не укладывалось.

— Прости, но…

Он еще не придумал причину отказа, а Захария его уже перебил:

— Это не займет много времени. Мне нужно с тобою поговорить. Это важно.

— А мы не можем сделать это здесь?

— Прости, но дело очень личное. — Захария выглядел непривычно неуверенным. — Ты вправе задаваться вопросом, какие у меня могут быть к тебе личные дела, но я все объясню, если ты согласишься выслушать.

Гарри согласился. Смит никогда у него ничего не просил. Такое поведение могло означать лишь то, что речь пойдет о действительно важных вещах.

— Хорошо, если ты настаиваешь. Куда пойдем?

— Если тебя это не затруднит, то ко мне. — Смит взглянул на часы. — Гувернантка моей младшей сестры заканчивает работу через полчаса. Я не хотел бы заставлять ее ждать.

Гарри кивнул, придя к выводу, что ничего не знает о Захарии Смите. Даже того, что у него есть сестра.

— Хорошо.

— Тогда мы можем воспользоваться камином в холле министерства.

 Отправлено: 02.01.22 23:26. Заголовок: Спустившись на лифте..

Спустившись на лифте, они с помощью дымолетного порошка переместились в уютную гостиную. Этот особняк ни в чем не противоречил сложившемуся у Гарри представлению о том, где может жить Захария Смит. Лаконичность и простота мебели, выполненной из дорогих пород древесины, фамильные портреты, разглядывающие гостя, — даже громко говорить в этих стенах показалось бы неприличным, не то что смеяться. Нет, для радости и веселья этот благоустроенный дом приспособлен не был.

— Мистер Смит, — ведьма-гувернантка, облаченная в черное шелковое платье с белоснежным отложным воротником, учтиво кивнула своему нанимателю. — С возвращением.

— Добрый вечер, мисс Хатчерс. — Гарри отчего-то совершенно не удивило, что дама, несмотря на преклонный возраст, по-прежнему «мисс». Смит снял шерстяную мантию и протянул ее бесшумно возникшему домовому эльфу. Этот представитель хорошо вышколенной прислуги, похоже, похоже, никак не мог решить, приравнивать ли ему твидовый пиджак Гарри к верхней одежде.

— Не морочь себе голову, — тихо посоветовал Поттер эльфу, и тот послушно исчез — с выражением крайнего изумления на сморщенном лице. Похоже, посетители в этом доме были редкостью. Ну или раньше никто из них не нарушал заведенный хозяином порядок.

— Как Мина? — В голосе Смита прозвучали нежность и искренняя забота.

— Мы сегодня много гуляли, она проголодалась и поужинала час назад. Вы ничего не говорили о том, что у нас сегодня будут гости. Я не знала, должна ли она присутствовать за столом, в противном случае ограничила бы ее вечерним чаем.

— Все в порядке, мисс Хатчерс. Я не планировал на сегодня гостей. Этот визит можно назвать спонтанным. Позвольте представить вам мистера Гарри Поттера.

Пожилая дама зарделась, протянув ему руку.

— Ох, сэр, я, разумеется, не могу не знать вашего друга. Это знакомство — огромная честь для меня, мистер Поттер.

Гарри не понимал, как ему себя вести. Не потому, что никогда не вращался в кругах чистокровных волшебников, кичащихся своим происхождением и оттого щеголяющих почти нелепой манерностью. В министерстве этого добра было хоть отбавляй. Да взять хоть семейные обеды у Молли Уизли, которые превращались в настоящий кошмар, если Перси приходило в голову почтить их присутствием. Но атмосфера в доме Смита была какой-то особенной. Хотелось хорошенько встряхнуть этих людей, каких-то бесконечно уставших от себя самих… Но ведь со своим уставом в чужой дом не ходят. Он знал об этих стенах и их обитателях слишком мало, чтобы воскликнуть: «Неправильно вы как-то живете!», а потому ограничился коротким рукопожатием и лаконичным заявлением:

— Мне тоже очень приятно познакомиться с вами.

Смит, как и подобает хозяину, взял ситуацию под контроль.

— Мы не смеем вас задерживать, мисс Хатчерс. У моего друга мистера Поттера не так много времени, а нам нужно обсудить один очень важный вопрос.

Гувернантка величественно кивнула.

— Конечно, господа. Не смею вас задерживать. Если есть необходимость в том, чтобы я еще немного присмотрела за Миной…

— Нет, благодарю.

— Как вам будет угодно.

— Личчи, проводи мистера Поттера в столовую.

Гарри обернулся, обнаружив за спиной домового эльфа, снова продемонстрировавшего чудеса бесшумного перемещения. Морщинистая мордочка слуги уже вернула себе утраченную невозмутимость.

— Следуйте за мной, сэр.

Поттеру совершенно необоснованно захотелось дать кому-то пинка. Впрочем, не кому-то, а преимущественно Захарии Смиту, которому, похоже, нравилось жить в подобии мавзолея. Нет, трупы он, наверное, на видном месте все же не хранил, но вот эмоции обитателей этого дома казались Гарри даже не замороженными, а надежно похороненными.

— У меня на самом деле есть дела… — начал он.

— Прости, это не займет много времени. Я на пять минут поднимусь к сестре, а потом постараюсь тебя не задерживать. Еще раз извини, что навязываюсь.

— Ты не навязываешься. — Гарри стало стыдно. — Нас многое связывает, и если тебе нужна помощь… В общем, я даже рад, что ты меня о ней попросил.

Смит улыбнулся.

— Если дело не доходит до наших противоречий по работе?

— Во всем, что не идет вразрез с моей совестью, можешь на меня рассчитывать.

— Ты не можешь не согласиться, что в деле…

— Иди уже к своей сестре. — Похоже, теперь Гарри и сам улыбался.

Эльф проводил его в столовую, где даже серебряные канделябры, выполненные в форме магических животных, навевали скуку. Гарри попробовал разложенные на тарелке в рамках идеальной симметрии кусочки ветчины и сыра. Было вкусно, а от небольшой дисгармонии трапеза могла только выиграть, что бы ни думал по этому поводу домовой эльф Личчи, тут же в панике кинувшийся восстанавливать нарушенное совершенство.

— Тебе знакомо такое слово, как «расслабься»? — поинтересовался Гарри, цепляя вилкой очередной кусок ветчины.

— Нет, ему не знакомо. — Смит в самом деле не заставил себя ждать. — Раньше Личчи служил моему деду. — Захария обошел было стол, чтобы занять место на другом конце, но, передумав, взял тарелку и приборы, устроившись рядом с Гарри. — Он привык все делать, как было заведено при деде. Перемены шокируют его сильнее, чем радуют. А мне несложно сесть во главе стола или позволить ему превратить в маленькое действо то, что я всего лишь хочу перекусить сэндвичем. Но ради того, чтобы ты чувствовал себя комфортно, мы, пожалуй, сегодня отступим от традиций. Личчи, я прошу тебя, подавай горячее и оставь нас.

Эльф кивнул, но без раболепия, даже продемонстрировав недовольство. Что ж, Поттер вынужден был признать, что все немного не так, как ему показалось.

— Задаюсь вопросом, кто из вас тут хозяин.

— Знал бы ты, как часто я сам им задаюсь. Что предпочитаешь в качестве основного блюда? Мясо или птицу?

Гарри пожал плечами.

— Беседу. Если честно, то закусок вполне хватит, чтобы справиться с моим аппетитом, так что давай сразу к делу.

— Личчи, оставь нас, пожалуйста. — Эльф исчез, а Захария Смит все еще подбирал слова. — Ты же близкий друг Невилла Лонгботтома?

— Достаточно близкий. Я сейчас даже живу у него.

— Вот как… — Смит выглядел так, словно ответ Гарри его несколько шокировал. — Прости, не хочу лезть в твою семейную жизнь, но это звучит как-то странно.

Однажды озвученная истина больше не вызывает необходимости бороться с собой, чтобы ее произнести.

