ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Отправлено: 01.10.05 13:41. Заголовок: "Штормовое предупреждение", Ищущая. О Дурмштранге. 6 историй, без эпилога.
Название: «Штормовое предупреждение». Автор: Ищущая Беты: история 4 – Мелькор, история 5 – Полинка, Непростительные проклятья – Ollnik. Спасибо этим хорошим людям. Рейтинг: PG-13. Пейринг: невнятный Жанр: джен Предупреждение: смерть персонажей. Дисклеймер: не моё и не претендую. Архивирование: разрешаю. Только напишите, кто и где.
Примечание автора: этот цикл рассказов о Дурмштранге и дурмштранговцах состоит из шести историй и примыкающему к ним мини «Непростительные заклятья». Отзывам буду рада.
Она улыбалась. Все эти мелочи, что ей удалось сохранить. Драгоценные мелочи. Чиновник суетился. Молодой и рыжий, он нервничал и вообще был очень несчастным. Заставил её подписывать бумаги. Она сейчас была готова подписать хоть закладную на свою душу. Тянулись мгновения. Наконец он поднялся и жестом показал следовать за ним. Она пошла. Ноги становились ватными, её трясло так, что это заметил даже её сопровождающий. Но ничего не сказал. Бесконечный коридор, и двери, двери, двери… Он остановился, распахнул одну из них, пропуская её вперёд. Она шагнула в небольшую служебную комнату и остановилась. Внутри были двое, один был ей смутно знаком, возможно, они виделись на какой-то конференции алхимиков или в Министерстве, но она уже не смотрела на него, она шагнула навстречу второму, торопливо поднявшемуся ей навстречу. Брату. Азкабан страшно изменил его. Асбьёрн был бледен до синевы, его глаза запали, жуткий старый шрам изуродовал лицо, и мантия теперь просто висела на нём. Но это был он. — Ингерид. – Только он умел называть её так. Только он умел произносить её имя правильно. И она неловко ткнулась ему в плечо. Это было счастьем - настоящим счастьем. Она не знала, сколько простояла так. Но отстранилась, почувствовав, как вздрогнул брат. Взглянула ему в глаза, всё ещё любуясь им, всё ещё потрясённая своим счастьем. Он не смотрел на неё. Поверх её головы, он смотрел на своего собеседника. Всё ещё не понимая, она обернулась и столкнулась с взглядом – ледяным, оценивающим, запоминающим. И в памяти всплыло имя: Нотт. Теодор Нотт. Она не понимала, что происходит. Словно снова став той глупой девчонкой-школьницей, которая так и не сумела понять, как, когда и почему её брат, когда-то подарившей ей сказку, позволил заклеймить себя. Она чувствовала, что то, что происходит сейчас, важно, что это обязательно надо понять, что от этого зависит всё, даже больше, чем всё - и не понимала. — Я подожду тебя, Асбьёрн, – делая ударение на каждом слове, отрывисто произнёс Нотт и вышел. Она повернулась к брату, уже поверив, хотя и не осознав до конца, недоумённо и жалко глядя ему в глаза. — Ты же всё понимаешь. – Асбьёрн устало пожал плечами. — Пора взрослеть, Ингерид. Брат ошибся, наверное, в первый раз в жизни: она не понимала ничего. — Жизнь продолжается. – Он зло улыбнулся. Незнакомец. Ставший её братом. Нет, это брат стал незнакомцем. Да нет же, нет, это Оборотное зелье, это какая-то Трансфигурация, он под Империо, не то, не то, не то… …Этой ночью витраж в библиотеке разбился. Порыв ветра с силой хлопнул незакрытым окном, и теперь из тяжёлой дубовой рамы торчали, словно оскалившиеся зубы, разноцветные осколки. Витраж не смогло восстановить даже «Reparo», слишком мелкими были стёкла… …Она посмотрела стоящему перед ней незнакомцу в глаза и увидела в них зарево будущих пожаров.
Ollnik Объявилась. Добро пожаловать! ;) И Nyctalus совершенно права: бета ты замечательная ;). Загруженная работой ;)). Nyctalus Наверное, всё-таки "проклятья". Сейчас поправлю.
За тёмными окнами бушевала декабрьская метель, пригоршнями бросая в стекло созвездия снежинок. Но вой ветра был привычным, и сидящие в заброшенной аудитории семикурсники не обращали на него внимания. Теперь таких мёртвых аудиторий на четвёртом, последнем, этаже корпуса Ветров Дурмштранга было много. После войны Школа уже не могла похвастать прежним количеством учеников: многие родители посчитали слишком опасным отдавать детей в Большой Круг. Слишком тревожными в свете последних событий были слухи об обучении здесь, и слишком часто в Школе появлялись авроры. Слишком, слишком, слишком… Его было слишком много, этого слова. Нервно вздрагивали язычки слабого пламени свечей, стоявших на подоконниках, партах и полках, и на потемневшем от времени камне плясали причудливые тени. В полустёртом рисунке на стене ещё можно было различить очертания амфисбены: когда-то эта аудитория использовалась для семинаров по магизоологии. А сейчас в воздухе плыл, смешиваясь с ароматом трав, запах расплавленного воска, и тихие голоса сливались с небрежными переборами гитары: «Рам-там-рам-рам». В промозглой аудитории разговаривали, тихо, но отчаянно споря, пытаясь найти решение, словно это что-то ещё могло изменить – и словно это решение существовало. А на самом деле всё было бесполезным, стало бесполезным в тот момент, когда впервые были нарушены клятвы Кругов. «Храня наше братство, я буду верен друзьям и беспощаден с врагами…» - хорошая формулировка, всеобъемлющая. Рам-там-там-рам, откликнулась на мысли Лацо гитара. Разговаривали о настоящем и будущем. О прошлом по негласному уговору вспоминать было запрещено. Этот год, год надежды и хаоса, ушёл, а вместе с ним исчезли и напряжённое ожидание, и торжествующие взгляды, и непонятная тоска, смешанная с предчувствием нового. И господствовавшее надо всем этим осознание самого важного: то, о чём годами говорилось как о несбыточном, теперь торжествовало во всей своей мощи, лавиной сметая закосневшие нежизнеспособные правительства и немногочисленные Гильдии авроров. Они, старшекурсники Дурмштранга, были свидетелями того, как из пожаров, смертей, ужаса возникал новый мир, в котором возможности были безграничны и в котором не существовало запретов. И они ликовали, всем своим существом ощущая происходящие в мире перемены. Для них тот год был возрождением прежней магии, прежних славных традиций, тех, что были у истоков, тех, что были в основе их общества, тех, что романтикой манили со страниц хроник и летописей и предания о которых передавались в их семьях из поколения в поколения. Но однажды к кольварранцу пришло странное, не выразимое словами и оттого ещё более пугающее ощущение фальши. И вскоре иллюзии рухнули, а их место заняло болезненное видение тёмной холодной волны безумия, поднявшейся над Дурмштрангом и уже захлестнувшей и Большой Круг, и самого Лацо. Теперь он уже не мог, да и не хотел вспоминать, когда пришло это причинившее ему почти физическую боль понимание непоправимости произошедшего. Может быть, когда на дуэлях, уже в начале войны ставших беспощадными и бесчестными, но всё же ещё хранивших некое подобие соревнования, впервые начали убивать. Может быть, когда на занятии по Тёмным Искусствам Лидер его Круга, Андрей Зима, позволил сгинуть на лестнице мары Янко Зогрову. А может быть, когда Круг Ганвер подставил и выдал аврорам своего Лидера, Константина Тёмных, – просто потому, что отец того оказался Невыразимым. Так к Лацо пришло страшное, инстинктивное ощущение потери – потери прежнего Дурмштранга, Дурмштранга-до-Войны, потери собственного Круга, умных, ироничных и талантливых союзников, и бессонница, и нелепые попытки выстроить заново его разрушенный мир. Попытки продолжались почти два месяца. Потом, после письма, принесённого Лацо чёрным вороном Уизенгамота, всё сменилось отупляющей пустотой. Пришедшая с простыми строками боль пеленой вставала перед глазами. Именно тогда он впервые почувствовал, как в душе шевельнулась тварь. Он и раньше замечал в сокурсниках, которых, казалось, знал, одну, общую для всех, но непонятную ему раньше жестокую и радостную озлобленность. Теперь же он подобрал ей имя: из марева войны в глазах дурмштранговцев вырастали твари. Его собственная тварь была расчётливой и циничной. А Лацо, глядя вокруг, отмечал всё новые и новые детали, раньше от его внимания ускользавшие. Заявления авроров и представителей министерства были лживы насквозь. А если те, другие, чьи портреты печатались под заголовком «Видели ли вы этих волшебников?», и убивали, по крайней мере, они не лгали. И они, эти проклинаемые Упивающиеся Смертью, были готовы сами умирать за эту, другую, правду, за другой, обновлённый, мир. Но главное, они не боялись. Лацо вспоминал их – Русию, Искрена, Костаке, Воршулу, которые были всего на год старше. Они были очень разными, но они не лгали и не боялись. И потому для него они были правы.
А ещё они были правы потому, что им, как и ему, уже нечего было терять. Тем более что Дурмштранг прежний, прежний Большой Круг, вернуть теперь было не по силам никому. Но потом война закончилась, просто и буднично. Где-то там, в Англии, Гарри Поттер, когда-то победивший Чемпиона Школы на Турнире Трёх волшебников, расправился с Тёмным Лордом. «Наступил мир», - кричали газетные заголовки. А Лацо из того дня запомнились только холодный ветер с моря и внезапно обезлюдевшие во всей Школе коридоры. Тёмный Лорд пал, увлекая за собой своих соратников, среди которых оказалось слишком много знакомых фамилий. Этой страшной осенью в гостиные Кругов каждое утро, хрипло каркая, влетали чёрные вороны – всегда одинаковые, так, что казалось, будто это одна и та же птица, которая, единожды найдя сюда дорогу, никогда не улетает обратно. Большое окно в верхней гостиной Кольваррана перестали закрывать через неделю, и ветер наметал внутрь, на светлое, почти белое дерево пола золотые и бронзовые листья, вихрями кружившиеся на гладких досках. Море, серо-жёлтое, сливающееся с грязным акварельным небом, постоянно штормило. Под ровным ветром мерно шелестела выбеленная солнцем трава. Ветки хмеля, впервые за несколько сот лет не срезанные вовремя, цепко оплетали корпуса, и горький запах этой осени намертво въедался в память. И пришёл холод, не исчезающий ни на секунду, неизбежный и всепобеждающий. Неожиданно рано началась зима, и снег укрыл почерневшие на морозе высохшие плети хмеля. Собственно говоря, подумалось Лацо, именно этот холод и пригнал их всех снова в эту аудиторию – Хельгу, Росена, Ивку и его самого. Давно, ещё в сентябре кто-то из них нашёл её и, смётя паутину и расставив свечи, назвал гаванью. Тихой гаванью, где не было места рвущимся наружу ночным кошмарам. Кто это был? «Карл», - свернувшись холодным клубком в груди, тварь подняла голову и ухмыльнулась, облизнувшись раздвоенным языком. Карл, ушедший вместе с девятнадцатью другими дурмштранговцами, не дождавшись выпуска – туда, за стены Школы, за несколько дней до последней, решающей битвы. В списках, висящих в холле Сумеречного корпуса, напротив его имени значилось «пропал без вести». А Искрен, командир Второй специальной, за которым ушли эти последние двадцать – наверное, лучшие в Тёмных Искусствах – теперь в Азкабане. После этого встречи в гавани, с началом войны ставшие и вовсе редкими, на несколько месяцев прекратились совсем. Но сегодня свечи были зажжены вновь, на маленькую жаровню брошены душистые травы, а Росен достал из тайника гитару. Рам-там-там-рам. — Уеду домой, - тихо говорила Хельга. – Надо восстанавливать питомник. Мне помогут, наверное, и через год-два там снова всё зацветёт. Осе не захочет возиться с растениями, надо уезжать мне. — А трансфигурация? – негромко спросил Росен. — Значит, не судьба, - так же тихо ответила Хельга. Не судьба, пока на месте Садов Бьолидов из Телемарка только серый пепел, обугленные остовы оранжерей да торчащие из-под снега высохшие головки цветов. Кто сказал, что смерть и разрушение несут только Упивающиеся Смертью? — Не судьба, - отвечая на мысли Лацо, медленно проговорила Ивка. – Не судьба, - повторила она, глядя на пламя чуть безумными глазами. — Как захочешь, так и будет, - отозвался Росен. – Хочешь - сходи с ума по ночам, хочешь – иди к ним на поклон. Победители благородны и великодушны. Может быть, простят. И тварь Лацо радостно оскалилась, потому что знала: не простят. Не простят ни сошедшего с ума в Азкабане Константина, ни вскрывшую вены изящным фамильным кинжалом Ружу, ни ушедших, не выдержавших холодного отчуждения Кругов Эмиля, Констанцу, Василя и десятка других. Потому что никто не в состоянии простить предательство, никто не сможет простить этих месяцев холодной радости, тревожного ликования – если в это же время гибнут близкие. А значит, война для Кругов не закончена, а значит, она пока лишь тлеет, как лесной пожар, и скоро она взметнётся над Дурмштрангом, и придётся драться, уже на заведомо проигравшей стороне, драться безжалостно, насмерть, и тварь, предчувствуя будущее, пока лишь наблюдала, отчасти – потому что её сдерживали пламя и запах трав, отчасти – потому что знала: война неизбежна... И Лацо, запрокинув голову, смотрел вверх, на потолок, терявшийся в ночной темноте, так, чтобы перед глазами рассыпались разноцветные искры, думая, как хорошо было бы забыть, не вспоминать о том, что завтра это будущее приблизится ещё на один день – или настанет. Почти спасением для него прозвучал голос Хельги: — Ну а ты? – Девушка повернулась к Росену. – Чем займёшься, брат-дурмштранговец?