— Можно попросить тебя никак не использовать то, что я сейчас скажу?

Захария кивнул. Он был бы дерьмовым адвокатом, если бы не умел беречь тайны клиентов.

— Мы с Джинни разводимся.

Смит взглянул на него недоуменно.

— Прости, это звучит очень неожиданно. Вы всегда были отличной парой.

Гарри кивнул.

— Я не спорю, но сейчас ключевое слово тут — «были». Это не спонтанное решение, а осознанный выбор. Думаю завтра подать заявление.

— Ну, если все действительно так… Ты прав в одном — тянуть с расторжением брака не имеет смысла. Лучше не будет. Я вел несколько дел о разводах, и поверь мне, редко отсрочки делали бывших супругов счастливее.

— Знаю. Я не понимал этого слишком долго… Прости, что отвлекся, ты хотел обсудить со мной что-то, касающееся Невилла?

Захария выглядел задумчивым.

— Да, хотел. Я в любом случае не против тебя выслушать, если ты, Гарри, желаешь поговорить о себе. Обращайся в случае проблем с разводом. Моя помощь будет бескорыстной.

— Спасибо, но я не думаю, что нам с Джинни есть что делить в суде. Мы договоримся.

— Всем нравится в это верить. В большинстве случаев такие надежды не оправданы, но я буду только радоваться, если вы станете счастливым исключением. Жизнь — штука сложная, без обид обходится редко, а они людей не украшают.

— Думаю, мы справимся. Но ты хотел поговорить…

Смит поспешно кивнул, накладывая себе на тарелку сыр.

— Ну да, о Невилле Лонгботтоме. — Он откусил кусочек и как-то вяло констатировал: — Чудесный вкус, надо попросить Личчи подавать его с виноградом.

— Так в чем проблема?

— Прости. Просто я вспомнил, что в школе вы меня не любили за отсутствие такта, и сейчас стараюсь подобрать вежливую формулировку для вопроса. Но у меня не выходит. Ты меня несколько удивил заявлением, что сейчас живешь у Лонгботтома. Он не скрывает некоторых своих пристрастий, так что выглядит все это…

Гарри рассмеялся.

— Если ты про то, что Невилл — гей…

— Именно. Вы любовники? — Смит задал вопрос с прямотой, которая всегда его отличала.

— Нет. — Взгляд человека, заслужившего прозвище Пиявка, вынудил Гарри дать пояснения. — Мы — друзья и ничего больше. Он просто оказал мне услугу, позволив сменить обстановку.

— Понятно. Я просто немного удивился… Видишь ли, мы с Невиллом сегодня встречались. Он хотел, чтобы я представлял интересы его родственника. Родители в свое время запретили этому человеку изучать магию. Как ты понимаешь, ее у него от этого меньше не стало, и он хочет отстоять свои права в суде.

Гарри пожал плечами.

— Ну, звучит вроде бы разумно.

Захария кивнул.

— Звучать-то звучит, но дело очень хлопотное. А у меня сейчас и так масса работы, в общем, я Невиллу отказал. — Смит говорил так, словно слова давались ему с трудом. — Возможно, поспешно.

— И ты хочешь, чтобы я тактично донес до него мысль, что он может снова к тебе обратиться? Вы что, поссорились из-за этого?

Захария покачал головой.

— Нет, дело не в ссоре. Мы же даже не друзья. Я просто подумал, что не попытался понять, насколько важна для него была моя помощь. Ты ничего не слышал об этом родственнике? У меня сложилось впечатление, что они довольно близки. Лонгботтом упоминал о нем крайне эмоционально.

Гарри покачал головой.

— Не слышал. Я вообще плохо знаком с его родней.

— Ну что ж… — взгляд Захарии дал понять, что на этом разговор, в общем-то, можно считать законченным. — Прости, что отнял у тебя время.

Поттеру все это показалось очень странным.

— И ты звал меня только за этим? Тебя так волнуют дела Невилла?

— Да не то чтобы сильно волнуют… — Ответ прозвучал излишне поспешно. — Просто то, во что Лонгботтом собирается ввязаться, может стать проблемой для него. Это дело способно привести к прямой конфронтации с министерством, а при всем моем уважении к близкому родственнику твоей жены… уже почти бывшей, наверное… В общем, симпатии и доверия он у меня не вызывает. Я не хочу, чтобы у Невилла были неприятности из-за ерунды.

— Я не думаю, что он считает ерундой свое желание помочь кому-то.

— Кому-то, о ком даже его друзья не имеют представления? Ну не знаю…

— Мало ли, чего я не знаю. Мы довольно долго не виделись, потому что Невилл много путешествовал. А после его возвращения обсуждали в основном мои проблемы, так что…

Смит кивнул.

— Я понял. В общем, если ты поймешь, насколько важно для Лонгботтома это дело и кем на самом деле приходится ему этот Джеймс, не сочти за труд, дай мне знать. Это важно. Возможно, я решусь ему помочь.

— Ты можешь сам с ним поговорить и задать все вопросы.

Захария покачал головой.

— Нет, я так не думаю. Если тебя не затруднит, пусть этот разговор останется между нами.

— Значит, вы все же в ссоре? — Он не мог понять поведение своего собеседника. Было очевидно, что дела Невилла очень волнуют Смита, но тому отчего-то изменила его обычная решимость. Захария был из тех людей, что не стесняются влезть даже туда, куда их не просят, и вдруг такая сдержанность…

— Нет, я же сказал…

— Да, ты сказал, но я понять не могу, что мешает тебе самому с ним поговорить. Ты что, увлечен Невиллом?

На лице Смита появилась смесь паники и раздражения.

— Нет, нисколько, он мне больше даже не нравится…

От внимания Гарри не ускользнуло это странное «больше». Но он и в своих-то чувствах толком разобраться не мог, что уж говорить о чужих?

Прощаясь со Смитом и аппарируя в свою квартиру, чтобы решить все вопросы с домовладельцем и забрать оставшиеся вещи, он удивился странному совпадению: «И тут Джеймс!» Впрочем, такое стечение обстоятельств показалось ему невероятным. В конце концов, Джеймс — не самое редкое имя в Англии. В Сторме не было ничего магического, и Невилл не мог оказаться его родственником. Даже если бы это оказалось возможным, разве друг не поспешил бы рассказать Гарри, что знает о местонахождении Снейпа?

 Отправлено: 02.01.22 23:29. Заголовок: *** Нью-Йорк не по..

***

Нью-Йорк не поразил Кая Сатторда в самое сердце. Лондон и Париж нравились ему больше. Нью-Йорк напоминал Каю спрута, щупальца которого находятся в постоянном движении. Люди, спешащие по своим делам. Небоскребы… Даже осень в этом городе денег и амбиций казалась беспомощной. Она робко цеплялась за островки природы, не до конца порабощенной цивилизацией, но все же ее золота было слишком мало.

Кай выбрал старый отель неподалеку от парка, чтобы утром, открыв окно, можно было слышать детский смех и лай собак.

Несколько дней он потратил бесцельно. Гулял по картинным галереям, посмотрел пару популярных мюзиклов на Бродвее, нашел маленькое кафе, где играли отличный джаз и подавали терпимый ростбиф. Все это позволило ему привести в порядок мысли и чувства. Часами он повторял перед зеркалом фразу: «Здравствуй, отец», пока из интонаций не исчезла горечь, а улыбка не стала походить на приветливую. Только уверовав в собственную способность лгать, Кай приступил к поискам. Они были короткими, но продуктивными. Ответы на большинство своих вопросов он получил, просто купив несколько журналов, освещавших жизнь нью-йоркского высшего общества.