— Ещё не знаю. Историей, наверное. Века так двенадцатого-тринадцатого, не позже, - невесело усмехнулся Росен. Он посмотрел на Ивку, попытался поймать её взгляд – та отвела глаза, склонившись над свечами. Неровное пламя озарило её лицо, и Лацо вдруг увидел в нём лица древних химер, замерших на фасаде Главного корпуса – дьявольски мудрых и очень уставших за прошедшие века. Они помнили всё и всех, эти чудовища, они помнили и весенние праздники дурмштранговцев на Предзвёздных полянах, и соревнования в скалах, и гонки на мётлах... Лацо зажмурился. Этого не было; этого не могло быть. Морок, иллюзия, ложь! А истинным - истинным были лишь грязные осенние облака и сменившие их страшные зимние грозы. Была только вгрызшаяся в камни чёрная магия, залитый кровью пол, туман Дурманящих чар и тихое «Crucio», одинаковое для всех. Потому что иначе – не суметь возненавидеть, а значит – не выжить. Они все, собравшиеся здесь, знали это, и в этом разговоре – Лацо понял это необычайно ясно – они лишь пытались уйти от того, что ждало их там, за порогом. И когда в половине третьего ночи тревожно замигало пламя свеч, показывая, что кто-то нарушил их сигнальный контур, на секунду все четверо замерли, и Лацо ощутил, как сейчас где-то глубоко в душе тает последняя полупризрачная дымка… спокойствия? Покоя, подобрал он верное слово. А потом оцепенение прошло, и ему подумалось, что, если это кто-то из Наставников, им несдобровать, но он уже привычно гасил свечи, а Ивка, обжигая пальцы, раскидывала тлеющие листья и накрывала их сверху плотной тканью, и Росен скрывал под паутиной иллюзии раскиданные на полу подушки, заклинанием выморозила воздух Хельга. Через несколько мгновений они уже были на ногах, тенями метнулись в разные углы. Неизвестный остановился у дверей аудитории, и Лацо затаил дыхание; такие полуночные сборы были серьёзным нарушением дисциплины, и если это Наставник… Тихо скрипнула дверь. …В крайнем случае, они ударят сейчас с двух сторон Сногсшибателями и разбегутся. Кто-нибудь да уйдёт, даже Директор Дагомиров не ожидает такой наглости… Пришедший замер на пороге. Абсолютная тишина смешивалась с лунным светом, который, пройдя сквозь цветные окна аудитории, становился фиолетовым, синим, бирюзовым. …Если же это не Наставник… — Lumos, - затрепетавшее на конце палочки пламя осветило серьёзное и печальное лицо Андрея Зимы. Глядя поверх их голов, Лидер Кольваррана отстранённо произнёс: — Розье и Ярославич из Кольваррана ранены, Эстби из Кольваррана погиб. Лацо, не выдержав, шагнул вперёд, яростно и потрясённо глядя Зиме в глаза. Но на лице Андрея было невозможно прочитать ничего, словно он говорил о чужих, не кольварранцах, и Лацо отшатнулся. Гордон, Всеволод, Нильс. Нильс. – Всем надо возвращаться в гостиные. Из полумрака на свет остальные шагнули почти одновременно: растерянные девушки, разом помрачневший Росен, и Лацо почувствовал, как тварь ликующе расправляет кожистые крылья. А Зима погасил свет, и, уже не оборачиваясь, шагнул прочь: был – и растаял в темноте переходов. — Идём, - Росен тронул Лацо за локоть. — Идём.
Они спускались по пустынным лестницам, и в свете факелов к ним рвались чудовища с выцветших гобеленов. Ветер тревожил ткань, и в игре теней истреблённые много веков назад огняники и симплициссимусы поднимали злорадные морды: их вызвала к жизни прошедшая война. Ещё несколько месяцев назад эти чудовища бесновались, вырываясь из хрупкой ткани, но теперь они медленно умирали, чтобы вновь превратиться в блеклые нити – до нового Тёмного Лорда. Хельга свернула в незаметный боковой коридор. Завтра утром авроры будут допрашивать всех… Кольварранцы прошли две площадки, и из узкого бокового коридора, мимо музея демонологии, вышли в тёмный холл. В узких высоких окнах билась вьюга; было совсем тихо, и когда Ивка, споткнувшись, оступилась на неровных каменных плитах, её возглас канул в темноту. Росен поддержал её, подхватил упавшую с её плеча сумку, и они побежали – к выходу из корпуса. Одна из тяжёлых входных дверей беззвучно распахнулась, и кольварранцы выскочили на крыльцо. Лацо моментально замёрз: тонкий форменный свитер не спасал от холода. Ступени из тёмно-зелёного мрамора обледенели, и ребята скатились вниз, с трудом удержавшись на ногах. Семикурсники побежали сквозь метель к темневшему в нескольких десятках метров от них входу в Главный корпус. Снег ослеплял и забивался под одежду, и сразу же замёрзли руки. Полупризрачное свечение фасада Главного корпуса было едва заметно в ночной пурге, но даже сейчас угадывались застывшие в нишах гарпии и химеры, сфинксы и саламандры. Когда-то это была одна из любимейших шуток других Кругов: показывая на скульптуры и многозначительно ухмыляясь, ганверовцы и вальденовцы утверждали, что это настоящие обличья обитающих в этом корпусе кольварранцев… После войны так уже не шутили. Шутка, оказавшаяся так близко к истине, стала несмешной. Они вбежали в корпус, уже совершенно окоченевшие, засыпанные снегом, с заиндевевшими волосами. Снег сразу же начал таять, стекая струйками по спине. Усталые и вымокшие, кольварранцы привычно обогнули два кольца коридоров и в знакомом тупичке шагнули сквозь кладку стены, выйдя в нижнюю гостиную Круга. А навстречу им уже поднялись Лидеры, хмурый Зоран Радонич и успевший вернуться Андрей Зима, и Оле, староста, выдохнул с плохо скрываемым облегчением: — Последние. В гостиной было очень тихо, хотя факелы, пылавшие на стенах, освещали замерших старшекурсников. Несмотря на поздний час, бодрствовали многие. Тварь выгнула спину, вытянула когти. Потерянное злое молчание заполняло воздух. И ещё была растерянность, непривычная, ещё неопасная, совсем беспомощная, но таившая в себе что-то ещё… Лацо понял: ожидание. — Что будем делать? – подчёркнуто спокойно спросила Катарина. — Кто напал, известно? – Росен смотрел на Лидеров. — Нет, - ответил Зоран, и Лацо в ту же секунду понял: лжёт. — Значит, пусть разбираются авроры? — в темноте не понять, кто из сидящих у дальней стены спросил – чуть иронично, но полуутвердительно. — Получается, что так, - склонил голову Оле. — Получается, что мы позволяем убивать наших, - вскинул голову Александр Эйвери, которого с Гордоном Розье связывала давняя дружба. — Здесь есть хоть кто-нибудь, кто верит, что виновных накажут? Кольварранцы молчали. — А может быть, пора начинать жить дальше? – негромко спросил Оле. — Извини, староста, - ровно отозвалась Катарина. Она даже не смотрела на Оле, заметил Лацо, хотя тот был её… другом? Союзником. У Катарины не было друзей. – Но, раз уж мы оказались на проигравшей стороне, нам надо выживать. — Так что решим, старшие? – Андрей Зима обводил взглядом сокурсников. — Надо узнать, кто напал, от этого многое зависит. Время до выпуска у нас есть, - задумчиво проговорил Росен. Лацо усмехнулся, и, сам не узнавая своего голоса, негромко спросил: — Ты считаешь, у нас действительно есть столько времени? Оле метнул ему предостерегающий взгляд, Лацо отрицательно качнул головой. Хватит. Тварь внутри поднялась и распрямилась – огромная и по-своему красивая. — Снова война, - тоскливо произнёс Зоран. – И ведь будут погибшие. Кто-нибудь из вас, мстителей-полуночников, об этом подумал? — Лучше они, чем мы, - смотря в сторону, ответил Зима. — Речи, знакомые до боли, - вполголоса заметила молчавшая до того Ивка. – А как же пять Кругов, знамёнам которых мы клялись в верности? Где они, клятвы ваши? — А их клятвы где? – яростно спросил Александр. — Великолепный аргумент, - Ивка улыбнулась устало и обречённо. Кольварранцы молчали, но Лацо видел, что из глаз Катарины, Александра, Росена, Андрея, молча сидящих у стены Вейкко и Шимона на освещённые факелами лица сокурсников смотрят твари. Он уже знал, что решит Круг: расклад сил никаких сомнений не оставлял. Давнее ощущение холодной тёмной волны пришло снова, и кольварранец с абсолютной ясностью понял: в этот раз не выплыть. Оле, Зоран, Ивка теперь могут говорить всё, что угодно: Нильс убит, а это решает всё.
А если придётся пойти против этих троих и тех, кто встанет рядом с ними? – Его собственная тварь сыто зажмурилась. Она знала ответ. Лацо прислушался к рёву моря. Говорят, вдруг вспомнилось ему, что в такие ночи их Хала, трёхголовый, девятиязычный, шестикрылый и двенадцатихвостый дракон, тот, что замер навеки, околдованный, между ганверовской башней и крыльцом Второго корпуса, оживает. Говорят, будто Хала в такие ночи чувствует сильный голод; однажды он поднимется в воздух - и в поднятом им смерче Дурмштранг погибнет. Какая глупость, прости Медея. Какая глупость. И зачем им Хала? Они и сами могут. Тварь осторожно сделала первый шаг. Лацо прикрыл глаза. Уже неважно, что правильно, а что нет. Неважно, что когда-то давно, меньше часа назад, в холодной аудитории горели свечи, боль отступала, и грезилось, что всё станет как прежде, как в детстве, когда, плечом к плечу, они, кольварранцы, были сильнее всего света. Потому что остались только твари, жадно глядящие отражениями с тёмного стекла окон.
Я знаю, что, если сейчас провести ладонью по замерзшему молочно-белому стеклу, то от тепла руки морозные узоры начнут таять. Сегодня воскресенье, и утро хорошее, тихое и спокойное. Рассвет только начинается, и солнце подсвечивает стекло так, что то переливается розовым и жёлтым. Только боль стискивает виски при каждом движении головы. Кирка и Калипсо, как я ненавижу её, эту свою слабость, эту фамильную болезнь… В верхней гостиной нас только двое, я и Ивка. Здесь холодно, и братья-кольварранцы предпочитают нижние этажи. Пусть. Я сижу там, где успела сесть, когда начался приступ, и чувствую щекой шершавое дерево, такое же холодное, как всё вокруг. Если не шевелиться, то сейчас зелёные разводы перед глазами исчезнут. Больно так, что даже думать невозможно: мысли как противный серый туман. Гадко. Ненавижу это состояние, когда, кажется, готова сделать что угодно, лишь бы это мучение закончилось – если бы силы были. А сил почти нет, остаётся лишь на то, чтобы тихонько подвывать и спрашивать, за что, за что, Цирцея? Почему именно я? Я не подвываю. Я молчу, хотя у меня «низкий болевой порог». И вообще, «почти полное отсутствие способностей к Тёмным Искусствам», хотя это к делу не относится. Теперь боль клубится, неясная, расплывчатая, тёмная. Словно я сижу так уже несколько часов. Или дней. Нет, не дней, наверное, всё же не дней. Ощупью ложусь набок. Мне всегда кажется, что, как только лягу на холодное белое дерево, станет легче. Глупо - туман разлетелся грязными красными всполохами. Мне никогда не бывает легче. Но всё-таки можно подобрать коленки к подбородку и открыть глаза. Я люблю смотреть на то, как Ивка работает – сосредоточенно, вдумчиво, одухотворённо. Но сейчас даже от вида её движений к горлу подкатывает тошнота. Я знаю Ивку уже лет восемь, может быть, девять. Мой отец был знаком с её опекунами… Ах, эти старые добрые кровные узы! Круговорот лиц затягивает. Воздух становится ватным, и я не могу им дышать. Приходит противный приторный запах. Мерзость. Ивка тревожно поглядывает на меня и бросает в котёл первый компонент зелья – засушенный папоротников цвет. Её взгляд я не вижу, а чувствую, кожей, и мне становится холодно и неприятно. Ненавижу запах папоротника - сладковатый, с примесью гнили. Вода окрашивается то синим, то оранжевым, пока Ивка высыпает в неё хрупкие светло-фиолетовые лепестки. Я великолепно знаю процесс, наблюдаю за ним уже много лет. И оттого, что я точно знаю: мучаться мне осталось ровно восемнадцать минут, не легче. Перед глазами плавают пятна, сейчас, для разнообразия, алые. Следующие несколько секунд я ничего не соображаю от боли, но потом подрагивающие в висках иглы притупляются, и я снова вижу встревоженную Ивку. — Катарина… - шепчет Ивка, глядя на меня. Переживает. Она никогда не умела относиться к чужой боли спокойно. Забавно, на самом деле: я уже привыкла, а она - всё ещё нет. Конечно, зелье должна варить я. Но боль пришла неожиданно – так бывает редко, раз в несколько месяцев. Именно из-за этого мне пришлось учить Ивку приготовлению этого зелья: оно моментально свёртывается, варить впрок – пустая трата сил и ингредиентов… Ивка не алхимик, но сумеет сварить эффективную настойку. Теперь толчёные зубы дракона. Я наблюдаю, как серая пыль тонкой струйкой высыпается с ладони Ивки в котёл. В воде она пойдёт чёрными разводами, а потом поднимется на поверхность десятками мелких пузырьков, поэтому сразу же вслед за ней надо бросить ложку патоки грюмошмелей. Вкус у варева отвратный, тот мой предок, который написал «употреблять внутрь», видимо, никогда совету не следовал… …Андрей тоже никогда советам не следует, неожиданно приходит мне в голову. Впрочем, Лидер Зима, он особенный. Он всегда всё понимает – и знает почти всё. Страшно это, между прочим. Андрей, пожалуй, единственный, кого в нашем Круге мне следует опасаться. Но Лидер умён и обладает обострённым, даже гипертрофированным, на мой вкус, чувством справедливости - гремучая смесь. И я рада, что у него на пути в прошлый раз оказалась не я, а Янко Зогров. Лестница мары – какое продуманное, изящное решение проблемы… И Круг промолчал. Даже Оле, староста, и тот…