Пару часов Кай рассматривал фотографию дирижера с великолепной осанкой и красивыми чертами мужественного лица. Ни седина на висках, ни морщинки его не портили, только добавляли какого-то особого очарования, заставляли восхититься достоинством, с которым некоторые люди способны стареть. Супруга дирижера, пожертвовавшая карьерой ради семьи, на его фоне совершенно терялась. У нее были узкое лицо, желтоватая кожа, тонкие губы и пустые глаза. Ухоженный вид и дорогой наряд не могли исправить неприятного впечатления. Наследник, подросток с жизнерадостной улыбкой и ямочками на щеках, казалось, взял у родителей все самое лучшее. Красота, унаследованная от отца, еще не была отмечена печатью высокомерия, а манеры матери казались просто сдержанностью, присущей хорошему воспитанию.

Почти с отвращением Кай вынужден был признать, что его брат — симпатичный мальчишка. Счастливый, беззаботный ребенок, у которого есть все, чего был лишен он сам. Сатторд почувствовал боль, но задушил ее.

Узнав из какой-то газеты, что семья Саттордов осень обычно проводит в Хэмптоне, Кай нашел в интернете адрес и отправился наносить визит. Ему важно было лишь одно: сможет ли он получить деньги и как быстро.

Дом и прилегающие территории, гордо именуемые поместьем, убедили его в том, что средства у родителя водятся, причем немалые. Все вокруг отличала почти вычурная роскошь. Правда, хозяевам особняка не хватало вкуса или ума. Гостиная, куда впустил его смуглый латиноамериканец, лишь отдаленно напоминающий дворецкого, привела привыкшего к английской утонченности Кая в ступор. Каждое из украшавших ее произведений искусства было прекрасно, но все вместе напоминало лавку экзотических товаров. Восточные мечи и скульптуры африканских божков как-то особенно неудачно сочетались с картинами импрессионистов и массивной мебелью в колониальном стиле. Ни души, ни уюта, только вложение средств.

— Чем могу вам помочь? — слуга оглядел его от макушки и до ботинок, словно измеряя дозу вежливости, которой достоин посетитель. Увиденное, судя по всему, произвело на него приятное впечатление.

— Меня зовут Кай Сатторд. Я хотел бы встретиться со своим отцом. — Улыбка, напряжение лицевых мышц. Все было выверено. Достаточно, чтобы продемонстрировать дружелюбие. Вовсе не оскал, который ему хотелось продемонстрировать.

Судя по всему, наличие у хозяина еще одного отпрыска слугу удивило. Он постарался сохранить невозмутимость, но на его лице явно отразились размышления о том, как быстро он сможет выставить из дома этого сумасшедшего.

— Вы уверены в своих словах, сэр? Меня не предупреждали о вашем визите.

Кай еще раз ослепительно улыбнулся.

— Наверное, это моя вина. Я приехал из Лондона. Мне, конечно, стоило предупредить отца, но я решил устроить ему небольшой сюрприз. — Он виновато взглянул на слугу. — Сейчас это уже не кажется замечательной идеей.

— Ваша правда. — Тот несколько утратил настороженность, и Кай поспешил закрепить результат:

— Уверяю вас, я не псих, не шантажист и даже не бедный родственник. — Он достал паспорт с вложенной метрикой и протянул дворецкому. — Видите, тут нет никакой ошибки. Я сын мистера Сатторда от первого брака.

Смуглый красавец внимательно изучил документы. Всех его сомнений они не развеяли, но он сказал куда более приветливо:

— Вы же понимаете, я обязан заботиться о покое своих хозяев…

— Конечно.

— Мистера Сатторда сейчас нет дома. Могу я доложить о вас миссис Сатторд?

Кай кивнул.

— Разумеется, можете.

Его даже устраивало такое стечение обстоятельств. Оно давало дополнительную возможность подготовиться к встрече с отцом.

— Подождите, пожалуйста.

Латиноамериканец удалился, не вернув ему, впрочем, документов. Стоило ему выйти, в гостиной, как по волшебству, появилась темнокожая горничная, усиленно изображающая уборку, но краем глаза с любопытством разглядывающая Кая.

Он сел на диван, стараясь лишний раз подчеркнуть как свое положение желанного гостя, так и добрые намеренья. Видимо, кому-то все же потребовалось время, потому что дворецкий вернулся лишь двадцать минут спустя.

— Прошу простить меня за задержку. — Он выглядел как образец приветливости. — Миссис Сатторд сейчас у бассейна и будет очень рада, если вы к ней присоединитесь.

Кай кивнул, с усмешкой оглядев свой строгий костюм.

— Я, признаюсь, одет немного не по случаю…

— Не стоит беспокоиться. Если ваш визит затянется, мы с радостью подберем вам все необходимое.

Он кивнул.

— Спасибо.

— Следуйте за мной.

Кай послушно последовал, стараясь сохранить улыбку. В конце концов, ему предстояла встреча с женщиной, чья беременность и желание сочетаться браком с его отцом разрушили их с мамой жизнь. Он все же был сыном, и в глубине души ему нравилось думать, что в произошедшем виноват не отец, а кто-то посторонний. Бессердечная холодная хищница, привыкшая покупать все, что пришлось по вкусу. Предстояло найти к ней подход, убедить в том, что он явился с миром… Как бы ни было противно притворяться. Как бы ни хотелась выкрикнуть ей в лицо: «Что ты, тварь, наделала?! Тебе было мало получить его, ты постаралась заодно уничтожить женщину, которая была слишком слаба, чтобы оказать сопротивление?»

Яркие чувства, так или иначе, делают игру блестящей. Выйдя к залитому солнцем бассейну, он испытывал ненависть. Куколка взвинтил себя достаточно, чтобы, прикрыв глаза от света, сжать протянутую худую ладонь с силой, которая могла демонстрировать искренность.

— Я очень рад с вами познакомиться.

— Взаимно, — ответное рукопожатие было несколько растерянным. Голос у женщины оказался приятным: низким, глубоким, но эмоциональным и взволнованным. — Я тоже рада, что мы наконец познакомились.

Когда глаза Кая привыкли к солнечному свету, он с удивлением обнаружил, что Миранда Багстер, сестра богатого и влиятельного владельца «Багстер Индастриз», выглядела отнюдь не ведьмой, а самой обычной женщиной. Немолодой, смущенной и очень удивленной. Не имеющей ничего общего с монстром, портрет которого он нарисовал в воображении. Не такой уж миссис Сатторд оказалась чопорной и высокомерной. Просто она не фотогеничная, а еще несчастная. С приставкой «очень».

— Здравствуйте, Кай. — У него не получилось до конца проигнорировать грусть в ее глазах. — Ваш визит — во всех отношениях приятный сюрприз.

Не то что бы она говорила правду. Скорее, ее терзала неловкость. Миранда не нашла ничего лучше, чем притвориться, что все происходящее — в порядке вещей. Он смягчился. Эта худенькая загорелая женщина в модном купальнике, с растрепанными волосами и влажной от волнения ладонью не стоила его ненависти. Кай испытал что-то совершенно противоположное — жалость. То отчаянье, что однажды пережила его мать, словно сконцентрировалось в этой женщине. Тогда он впервые задумался о том, что разрушать иногда лучше, чем жить в нелюбви. Компромиссы никого не красят.

Сначала они с Мирандой Сатторд общались довольно робко. Каждый старался обходить острые углы, но Кай очень старался понравиться, и постепенно его собеседница утратила настороженность. Она с удовольствием слушала его рассказы об Англии, включая мифическую историю о том, что, став взрослым, он захотел разобраться в своих корнях и за этим приехал в Америку.

— Я понимаю. — У этой дамы была особенность, присущая его маме. Она оказалась искренней. Говорила то, что думала. — Все это очень сложно для вас, Кай, но, пожалуйста, не считайте меня врагом. То, что вы приехали, это замечательно. Я всегда надеялась, что мы как-то сможем наладить контакт между нашими семьями.

Он промолчал о том, что за все эти годы семья отца не предприняла ни одной попытки связаться с ним.

— Мне тоже хотелось бы в это верить.

— Тогда — решено. Вы просто обязаны пожить у нас.

— Это будет уместно?