Голова изнутри расчерчивается тяжёлыми литыми рельсами. Потом начинает шуметь море, и тяжелеет затылок, и всё захлёстывают грязные волны цвета камня. Ивка мерно постукивает ложкой по стенкам котла, и этот звук дрожит в висках, проходя сквозь меня, и очень больно... Кажется, я всё-таки не выдержала: выражение лица Ивки совсем несчастное. За эти годы я успела её изучить. Обычно Ивка очень спокойная, редко смеётся, в основном внимательно слушает других. Большинство наших думают, что она стала такой после смерти матери, но я знаю, что это не так. Ещё когда мы познакомились – а было нам тогда по восемь лет – она уже была безнадёжной умницей. Так бывает с людьми, которые слишком рано поняли, насколько они талантливее окружающих. Два крыла шелкокрылки, смешанные с шерстью крюкорога, отправляются вслед за патокой. Потом, когда зелье будет процежено, вся эта смесь будет издавать настолько мерзкий запах, что даже я иногда не выдерживаю, а уж Ивка-то... Дело в том, что наша милая девушка с неплохими задатками в колдомедицине и обширными познаниями в гербологии, наше солнышко кольварранское, к которому так доверчиво льнут мальки не только из нашего, но и из других Кругов, оборотень. Со всеми вытекающими. Разумеется, когда я это поняла, уже в Дурмштранге – в Школе сопоставить лунный календарь с исчезновениями однокурсницы времени много не понадобилось – к Наставникам не пошла. И не пойду, но Ивке об этом знать необязательно. Я не шантажирую её, но такая зависимость от другого человека всё равно должна Ивку тревожить. На её месте я бы уже точно что-нибудь придумала. Но её останавливает то, что только я могу сварить ей волчьелычное зелье. Может быть, ещё пара человек может, но вопросы, вопросы... Да, забавная деталь: у Директора Дагомирова племянника растерзал оборотень. Боль ритмично пульсирует, заполняя своими волнами всю голову, сбегая по волосам, свёртывается комками у артерии. Осталось десять минут. Мне снова становится холодно, и мозг, окончательно сдавшись, превращает ощущения в цвета: теперь иглы ярко синего цвета колют в глаза. Когда они впиваются в зрачки, я вижу, как их кончики окрашиваются серебром. Красиво. Но больно… Единственное, что нас держит рядом – но уж крепко – это наша общая тяга к знаниям. В любой форме. Помню, меня поразило, как Ивка, ещё на первом курсе, ругалась, не обнаружив в новом учебнике по рунам четыре главы несколько… предосудительного содержания. Она зачитала предисловие вслух, в гостиной, с интонациями, от которых смеялись даже старшекурсники – про полезные обществу знания, ответственность и прочее – и совершенно искренне расстраивалась из-за этих разглагольствований. Смешная, немного наивная, мало приспособленная к жизни девчонка. Какой была, такой и осталась. Хотя и поумнела – ещё больше. Ивка бросает в котёл листья мяты, я слышу запах. Это уже моё усовершенствование. Несколько вылазок в школьные лаборатории за компонентами и две недели, проведённые в библиотеке, в результате позволили снять сонливость, которая приходила каждый раз после приёма зелья и тянулась целые сутки. Осталось семь минут. Боль отступила, ненадолго, потом она обязательно вернётся снова, перед тем, как я выпью зелье, накроет так, что даже дышать станет невмоготу. Но пока я отдыхаю. Между нами очень странная дружба. Даже когда Ивка отдалилась в последние месяцы, я не волновалась: слишком поздно уже что-то менять, как мне, так и ей. Связи-ниточки от человека к человеку в Круге уже протянуты. Тронешь – зазвенит, и я всегда знаю, за какую потянуть, чтобы зазвенело так, как нужно мне. Разве что её близость с Лацо меня тревожила. Он умён, мы уважаем друг друга, может быть, сложись случайности иначе, стали бы хорошими приятелями, даже несмотря на его здорово раздражающую порядочность – в том смысле этого слова, которое обычно в него вкладывает наш новый Наставник по ЗОТС на своей очередной вступительной к уроку нотации. Предмет тоже новый, название – какая прелесть! – развеселило Круги, несмотря на общее мрачное понимание нашего ближайшего будущего. Кстати, Наставник - из авроров. Всё остальное можно логически вывести из этого факта.
Несколько месяцев назад у Лацо убили родителей. С тех пор всё, как отрезало: из тихого омута, с чертями из которого этот рыцарь упорно боролся все семь лет нашего знакомства, поднялись такие твари, что и мне порой страшно. Как было страшно под Новый Год, когда шестикурсники под руководством Зимы выбили систему предупреждения чёрной магии – Гильдия, видимо, сама не поняла, какое хорошее чувство юмора в очередной раз продемонстрировала – и Лацо, Росен, Шимон, Гордон и Александр прошлись по корпусам, аккуратно расправляясь со всеми, кто имел неосторожность перейти дорогу Кругу после конца Войны. К ответному рейду Кольварран был готов: лабиринты ставили лучшие заклинатели, по этажам были закручены несколько «веток», на всякий случай… Но ответа не последовало, и в очередной раз Зима, который стоял за всей этой тихой войной с самого начала, оказался прав. Ивка тогда рыдала у меня на плече, больше от усталости, чем от горя, и я терпеливо её успокаивала, скрывая, как дрожат руки. От волнения. Я знала немного больше Ивки. Боль поднялась снова. Теперь она скользит внутри головы тяжёлыми бусинами тёплого, красно-коричневого цвета. Бусины вяло текут вниз по бесконечно длинной нити, и голова кружится, хотя я и лежу на полу. Больно, великая Медея. Очень больно, особенно когда бусины касаются моей головы изнутри: они раскалённые. Кругам сейчас тяжело, особенно нашему. Кольварранцы слишком любят изменять мир, масштаб изменений имеет для нас второстепенное значение – может быть, поэтому Круг так часто оказывается на неизбежно проигрывающей – пока проигрывающей – стороне. Нам не повезло. Мы оказались среди тех, кого новое будущее поманило, а сражаться за себя не позволило. Обидно опоздать родиться совсем немного, на какой-то год, очень обидно. Но, возможно, оно и к лучшему. Война, в первую очередь, выбила из организации фанатиков, что хорошо само по себе. А то, что это сейчас позволит нам – мне, Андрею, Гордону, Александру - очень быстро подняться на самый верх – лишь приятное дополнение. Бусины свернулись в кольцо, превратившись в чётки. Картинки начинают перетекать друг в друга за несколько минут до того, как зелье будет готово окончательно. Я не видела, как Ивка бросила в него листья асфодели и корни лотоса, но знаю, что сейчас настойка начинает медленно закипать. Остался ещё один ингредиент, последний – вытяжка из дубовой коры. В январе по вечерам мы подолгу разговаривали. Это было очень сложно: наша умница признаёт логику и только логику. Эмоции совершенно не сдерживает, её блок, закрывающий сознание, хлипкий. Но если она успеет подумать до того, как делать – всё, переубедить её не сможет ничто. Разве что, может быть, попробовать Imperio... Хорошая идея, тихо улыбаюсь себе, и чётки превращаются в змею, вцепившуюся в свой хвост. Боль нарастает, и память начинает подсовывать страницы прочитанных книг, виденные картинки, реальные и выдуманные. Но пока я держусь молча. Ивка сдалась. Я умею убеждать, и я старалась. Ивка засомневалась, а это уже была победа. Потом мне здорово помог наш староста. Оле оттолкнул её, сам не заметив, обидел страшно, так, как нарочно не придумаешь. И Ивка, снова молча плача рядом со мной в этой же верхней гостиной, сдалась. Вовремя сказанные слова, вовремя подвернувшиеся ей – с моей помощью – книги… Когда Оле понял, что натворил, было уже поздно. А я приобрела ещё одного врага. Стоила ли эта игра свеч, сама пока не знаю. Змея покрылась тягучей чёрной смолой, затвердевшей от соприкосновения с воздухом – так твердеет настойка из рога единорога – и стала серебристой лианой, которая выбросила на дальнюю стену множество серо-зелёных отростков. Я помню, что видела это растение в трансильванском гербарии из Чёрного Архива. Нет, я не стану больше уговаривать Ивку сейчас. Я дам ей несколько лет, чтобы она сама убедилась в моей правоте. И тогда, возненавидев эту жизнь, несовершенную, полную необоснованных запретов, этих людей, не желающих видеть в ней никого, кроме как дочь Тех-Самых-Мирославичей, она вернётся ко мне. А уж если кто узнает об её особых отношениях с луной... Но это мой резервный козырь, и использовать его мне не слишком хочется. Возможно, потому, что её всё же можно назвать моим другом, а, возможно, потому, что ещё неизвестно, как поведёт себя взбешённая Ивка. Растение покрылось цветками. Лепестки острые и узкие, чёрного цвета. Сейчас они разлетятся отдельными листками пергамента – я знаю эту галлюцинацию, она повторялась уже несколько раз. Осталась минута-полторы.
Организация до конца не разгромлена, это понимаем все мы. Но Тёмному Ордену нужно время, чтобы восстановить силы. Первые несколько лет будет затишье, но потом… Я впервые благодарна Зогрову за его фанатичную страсть к истории. Я знаю, что произойдёт через два-три года: начнутся амнистии и пересмотры дел. Начнутся публикации, и общество, которое к тому времени уже забудет, как можно бояться, возмутится размерами власти Министерства, а в особенности – Гильдии авроров. Потом Школа снова обретёт суверенитет, который у нас отобрали два месяца назад. Директор Дагомиров тоже это знает и потому лишь добродушно посмеивается над нововведениями авроров. А потом, может быть, вернётся и Тёмный Лорд. А может быть, и не вернётся, но звание это – переходящее. Лишь бы человек был хороший… Лепестки медленно отрываются и летят, кружась, вниз. А потом, уже листами пергамента, вспыхивают, и ветер гонит их прямо ко мне. Резко темнеет, я уже не вижу ничего, кроме горящей бумаги, кроме двух цветов – красного и ослепительно белого. Листы спускаются, все с разной скоростью, рассыпая за собой хвосты искр. Они падают на меня, и я кричу – уже в голос, мне больно, мне так больно, что я уже мечтаю потерять сознание, и темнота меня всё-таки накрывает. Ивка разжимает мне зубы и силой вливает зелье. Я чувствую совершенно неповторимый, нестерпимо отвратительный вкус настойки, а край кубка привычно холодит губы. Первый глоток, как всегда, наждаком обдирает горло, потом становится легче. Медленно возвращается зрение, и мир постепенно приходит к нормальным цветам. Ивка смотрит на меня взглядом, от которого мне становится не по себе: задумчивым, внимательным, в котором уже нет тревоги. Она знает, что успела и что всё сделала правильно. И ещё она знает, что именно я подтолкнула её к Тёмному Ордену. Знает и горько улыбается, самыми уголками рта. Но, видимо, нас действительно связывает теперь слишком многое – и, заметив, что я очнулась, она позволяет появиться в своём взгляде беспокойству, которого ровно столько, сколько надо. Скоро полнолуние. Белое дерево холодит щёку, и я сажусь, с облегчением чувствуя: боли нет. Солнечные лучи успели растопить белые узоры на стекле. Впереди у меня вечность, две недели, а если повезёт, то и три, и я уже знаю, на что их потрачу. И теперь я абсолютно уверена в том, что в нашем Ордене будет на одного колдомедика больше.
Росен нежно провёл кончиками пальцев по лицу Хельги. Она потянулась за его ладонью, потёрлась щекой о его руку. Потом они снова замерли: он – прижавшись спиной к камню, она – положив голову ему на колени, лёжа с закрытыми глазами. О чём она думала, он не знал. Снег на прибрежных скалах уже стаял. Лёд, покрывавший море, стал тонким и прозрачным, и сквозь него просвечивала тяжёлая чёрная вода. Небо тоже было особенным, мартовским – серым и странным. Дул тёплый ветер, и Росен подумал, что эта безумная, смертоносная, непрощаемая, но решившая всё зима, наконец-то, закончилась. Здания Школы высились позади них: тропинка, по которой двое спустились сюда, начиналась у развалин старой крепостной стены, как раз за вальденовским корпусом Ветров. В тишине было особенно ясно слышно, как внизу ровно бьётся море и шумит сзади сосновый лес, скрытый от их взглядов тяжёлым каменным лабиринтом Дурмштранга. Ему не хотелось смотреть назад. И даже когда закричал сирин, пронзительно, отчаянно, тоскующе, Росен вздрогнул, но не обернулся. Но Хельга приподнялась на локте и, встретившись глазами с его взглядом, беззвучно сказала: «Не к добру». Тогда он нагнулся и быстро поцеловал её. Потом он выпрямился; здесь, на берегу, ему было хорошо. Возвращаться не хотелось. Хельга вздохнула и села рядом. Хотела отодвинуться – он не позволил, притянул к себе и обнял. Не пытаясь больше сопротивляться, она