— Ну конечно! Я смогу организовать вам кучу всевозможных развлечений. У вас будет время пообщаться с отцом и поближе познакомиться с братом. Да! Это отличная мысль, я сейчас же отправлю шофера в Нью-Йорк за вашими вещами. Он уладит все вопросы с отелем.

Похоже, приняв решение, Миранда Сатторд воплощала его в жизнь незамедлительно. Она приняла Кая в своем доме с той же поспешностью, с какой когда-то вышла замуж за его отца. Он деланно посомневался насчет переезда, но позволил себя уговорить. Происходящее полностью отвечало его планам.

Но были в таком развитии событий свои сложности, и не ко всем из них он оказался готов.

Сначала Каю предстояло познакомиться с вернувшимся из школы братом. Новый опыт. Если не считать Энис, он и со сверстниками-то плохо сходился, что уж говорить о мальчике на восемь лет младше. Дети Кая всегда настораживали, особенно — счастливые дети. Ему казалось, что их чистый взгляд способен разглядеть любую фальшь… Что ж, его опасения оказались напрасными. Чистота и невинность зоркости не прибавляли, наоборот, его брат Дэн, жизнерадостное чудовище, во всем вокруг стремился видеть только хорошее. Наверное, мать как-то подготовила его к этой встрече за те десять минут, что Кай оставался один в гостиной, куда они перебрались с шезлонгов у бассейна. Мальчишке удалось справиться с удивлением, но он ничего не мог поделать с жадным любопытством. Дэн не был робким или застенчивым, если уж его что-то интересовало, он жадно черпал из источника своего интереса, не обращая внимания на мягкие увешивания матери: «Не утомляй нашего гостя».

— Сколько тебе лет?

— Что ты любишь?

— Чем занимаешься?

Кай даже не успевал отвечать на все вопросы, которые брат озвучивал с огромной скоростью. Дэн был совершенно очаровательным мальчиком. Не по годам умным и физически развитым, совершенно бесподобным, и понимание этого очень смущало Кая. Он даже бросил умоляющий взгляд на его мать, умоляя вмешаться и дать ему возможность отдышаться, переварить все эти новые эмоции. Увы, миссис Сатторд только усугубила его положение.

— Дэн, если ты так хочешь побольше узнать о брате, почему бы тебе не показать ему дом? Я пока дам прислуге распоряжения насчет комнаты для гостей и ужина. Думаю, будет разумным по такому приятному поводу пригласить нескольких наших близких друзей. Так Кай сразу войдет в наш круг общения и не будет чувствовать себя неловко.

Идея оказалась очень неудачной, странной, как обстановка в особняке. Смешение чувств и стремлений. Он все представлял себе по-другому. Ну в какой нормальной семье такое событие сразу будут выносить на публику? Только потом он понял, чего боялась Миранда Сатторд и от чего стремилась его оградить. А тогда только старался воскресить в душе презрение, пока брат за руку тащил его в свою комнату.

— Начнем отсюда, ладно? Мне нужно снять форму.

— Хорошо. — Он даже с радостью воспринял одиночество, когда Дэн скрылся в ванной с кучей одежды. Со смесью любопытства и мазохизма Кай прошелся по комнате, разглядывая следы разнообразных увлечений этого ребенка. Жили своей жизнью в прозрачных бутылках модели старинных фрегатов. Тосковал в углу потертый мяч для регби, а рядом красовалась новенькая электрогитара. Включенный компьютер множеством значков подтверждал, что он перенаселен героями разнообразных видеоигр, а детская доска для серфинга с парой вмятин, заметных даже под толстым слоем воска, свидетельствовала о том, что с этим увлечением у брата все складывается не очень гладко.

Кай грустно улыбнулся. Вот как живут беззаботные счастливые мальчики, которых не насилуют почти каждую ночь. Жаль, что ему судьба не дала шанса вот так пожить.

— Не скучал? — Дэн появился из ванной в джинсах и майке. Есть люди, которые смотрятся одинаково хорошо и в форме, и в домашней одежде. Тут все дело в улыбке, наверное.

— Нет, не скучал. У тебя тут много интересного.

Мальчишка пожал плечами.

— Ну, кое-что есть. — Он пренебрежительно щелкнул пальцами по бутылке с заключенным кораблем. — Эти не мои. Мама их покупает и ставит повсюду. Папа считает, что у меня должен быть развит эстетический вкус и я обязан иметь соответствующие хобби. Ну а у меня руки-крюки и вообще не хватает терпения возиться с такой ерундой. Гитара из той же серии. Я не умею играть, но это позволяет родителям всем говорить, что музыка меня интересует.

Кай улыбнулся, глядя на нахмурившегося мальчишку. Тот считал поводом для расстройства такие незначительные вещи…

— Но ты же любишь чем-то заниматься?

— Люблю. — Брат мгновенно вернул себе хорошее настроение. — Кучу вещей: плавать, играть в регби, серфинг, рубиться в игры…

— Ну, вот видишь. Может, ты станешь компьютерным гением.

Дэн кивнул, прыгая на кровать.

— Все может быть. Просто папа говорит, что спорт — это для тех, у кого мало мозгов. Что только придурки, которые не в состоянии заработать себе имя и славу ничем иным, ставят на собственное тело.

— Так и говорит? — Кай невольно усмехнулся, вспомнив, как воспевал их общий отец красоту и возможность добиться с ее помощью от мира куда больших благ, чем дано обычным людям. У него произошла переоценка ценностей или этого своего ребенка он не считает достаточно красивым, чтобы тот мог превратить в товар собственное тело? Или просто любит его сильнее, чем когда-то любил первенца, и не желает ему судьбы Куколки?

— Угу. А ты играешь на чем-нибудь?

Кай сел на кровать рядом с мальчиком. Ему никак не удавалось определиться с чувствами в его отношении.

— На пианино. Но паршиво. В детстве мне все говорили, что у меня совсем нет слуха.

Дэн кивнул.

— Знаю. Меня пытались научить играть на саксофоне. Мама до сих пор очень классно на нем играет, хотя давно не выступала, а у меня никак не шло. Все думали, что я назло, а я старался. Меня просто бесило, что ничего не выходит. Все эти звуки… Нет, музыка бывает очень красивой, но то, что получалось у меня… В общем, это как если бы кошки когтями скребли по металлу, а заодно и по моим мозгам. Мерзкое ощущение.

Кай кивнул.

— Понимаю. У меня было что-то похожее, но потом мне повезло больше, чем тебе. Я нашел свою музыку, не совсем такую, как та, которую играли мои родители. Другую. Она была мне понятна. Это была особенная музыка…

— Сыграешь мне?

Восхищенные, чистые и невинные глаза этого мальчишки… Их красота смешалась в голове с привычной болью от впивающихся в живот клавиш и рваных стонов рояля, сливающихся с унижением от насилия. Почему он не добавил, что даже самая прекрасная музыка может быть проклятой и растерзанной? Не только давать силу, но и отнимать? Воскрешать в памяти такое…

— Прости, но я больше не играю. — Он попытался улыбнуться. — Все проходит, вкусы меняются.

Чего он не ожидал, так это того, что его растерянность так тронет Дэна, что тот, сев рядом, обнимет его. Этот мальчик не казался хрупким или беззащитным.

— Знаешь, я всегда очень хотел иметь брата или сестру. Классно, что теперь у меня есть ты. — Кай не был уверен, что это хорошо. Он стремился найти компромисс между обаянием этого ребенка и злой мыслью: «Он не сломан, потому что его не ломали. Разве понимание того, что ты любим родителями, может сравниться с тем, что ты любишь их безгранично, до полной отдачи, а тебя используют? Загоняют в клетку из этой самой любви и уничтожают». Кай был рад, что этот мальчик понятия не имеет о такой любви. Он надеялся, что Дэну не так уж больно из-за того, какая эгоистичная сука их общий отец. Что со своими несоответствиями чужим сценариям он борется именно так — с улыбкой. Доказывая собственную силу. — Когда мама рассказывала о тебе, я всегда думал: «Плохо, что он живет так далеко». Мы могли бы дружить, правда? Мы делали бы вместе кучу вещей. Говорили бы обо всем на свете, хранили секреты друг друга…

— А у тебя много секретов? — Кай решил напомнить себе, зачем он приехал. Ему нужны деньги, а не младшие братья.