прижалась к нему, и они снова замерли на несколько минут. Потом сирин закричал снова. Дурная примета… — Что происходит в Кольварране? Он усмехнулся, молча коснулся губами её виска – там, где ещё не зажила ссадина, оставшаяся с последнего занятия по ЗОТС. Росен мог бы сказать, что внутренняя политика Кольваррана – это дело только его Круга; но Новый Год яснее ясного показал, что это не так. Отвечать не хотелось, но он всё же заговорил: — Всё по-прежнему. Александр открыто агитирует за Тёмный Орден. Гордон, Катарина, Лацо и Шимон продолжают заниматься Тёмными Искусствами. Андрей… - Росен поморщился. – Что делает он, думаю, не знает никто. Ивка забросила учёбу, рисует – неплохо, я бы сказал. Оле возится с младшими. Шестикурсники регулярно выбивают систему предупреждения чёрной магии… Всё как обычно. Он говорил спокойно, тихо, вспоминая лица однокурсников – такие разные, такие знакомые, такие… близкие, несмотря ни на что. — Ещё Зорана убили. Но это ты знаешь и без меня. Хельга молча слушала. И Росен добавил абсолютно искренно: — Я был против этого убийства. Хельга вскинула на него глаза – тёмно-серые, такие весенние, которыми он никогда не уставал любоваться. Сейчас, когда она смотрела на него так, он почувствовал – снова, в тысячный раз – что мог бы любить её. — Я боюсь, - просто сказала она. «За тебя и за себя». — Не стоит. Осталось всего несколько месяцев. - Он смотрел на холодное море. За Хельгу он перестал бояться два месяца назад, когда в прямом разговоре Андрей – а Зима был Лидером этой войны; Росен поразился, насколько точным было случайно подобранное определение, Лидер войны – подтвердил: с её головы не упадёт ни один волос. И Росен, давя в себе неожиданный страх, заставил себя успокоиться. В той войне, что тлела между Кругами, решающими были слова трёх человек: Лидера Кольваррана Андрея Зимы, Лидера Альрена Борислава Милева и Лидера Вальдена Ежи Любомирского. Но Андрей обещал, Ежи не тронет человека из своего Круга, а Борислав – Борислав не посмеет… Страх всё же коснулся его, но Росен, стиснув зубы, отбросил сомнения. Ежи и Борислав не посмеют. Потому что пройдёт ещё месяц, и он, Росен, фактически встанет на место Зорана. Это все трое понимают уже сейчас – и хорошо, потому что даже те, кто захочет причинить вред Хельге, остерегутся навлечь на себя месть Лидера Кольваррана. А за свою собственную жизнь он не боялся никогда: сначала не было причин. Позже причины появились – но появились и друзья: Лацо, Андрей, Гордон. Когда-то рядом был Оле.
Оле… Оле всегда был другим, и война лишь ускорила неизбежный разрыв. В один прекрасный день, а вернее, в ту треклятую ночь, когда убили Нильса, стало окончательно ясно: Оле больше не с ними. Осознание этого принесло боль, и до сих пор иногда ночью по спине пробегал неприятный холодок. Но наступала пора взрослеть. Ветер быстро гнал по небу грязно-серые облака. Хельга легко коснулась его лица. Он обернулся к ней, спрашивая взглядом, что случилось. Она улыбнулась – чуть отстранённо и нежно, наклонила голову – так, что волосы рассыпались по плечам. Росена захлестнуло острое, щемящее чувство, которое, наверное, даже он мог бы назвать любовью. Хельга прервала их молчаливый диалог. Потянулась к сумке и достала из неё что-то. Он смотрел на неё, чуть настороженно – больше по привычке, нежели действительно не доверяя ей. Она едва заметно улыбнулась: — Дай руку. – И когда он послушно протянул ей ладонь, она быстро завязала на его запястье браслет. Он знал такие и лишь удивлённо вскинул голову: сплести вальдено, как называли такие вещи в Школе, могли немногие. Это был особый подарок. Он взглянул на браслет: нити трёх цветов – малахитово-зелёного, серебряного и чёрного – образовывали сложный узор, в который были искусно вплетены странные серебряные же бусины. — Это трансфигурированные цветы асфодели, - ответила Хельга на незаданный вопрос. – Здесь стандартные чары: на твоей крови он сможет выстроить щит, а в неактивном режиме поддержит твои простейшие заклинания. – Она странно беспомощно и тревожно пожала плечами и заглянула ему в глаза: — Нравится? Он задумчиво смотрел на неё, в очередной раз удивляясь силе её таланта. И правда, особый подарок. — Конечно. – Он поцеловал ей руку. Потом, уже нарушая этикет, поцеловал её ладонь. Дурачась, она попыталась вырвать руку, он осторожно удержал её, почти разорвав касание. Она попробовала вскочить на ноги, но он, предугадав её движение, поднялся на секунду раньше её… Спустя ещё несколько минут этой игры оба снова опустились на камни, прогретые мартовским солнцем, на этот раз – вытянувшись рядом на животах и глядя на горизонт. Положив подбородок на скрещенные руки, он лениво смотрел на появившиеся далеко, там, где небо смыкалось с морем, тёмные тучи. Наверное, ночью будет буря… Они пролежали так почти час. Потом начало темнеть, и он, поднявшись первым, подхватил её на руки и понёс обратно, к Школе. Хельга обняла его за шею, приникнув к его плечу. Росен снова не смог понять, о чём она думает, но это для него сейчас не было важно. На ужин они успели. Уже идя к своей сидевшей отдельно компании – Андрей приветственно махнул рукой – Росен обернулся, чтобы ещё раз увидеть её. Хельга, говорившая с Ежи, словно почувствовала взгляд кольварранца, подняла голову – и улыбнулась, открыто, радостно, как не улыбалась уже давно. Он качнул головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы не улыбнуться в ответ: сейчас вокруг было слишком много братьев-дурмштранговцев, чтобы можно было позволить себе эту роскошь. Росен не хотел, чтобы Хельга пострадала из-за его личных счетов с доброй половиной студентов. Он был абсолютно уверен, что её не тронут в столкновениях Кругов, в разумности Лидеров он не сомневался, но личная ненависть - он знал это слишком хорошо - делала людей непредсказуемо глупыми и заставляла его сейчас быть осторожным.