Дэн пожал плечами.

— Ну, парочка найдется. Не все я могу вот так сразу рассказать. Ты же не станешь сейчас рассказывать мне, почему бросил музыку?

Неглупый ребенок. Интуитивно чувствующий подвох. Кай решил, что с ним стоит быть осторожным.

— Не стану.

— Ладно, — покладисто согласился Дэн. — Главное, что ты приехал. Я думал, что когда вырасту, поеду в Англию с тобой знакомиться. Хорошо, что ждать не пришлось. Пойдем, покажу тебе твою комнату.

— Пойдем.

 Отправлено: 02.01.22 23:30. Заголовок: Его встреча с отцом ..

Его встреча с отцом состоялась вечером, при посторонних. «Приглашение для близких друзей» в исполнении Миранды Сатторд обернулось полноценным приемом. Кай играл роль звезды вечера, пожимал многочисленные руки, стараясь запомнить имена и статус гостей. Это импровизированное мероприятие сильно отличалось от тех, что устраивали в их доме. Каю начинало нравиться происходящее, потому что, сохраняя статус небожителей, многие из гостей вовсе не старались ему соответствовать.

— Ты просто обязан завтра же прийти в мою студию для съемки. — Весьма экстравагантный немолодой, но именитый фотограф, покачиваясь от выпитых в качестве аперитива трех порций скотча, засовывал непослушными пальцами визитку в его нагрудный карман. — Просто преступление, что такой красивый мальчик еще не в бизнесе.

— Модельном, — пояснила Миранда. — Кип называет себя художником, но его студия сотрудничает с ведущими журналами и агентствами. Он в постоянном поиске новых лиц.

— В поиске, — натянуто улыбнулась неприлично молодая жена фотографа. — Просто для него съем и съемка — взаимодополняющие понятия, а возраст уже, знаете ли, не тот, вот Кип и стал особенно избирателен.

— Не обращай внимания. Она у меня четвертая, но самая глупая. В рамках нашего контракта, ей развод ничего не даст. Вот и бесится, пытаясь меня споить и оградить от любых увлечений. А я ведь такой увлекающийся… — горячо нашептывал ему на ухо фотограф.

Кай улыбался. Его окружали люди циничные и бесчувственные. Они превратили свои пороки в обыденность и разучились их прятать. Кай упивался таким подходом к жизни. Он окунулся в мир бесчисленных итонов, зацикленных на том, как много у них желаний и возможностей.

Впервые он в полной мере осознал свою привлекательность. Не просто красоту и ее власть… Он оценил себя как товар. Внешность давала ему возможность влиять на происходящее. Стоило всего час провести в обществе этих людей, и он уже четко понимал, на какой крючок их следует ловить. Нащупывал струнки, но еще не видел перед собой необходимости стать игроком.

— А вот и Питер! — К этому возгласу Миранды Сатторд он, казалось, был готов. Почти готов. — Мы тебя так ждали… Кай, иди сюда!

Он позволил себе замешкаться лишь на секунду, прежде чем пройти через всю гостиную, игнорируя любопытные взгляды.

— Кай… — Он даже не успел толком рассмотреть этого человека. Времени едва хватило, чтобы поднять глаза, а он уже был обнят — коротко, но сильно, и так же поспешно отстранен. — Какой приятный сюрприз ты всем нам преподнес. Верно, Миранда? Самое время подавать ужин.

И это все? Возможно, именно ярость заставила его отрешиться от любых сомнений. Хотя и в ней плескалась толика желания обмануться. Может, отца терзает смущение? Может, ему стыдно и он не знает, что делать? Не умеет подобрать слова? Увы… Все, что он увидел, резко подняв подбородок — это улыбку своего родителя, которая ничем не отличалась от той, что он запомнил в детстве. Она была ослепительной, но совершенно равнодушной. Это человек сиял только для себя. Как он мог предположить, что сможет у отца чего-то потребовать? Если не искупить, то оплатить все эти годы? Может, потому что он сам еще не сгнил окончательно? Потому что ему, Каю, хотелось верить, что есть какое-то достойное объяснение тому, что являлось простым безразличием? Его мама, прекрасная наивная мама, так верила в это, что заразила его самого вирусом надежды.

— Я тоже… — Он так и не смог ничего добавить к этим словам. Они повисли в воздухе. Кай не ожидал, что будет так больно хоронить даже крупицы своих надежд.

— И я тоже… — Тяжелая ладонь легла на его плечо, сжав до боли. Неосторожные слова, готовые сорваться с губ, умерли. Из глаз ушла предательская резь. Кай вернул себе улыбку, прежде чем обернуться к тому, кто оказал ему эту неожиданную поддержку, но онемел. — Джонатан Багстер. — Представление вышло сухим и коротким. Рука была тут же убрана. — Все нормально, Кай Сатторд. Все нормально. — Мужчина тут же, казалось, позабыл о нем. — Ужин, Миранда… Нам сейчас действительно нужен ужин.

И все завертелось вокруг этого человека. Пришли в действие какие-то невидимые механизмы, и общество, порывистое, нелепое, но честное в своем несовершенстве, приобрело статус и значимость. Разговоры стали тише, спины выпрямились… Мужчины стали сдержаннее, а женщины — скромнее. Кай сжал кулаки, чтобы прийти в себя хоть благодаря боли от впивающихся в ладони ногтей. Потому что секунду назад ему было очень страшно. До липкого дурмана… Джонатан Багстер не был красивым человеком, он и на человека, в общем, не очень-то походил. В нем заключалась сила. Он напоминал утес. Казалось, об него ломали когти злые ветра и от него бежали в бессилии яростные волны. С каждой своей войны этот человек возвращался победителем.

— Кай, — Миранда Сатторд явно старалась позаботиться о нем. — Питер просто растерялся. К тому же он чувствует себя несколько подавленно в обществе моего брата. Джонатан странным образом влияет на людей. Вы еще поговорите и все обсудите.

Наверное, он должен был быть благодарен этой женщине за то, что она пыталась защитить его от правды: «Он не нужен своему отцу. Никогда не был нужен и не будет, пока тот не увидит в нем выгоды для себя». Что ж, с этим смириться было проще всего. Вот только чувствовать себя благодарным не выходило.

— Конечно.

Она протянула ему руку.

— Ужин. Мой повар потрясающе готовит омаров.

Каю не было дела до омаров. Он даже не чувствовал вкуса еды. Отец приковал к себе все его внимание. Эти манеры, улыбка, голос… Все было знакомо. Он сохранил куда больше воспоминаний о прошлом, чем ему казалось. В памяти невольно всплывали картины, где этот человек был именно таким. Красивым. Самоуверенным. Беззаботным.

Общий разговор не мог не коснуться главной интриги вечера. Новоявленного сына хозяина дома.

— Американские журналисты — слишком большие любители скандалов, — Питер Сатторд как-то очень правильно раздвигал губы, демонстрируя профессионализм своего дантиста. При этом он ухитрялся выглядеть грустным. — Мы с моей первой женой расстались очень мирно, без судов и скандалов. Да, да… Я знаю, что среди творческих людей, наделенных темпераментом, это нечасто случается, но мы всегда относились друг к другу с заботой и уважением. Я встретил мою драгоценную Миранду, а Катрина вышла замуж за своего старого поклонника. Он очень известный писатель. Итон Холмбрук, вы наверняка слышали….

Питер Сатторд не лгал. Он просто видоизменял правду до степени собственного комфорта. И, кажется, сам себе верил. Кай читал все это на лице отца, видел эту почти издевательскую уверенность в собственной святости. Каю хотелось послать на хрен все свои планы, вскочить на ноги и кричать, и бить этого человека по лицу… Уничтожать, унижать правдой, пока от него не останется только кучка дерьма, которой он является! И плевать на себя, плевать на деньги, плевать… Нет, дальше его яростный азарт гас. Своим порывом он ничего не добьется. Справедливость? Ею стоило пожертвовать ради возможности избавиться от Итона, а мама… Она никогда не хотела, чтобы он ненавидел этого человека. Что ж. Ради себя, ради мамы... Кай молчал, надеясь, что ему удается сохранять невозмутимость.

— Я слышал, был какой-то страшный пожар, после которого ваша мать перестала выступать, — обратился к нему пожилой мужчина в дорогих очках. Имени его Куколка уже не помнил — только то, что тот, кажется, был судьей и оказался на этой вечеринке в силу соседства с Саттордами. — Смею вас уверить, молодой человек, что мы, истинные меломаны, до сих пор считаем это огромной потерей для классической музыки. Я имел счастье однажды побывать на ее концерте в Лондоне. Никто не исполнял вальсы Штрауса так восхитительно и легко, как Катрина Сатторд. У меня остались любительские записи ее выступлений. Я, в своем роде, их коллекционер. Если захотите взглянуть на мои сокровища, всегда милости прошу в гости.

Кай был благодарен этому человеку за теплые слова о маме.

— Спасибо, я с удовольствием приду.

Но его отец испортил даже это мгновение.

— Разумеется, сходи, сын. Эти записи — настоящий раритет. Я часто говорил Катрине, что ей надо работать в студиях и для радио. Но она всегда рассуждала о живой музыке, зрительном зале, публике… Я тоже ценю все эти вещи, но, согласитесь, обидно, когда талантливый человек, покидая сцену, не оставляет после себя ничего, кроме воспоминаний. Сейчас на продаже прав, на записи наших совместных концертов можно было бы прилично заработать. Молодежь нынче играет совсем не так… Каждый стремится выразить себя, забывая о той идее, что вложена в музыку ее создателем.

Дальше Кай не слушал. Просто из страха, что у него возникнет желание немедленно убить этого человека. Он сидел, как на иголках, мечтая, чтобы этот ужин, наконец, закончился. Слушая, как Миранда делится с подругой опытом использования кремов для загара, а Дэна не пустили на взрослый прием. Эти двое почти растворили в своем радушии ненависть, с которой Кай переступил порог их дома. Может, зря он поддался этому теплу? Стоило помнить лишь о себе и о собственных целях. Деньги и ничего кроме. Независимость — это еще не полная свобода, но ведь уже очень близко?

— Нет. — Он почти вздрогнул от знакомого ощущения, только теперь тяжелая рука легла на его колено. Его сосед по столу казался безучастным. Его профиль был таким же рубленым и несовершенным, но спокойным. Казалось, и слово, и прикосновение принадлежали кому-то другому.

Кай сбросил эту чертову руку и не менее тихо спросил:

— Что — нет?

— Нет нужды ненавидеть всех нас, потому что это делает ситуацию для вас более удобной. — Мистер Багстер встал. — Ужин был хорош, Миранда. Увы, господа, у меня масса дел, так что я вынужден вернуться в Нью-Йорк.

Его сестра казалась искренне расстроенной.

— Но уже поздно… Ты можешь остаться на ночь у нас, а завтра утром…

— Никак не могу. Прости.

Отец Кая тоже поспешил сказать что-то льстивое.

— Джонатан, оставайся. Твоя империя просуществует еще несколько часов без пристального внимания босса. Отдохни хоть один вечер. Дэн будет тебе рад.

— Речь шла об ужине, Питер. Омар меня не разочаровал. А теперь прошу меня простить. Привет Дэну. Если он скучает, мой шофер завтра заберет его из школы, и он переночует у меня.

Мистер Сатторд кивнул.

— С тобой всегда сложно спорить.

Джонатан Багстер пожал плечами и пошел к дверям, но на пороге обернулся.

— Кай, вы идете?

Гипноз? Безумие? Он встал с места, кивнув.

— Конечно.

— Но как же так? — Миранда Сатторд не сумела скрыть облегчения в голосе. — Ты и гостя нашего украдешь?

Каю стало очевидно, что все время, потраченное на раздумья, пустить его в дом или нет, эта женщина совещалась отнюдь не с мужем. Похоже, все решения в мире, где Кай волею случая оказался, принимал только один человек. Что ж, тогда не имело смысла размениваться.

— Простите, но я не могу устоять перед предложением мистера Багстера — взглянуть на его полотна Гогена.

— У тебя, Джонатан, есть Гоген? — удивился отец. — Ты полон сюрпризов.

— Полон. А теперь извините нас.

Черная машина, в которую Кай сел, выглядела довольно скромно. Он не знал, чего ожидать от американских миллиардеров, но увиденное удивило. Пожилой шофер в тусклой серой униформе распахнул перед ним дверь, и Кай вяло отметил, что сиденья очень удобные. Странный, немногословный хозяин жизни сел рядом, и машина сорвалась с места. За ней последовали еще три — куда более роскошные и вычурные.

— Сопровождение, — лаконично бросил его спутник. — Безопасность.

Кай кивнул. Мистер Багстер достал из кармана телефон и нажал одну кнопку.

— Мэй, мне нужен Гоген. Да, Поль Гоген, художник. Нет, не он сам, воскрешать не обязательно, — эта шутка заставила Куколку хмыкнуть. — Просто найди мне пару его картин. К утру они должны висеть у меня дома. Нет, я не хочу слышать, что это невозможно. Меня интересует сумма, которую придется переплатить. Это допустимо. До завтра.

Джонатан повесил трубку, а Кай не знал, что сказать. Нет, вопрос он задал, поражаясь тому, насколько странно тот прозвучал:

— Гоген как алиби?

— Возможно.

Нет, он не понимал.

— А ради чего? Зачем вы меня увезли?

— Я должен понять, насколько ты опасен. У меня очень мало по-настоящему бесценных вещей. Пресекать любую угрозу им — это уже привычка.

— И я опасен?

— Более чем.

Каю показалось, что этот человек спятил.

— Да что я могу? Познакомиться с семьей своего отца?

— Человек — всегда угроза. — Его раздражал каменный профиль собеседника. — Ты красив и в состоянии влезть в душу. Понравиться, польстить и подольстится. Влезть не всегда просто, но часто совсем не сложно. У тебя бы получилось. Вопрос в том, с чем бы ты в их души лез? Со своей злостью? С ненавистью?

— А она не оправдана? — Кай почти дрожал от гнева.

— Оправдана. Но ее не заслуживают моя сестра и ее сын. — В лице Джонатана Багстера что-то дрогнуло. — Мы с сестрой — разные люди. Для нее деньги — свобода. Для меня — ответственность и пожизненное рабство. Мне хотелось, чтобы у нее было все, чего не было у меня. В том числе и право выбора. Она любила музыку, стремилась на сцену, я создал самые благоприятные условия. Нашел лучший оркестр из тех, что можно было купить, он обеспечил ей блистательный дебют… И беременность. Когда Миранда влюбилась в этого ублюдка, я навел о нем справки и пришел в ужас. Этот человек, бросивший жену прикованной к больничной койке, оставивший ребенка на попечение чужих людей… — Джонатан Багстер отвернулся к окну. — Но моя сестра любила его. Правда ранила ее, но не отрезвляла, и я совершил ошибку. Одну большую ошибку. Она так верила твоему отцу, верила, что их любовь — что-то настоящее, то, что случается с людьми иногда, вопреки совести и долгу. Он говорил, что его с твоей матерью связывают только формальные и деловые отношения, и она не будет против расставания, если он достойно обеспечит ее и ребенка. Я дал ему денег. Я дал ему такую сумму, которой он никогда не получал за всю свою карьеру. Когда он развелся, я посчитал, что все улажено. Миранда была счастлива. У меня не было поводов для сомнений в том, верно ли я поступил. Долго не было. Почти пять лет. Моя сестра бросила музыку и посвятила себя их сыну. Она всегда помнила о том, что у Дэна есть брат. Ей казалось, что если расставание мужа с первой женой прошло так гладко, то нет причин не поддерживать отношения между семьями. Пойми ее правильно, она искренне считала, что расставание пошло на пользу и твоей матери. Позволило ей составить выгодную партию.

 Отправлено: 02.01.22 23:31. Заголовок: Кай сам отвернулся к..

Кай сам отвернулся к окну. Ночь была звездной. Отвратительно звездной. Слишком мирной. Она не успокаивала, а бередила сердце. Тревожила начавшие вновь кровоточить раны.

— Никаких денег не было.

— Я знаю. Теперь знаю. Окно открыть?

Только этот вопрос заставил Кая осознать, что он задыхается.

— Да. Пожалуйста.

Стекло плавно скользнуло вниз.

— Не надо ненавидеть Миранду и Дэна. Она хотела как лучше. Постоянные отговорки мужа ее перестали устраивать. Она как-то ездила с сыном в Париж, и решила заодно побольше узнать о Катрине Сатторд. Думаю, она даже планировала поездку в Лондон, чтобы поставить мужа уже перед фактом знакомства его детей. Ей казалось, такой сюрприз его обрадует. Но вопросы, которые она задавала, столкнули ее с очень старым, но именитым учителем музыки. Он рассказал ей всю правду, безжалостно, как только может поведать о чужом горе человек, которого это задело, женщине, что он счел источником зла. Миранда не осмелилась ехать в Лондон. Она вернулась из Франции совершенно уничтоженной. Человек, в которого она так верила, обманул ее во всем. Люди разные. Некоторые от горя черствеют. Я не стану оправдывать свою сестру. Она никогда не была эмоциональной. Ее роман с твоим отцом был примером непривычного для нее всплеска чувств. Миранда предпочла трезвость поспешным выводам. У нее был ребенок, который любил своего отца, и был удобный муж. О своих открытиях она предпочла просто забыть.

— Не поделилась даже с вами?

— Нет. Никому не приятно признавать свои ошибки, особенно рассказывать о них человеку, который так настойчиво тебя предостерегал.

— Но вы узнали.

— Узнал. Большие деньги кончаются даже быстрее, чем маленькие. Гонорары вашего отца никогда не соответствовали тому образу жизни, что он вел. Даже те деньги, что полагались вашей матери, однажды кончились, и он вынужден был обратиться ко мне. Наследство Миранды предполагает ежемесячные выплаты, но их она расходует самостоятельно, в основном на формирование трастового фонда их общего сына. Прежде, чем дать ему денег, я проверил состояние счетов Питера Сатторда, и его махинации стали, в общем-то, очевидны.

— Но вы тоже ничего не предприняли.

Джонатан Багстер снова положил ему на плечо свою тяжелую руку.

— Нет, кое-что я предпринял. Навел справки и выяснил, что вы с матерью ни в чем не нуждаетесь. У меня есть повод усомниться в полученной информации, Кай? Вы все эти годы были лишены чего-то важного?

Он неожиданно кивнул.

— Свободы.

В темноте, царившей в салоне машины, усмешка его собеседника показалась грустной.

— А кто свободен? Вернее, что есть свобода? Не торопитесь с ответом. Подумайте. Решите, что вам на самом деле нужно, и, если это будет в моих силах, я вам это дам.

— Откупитесь? — Кай почти не поверил собственной удаче.

— Если вы приехали в поисках денег — то да, бесспорно. Это станет самым простым выходом для меня. Но для вас? Уверены, что отказываетесь от возможности все взвесить?

Нет, Кай не был уверен. Лицо Джонатана Багстера заставило его усомниться в том, что он на правильном пути. От этого человека исходила сила — одуряющая, возбуждающая, но при этом какая-то совершенно не опасная. Наоборот, она успокаивала, создавала иллюзию, что этот огонь можно приручить, да и Прометей, несмотря на всю свою суровость, добрее многих.

— Я еще подумаю.

— Тебя никто не торопит.

Кай точно помнил, что безумно влюбился в Джонатана в вечер пятницы. До этого он убеждал себя, что все его чувства — это восхищение и да, даже преклонение. Да, ему нравилось все. Сначала Сатторда покорила огромная нью-йоркская квартира, занимавшая три последних этажа небоскреба, где располагался офис компании Багстера.

— Это позволяет всегда держать руку на пульсе.

Подобный подход Кай понимал. Его завораживала функциональная красота и удобство вещей, которыми Джонатан себя окружал. Да, все было дорого до безумия. Но в этом доме чувствовалась не только фантазия щедро оплаченных дизайнеров. У этих стен был хозяин, повелитель, господин, который при ближайшем рассмотрении оказался наделенным кучей недостатков, но от этого мнение Кая о нем не портилось. Багстер был требовательным и нервным, порою орал на подчиненных, но те, как ни странно, отвечали ему почти фанатичным обожанием. Наверное, потому, что он работал больше их всех вместе взятых. Почти без перерывов на сон и отдых. Был практически всегда доступен как для простого посыльного, так и для начальника отделения в Европе. Разрешал любые конфликты мгновенно. Его слово всегда было резким, но никогда не казалось глупым или неуместным. Оказавшись в его святая святых, Сатторд почувствовал себя причастным к жизни огромного муравейника, законы которого пока не мог до конца понять.

Когда они прибыли в город, Джонатан отправил Кая отдыхать в роскошную спальню для гостей, а сам, ограничившись коротким: «Дела. Встретимся за завтраком», — исчез в обществе немногословной личной помощницы-азиатки.

Куколке не спалось. Он всю ночь катался по постели, мучаясь вопросами, как расценивать этот новый поворот в судьбе. Утром в его распоряжении были вещи, доставленные из отеля. Вместе с ними невозмутимый дворецкий доставил ему огромный пакет. В нем оказалась картина с приложенной запиской: «Я не нашел для нее подходящего места. Мне, похоже, вообще не нравится Гоген».

— Вас ждут на завтрак через тридцать минут, пожалуйста, не опаздывайте.

Он не опоздал. Один из слуг проводил его не в столовую, как можно было ожидать, а в небольшую комнату с окном во всю стену, так что складывалось впечатление, что находишься прямо посреди облаков.

— Здесь я обычно завтракаю. — Джонатан на секунду оторвал взгляд от каких-то распечаток. — Садись.

Кай устроился за столиком, рассчитанным максимум на четверых. Еда была вкусной, но довольно простой. Багстер почти ничего не ел.

— Подарок был странный, — сказал Кай, чтобы нарушить молчание. — Но дорогой, а главное — красивый.

— Так вышло. Я рад, если тебе приятно.

— Мне приятно.

— Хорошо.

Кай понял, что начинает злиться. Несвоевременное какое-то чувство.

— Тебе что-то положить? Омлет чудесный.

— Нет. Чувство сытости не прибавляет мне работоспособности. — Багстер кивнул слуге, и тот долил ему в чашку кофе. — Звонила Миранда. Ее интересует, как скоро тебе надоест мое общество. Она напомнила, что ты — желанный гость.

— Это правда?

— Почти. Она смущена и не знает, чего от тебя ждать.

— А ты?

— Все то же самое, за минусом смущения.

— Значит, я могу остаться здесь?

Джонатан, наконец, на него взглянул, словно удивившись.

— Разумеется. Столько, сколько нужно.

— Для чего? Чтобы сформулировать требования? Указать цену, по которой ты купишь безболезненное для всех избавление от моей персоны?

Да, он злился. В основном из-за бессонницы.

— Что-то в моем поведении указывает на то, что я стремлюсь ускорить процесс избавления? — Возражений у Кая не нашлось. — Хорошо, что мы достигли взаимопонимания. Ты — гость. Неожиданный, но я не против твоего присутствия. Сегодня отдыхай и развлекай Дэна. Завтра у меня дела в Милане. Ты летишь со мной.

— Нет, — за Кая говорило его раздражение.

— Ты не хочешь общества Дэна или поездки со мной?

— Идите к черту.

— Значит, мы договорились.

От злости хотелось зарычать, но он не смог. У Джонатана Багстера, несмотря на его некрасивость, была совершенно обворожительная улыбка. Детская, дававшая понять, что очень мало вещей в этой жизни его радуют или забавляют, а Кай только что удостоился чести стать одной из них. Спорить расхотелось.

День с братом он провел чудесно. Дэн боготворил своего дядю. Он мог говорить о нем часами, и Кай, кажется, начинал постигать истинные стремления этого мальчика. Тот, конечно же, любил родителей, но осознавал их небезупречность, хоть и не особенно переживал по этому поводу. А вот в отношении Джонатана Дэн не мог продемонстрировать и капли рационализма.

— Он такой классный! Знаешь, в колледже… — Кай слушал о спортивных достижениях Багстера и понимал, откуда в его племяннике такая тяга к регби, плаванию, серфингу и исконному спорту английских джентльменов — боксу. — Мама говорит, он вполне мог стать чемпионом, его достижения, особенно в плаванье, были фантастическими. У дяди есть характер. Все, за что берется, он делает только на «отлично». Правда, дядя ничего не понимает в музыке… Но ведь никто не может уметь все на свете, да? Если б дедушка не умер, Джонатан мог бы добиться многого в спорте, а так ему пришлось все бросить, взяв на себя дела. Мама говорит, что всем ему обязана. Она никогда не смогла бы выйти за папу и делать то, что ей нравится, если бы дядя принудил ее разделить с собой ответственность. А ведь он даже младше нее.

Кай удивился.

— Что, правда?

Дэн кивнул.

— Ага. На три минуты. Они двойняшки. Просто их отец настоял, чтобы дядю записали первенцем. Мама говорит, дедушка не верил, что женщины в бизнесе чего-то стоят, а она не старалась его переубедить. Ей никогда не было дела до компании. — Кай подумал, что это довольно удобная позиция — при таком-то брате. А Дэн тем временем нахмурился. — Ты думаешь, управлять большими деньгами — очень сложно? Просто, когда вырасту, я хочу во всем помогать Джонатану.

Похоже, для мира музыки этот мальчик был потерян, и ситуацию не могли спасти ни корабли в бутылках, ни гитара. У его отца не было третьего ребенка, а этот не принадлежал ему даже толикой своей души. У него был иной создатель — ласковый, терпеливый, откровенный в своей любви и заботе. ь

За ужином Кай со странной болью наблюдал за тем, какими должны быть отношения взрослого мужчины и ребенка. Доверчивый, совершенно открытый Дэн болтал без остановки, стараясь выжать все возможное из редкого, но оттого бесценного общения с дядей. Багстер был внимателен, заинтересован, но в меру строг. Он останавливал племянника, если тот говорил откровенную глупость, но объяснял, почему не разделяет такую точку зрения. При этом он очень старался не выглядеть усталым. Этот человек мог бы стать отличным отцом.

Каю впервые показалось странным, что у Багстера нет детей. На миг он допустил мысль: «Может, он голубой?». Она показалась отчего-то чертовски упоительной и сладкой. Видимо, в нем всегда жил провокатор, просто нечасто вырывался на волю. Кай решил, что поездка в Милан — это не так уж плохо. Он сможет поискать ответы на свои вопросы.

Увы… До него как-то не доходило, что речь идет о долгом перелете. Впечатлений было так много, что логика растерялась от их избытка и отказала.

— Нет! Ни за что! — закричал он, поняв, что машина привезла его в аэропорт, прямо к частному самолету.

Шофер казался растерянным.

— Но мистер Багстер уже на борту. Возможно, вы объясните ему, почему передумали? Вылет только через двадцать пять минут. Если вы подниметесь в самолет и сами…

Кай пожалел парня. Пока эта штука оставалась неподвижной, он мог удержаться от паники и сам объяснить хозяину, что неверно оценил свои возможности.

— Ладно.

Стоило Каю подняться на борт, Джонатан как-то сразу оценил его состояние. От обычной отрешенности Багстера не осталось и следа.

— Что не так? Ты бледен. — Он даже встал, отложив кипу бумаг, без которых его руки смотрелись уже странно и непривычно. Пустыми, что ли?

— Я не могу с тобой лететь.

— Почему?

— Эти штуки убивают. — Кай ненавидел собственную панику. Но ничего не мог с ней поделать. Ему хотелось как можно быстрее уйти, вырваться из чрева железного монстра.

— Кого убивают?

— Людей. Тех, кого где-то ждут.

Сильные пальцы, лаская, зарылись в волосы Кая, нежно прошлись по щекам и властно опустили его веки.

— Кто умер?

— Не важно… — Он сам не до конца отдавал себе отчет в собственном страхе. Дело было в бабушке, перелет которой разрушил его надежды? В том перелете в Англию с мамой и Итоном? Он рыдал тогда всю дорогу. До рвоты.


***

Он познал принцип действия заложенной в нем бомбы только через много лет. Тогда ему стало стыдно. Воскрес тот позабытый стыд первого предательства. Этот человек одним взглядом воскрешал каждое из них, заставляя снова пережить собственные ошибки, а оправдания… Ну не понимал он фальши. Нет, его Джеймс, однажды зайдя в дверь «Сада шипов» и заказав стакан виски, скользнул по Каю равнодушным взглядом, настолько незаинтересованным, что красивая злая кукла внутри тут же потребовала заявить о себе и покорить… Нет, тогда он определенно не знал, что это будет означать — покориться. Кай не ожидал, что в ответ на свое предложение подняться наверх услышит: «Когда я на самом деле буду тебе нужен». Он орал тогда в ответ. Из его уст рвалась обида, щедро сдобренная бранью. Вот только серым глазам самого невероятного в мире человека было плевать на то, как быстро он умел загонять в рамки… Ну, прежде всего — себя, а других уже по мере возможности. Его сероглазый человек не ушел. Он остался, заставляя Кая удерживать себя сотней надуманных причин. Ну, выдумывать он умел. Даже строил какие-то немыслимые планы. Хороший человек не мог быть непобедим. Он помнил об этом, помнил Брэдли и смаковал собственную порочность и власть. Джеймс Сторм был ничуть не выносливее. Его тоже терзала похоть. Он не мог скрыть того, насколько очарован. Как глубоко Каю удалось забраться в его сердце. Да, Джеймс Сторм любил. Кай знал, что любим этим замкнутым человеком, который покорял его, вопреки всем законам логики, одним своим присутствием. Бесил без меры, но ведь покорял. С первой минуты Кай понял, что имеет дело с судьбой, и испугался. В конце концов, мог он опасаться того, что шло вразрез с его планами? И все же он удержал Джеймса. Не смог отпустить его. Впервые он что-то сделал ради себя. Зачем так нужна была ему эта любовь? Ради чего он лгал и изворачивался, пока не получил ее? Пока не испугался этого новообретенного дара.

 Отправлено: 02.01.22 23:33. Заголовок: К сожалению, это все..

К сожалению, это все, что Tasha911 написала в рамках этого фика.

По планам, в третьей части сезонных историй больше внимания должно было уделяться Куколке и другим новым персонажам. А четвертая, «зимняя» часть цикла задумывалась полностью посвященной снарри.

В итоге Кай должен был вернуться к Джеймсу, ну а Снейп — разумеется, к Гарри.

 Отправлено: 03.01.22 10:10. Заголовок: Спасибо!..

Спасибо!

 Отправлено: 10.01.22 12:53. Заголовок: Спасибо большое htt..

Спасибо большое

 Отправлено: 21.01.22 02:55. Заголовок: Большое Спасибо! htt..

Большое Спасибо!

 Отправлено: 06.02.22 22:44. Заголовок: Большое Спасибо!..

Большое Спасибо!