Осталось всего несколько месяцев, напомнил он себе. За ужином разговаривали в основном о делах. Скользнувшие несколько раз намёки он проигнорировал, и, по молчаливому согласию остальных кольварранцев, тему больше не поднимали. Андрей был особенно внимателен. Заметив это, Росен внутренне подобрался, предчувствуя, что важный разговор – тот, что был начат ещё в декабре, незадолго до убийства Нильса – скоро получит своё продолжение. Но теперь Росен был спокоен: он знал, что ответить. Потом, уже когда дурмштранговцы расходились после ужина по своим корпусам, он сумел в толпе найти Хельгу и незаметно пожать её ладонь. Она обернулась, чуть растерянно глядя вокруг, но уже через мгновение заметила его и улыбнулась. Он ушёл вслед за своими, унося с собой тепло этой улыбки. В нижней гостиной почти никого не было. В камине тихо потрескивал огонь. Вслед за Росеном в дверь ввалилась компания второкурсников, но, стоило им увидеть старшего, они тут же исчезли. Катарина, сидящая у стены – он не заметил её сразу – улыбнулась, подняв бровь одновременно саркастично и понимающе. Он ответил ей такой же ухмылкой, и девушка, покачав головой, снова вернулась к фолианту. Росен постоял ещё несколько секунд, а потом подошёл к ней, сел рядом. Мельком глянул через плечо, увидел вязь символов Высшей Алхимии и поморщился. Призвал со стеллажа «Запрещённые Руны» и углубился в чтение. Ему было хорошо. Хельгин подарок потеплел, но Росен терпеливо ждал, пока вальдено привыкнет к владельцу. Катарина дружелюбно молчала рядом. Росену было по-настоящему уютно здесь, в гостиной его Круга. О Кольварране ходило множество слухов и сплетен, пожалуй, их Круг был притчей во языцех всей Школы. Но Росен твёрдо знал, что нигде больше не бывает такой дружбы, такого братства, такого удивительного единства. Кольварранцы были коварны. Коварны и расчётливы, и порой казалось, что интриги составляют основу их жизни. А на самом деле, это была всего лишь игра, как волшебные шахматы, где умение просчитать ходы соперника, расположить ловушку точно в том месте, где должна была располагаться западня для тебя, где умение использовать ситуацию, не подлаживаясь под неё, где умение создавать ситуацию, были самым ценным даром. Кольварранцы были злопамятны. Они были своенравны и жестоки. И почти все они, все, кто дошёл до седьмого курса, были честолюбивы – по праву, ибо были талантливы. Но у Кольваррана существовала и другая сторона. Кольварранцы умели быть благодарными – иные здесь не выживали. Они были бескомпромиссны – но и принципиальны одновременно. Они не лгали друг другу – ведь талантливо умели не договаривать. Здесь тщательно улавливали малейшие нюансы и обожали всевозможные головоломки, здесь острота ума ценилась превыше всего... Это было единство самых разных чувств и эмоций, мыслей и взглядов, увлечений и, наверное, даже веры. К седьмому курсу они становились настолько похожими друг на друга, что, казалось, в их жилах течёт одна и та же кровь. И Росен, сумев лишь зимой шестого курса до конца осознать всё это, теперь наслаждался каждой секундой своего существования в Круге. Опасная игра, но какая же манящая, удивительная… Какая кольварранская. Росен размышлял над этим, читая параграф, но не вникая в смысл строк. И когда Катарина встала, с шумом захлопнув книгу, он поднялся тоже. Обменявшись вежливыми полупоклонами, они разошлись: она – наверх, он – направо. За окном было темно. Шимон и Александр уже спали, Гордон дочитывал какую-то книгу по истории, тихо шелестя страницами. Росен провалился в сон мгновенно, стоило ему только укрыться тёплым одеялом. Но ночью ему стало плохо. По телу полз жар, в бреду по потолку бродили какие-то тени. Росен выбрался из постели и с трудом добрался до ванной. Открыл кран, и ледяная вода ударила в ладони. Он умылся, но это не помогло. А потом мир совершил подлость: погрузился в полную темноту. Очнулся Росен от приглушённых голосов, раздававшихся где-то совсем близко к пределам его сознания. — Дайте пока кто-нибудь воды. И лёд... Ему понадобилось время, чтобы узнать голос Ивки, ставший совершенно чужим. Росен почувствовал, что кто-то поднимает его голову, и услышал хриплый голос Андрея: — Пей. Пей немедленно! — Да не слышит он тебя… Росен с трудом повернул голову и открыл глаза. С болезненной чёткостью увидел склонившееся лицо Андрея, бледное и мрачное. — Слышит. Пей, говорю! Росен послушался. Первый же глоток странной, с привкусом можжевельника и смородины, настойки прояснил сознание. — Так. Теперь это… Росен хотел спросить, чем они его отпаивают и помнят ли, что у него аллергия на дубовую кору, которая входила в большинство зелий, но Лацо, севший рядом на пол, его мысль угадал: — Пей, в нём нет коры. Это собьёт жар.
Хотя жар почти не чувствовался. Даже боли не было, настоящей боли – как та, которая от Круциатуса. Но Росен послушно выпил, и почувствовал, что стало легче. Потом услышал несколько лечебных заклинаний, по животу прошлась щекотка Целебного тумана, и боль ушла совсем. Росен вытянулся на холодных камнях пола, подумал немного и сел. Его тут же поддержали несколько рук. Он огляделся: вокруг него сидели все семикурсники, встревоженные, злые, окончательно проснувшиеся. Чувствуя себя отвратительно слабым, Росен хотел подняться на ноги – Лацо положил ему руку на плечо, удержал: — Куда? Сиди… Катарина и Ивка плотнее закутались в мантии. Росен присмотрелся: девчонок вытащили из постелей; да и парни были одеты наспех. «Я их испугал». Такое случалось, чаще всего после занятий по Тёмным Искусствам: ночью кому-то становилось плохо, у кого-то бывали кошмары, кому-то была нужна срочная медицинская помощь. Да и в повседневной жизни травмы в Школе были неизбежным злом. Росен хорошо помнил это чувство беспомощности, которое испытал в первый раз, глядя, как шестикурсник Асбьёрн – пожалуй, один из лучших целителей Кольваррана на памяти Росена – вытаскивал из рук тогдашнего первокурсника Зимы маленькие чёрные осколки зеркал из лодаровской ловушки. С тех пор прошло много времени, Росена самого много раз поднимали вот так, посреди ночи – тревожным шёпотом и больно стискивавшими плечо пальцами. Но в положении того, кому оказалась нужна помощь, он был впервые. — Что случилось? – Сознание было совершенно ясным, только слабость во всём теле раздражала. Лацо пожал плечами, Катарина оценивающе сощурилась. Все остальные, уже успокоившиеся, потихоньку отодвигались к стенам. Росен по старой привычке нашёл взгляд Андрея – и почувствовал, как земля уходит из-под ног: во взгляде Лидера было что-то, что заставило вспомнить давнюю стычку с Альреном, когда искалечили альреновского старосту, Кристофа… — Откуда у тебя это? – Лидер тяжело смотрел на Росена. Тот присмотрелся и вздрогнул, но тут же взял себя в руки, бесстрастно глянул в ответ: — Уже неважно. – У Зимы в руках был подарок Хельги. — Ты издеваешься?! – Гордон растерянно переводил взгляд с одного на другого. Опасно внимательным стал взгляд Катарины, в глазах Лацо мелькнула тень узнавания и недоверие, а Оле смотрел спокойно и не спешил вмешиваться. – Ивка и Андрей тебя едва вытащили… — Что это? – Росен нетерпеливо перебил Розье. — Руны я до конца разобрать не смог, - честно признался Оле. Это убило последнюю надежду Росена: Андрею он мог бы не поверить, мог бы найти основания усомниться, но не доверять Оле он не мог. Кристальная честность старосты была известна Росену слишком хорошо. – Но то, что нашёл: Руна мучений, здесь, здесь и здесь – сплетённая по частям, красивое решение, потом два Ключа Легилимента в модификации де Бейль… Обрывая поток смутно знакомых имён и названий, Росен кивнул головой на колбу в руках старосты, замечая отсутствие серебряных капель на вальдено – тех, что Хельга назвала цветами асфодели – и уже догадываясь об ответе: — А это? – А это, - Оле осторожно качнул на дне склянки маслянистую жидкость, - слёзы анчара. Трансфигурированные. — Слёзы анчара? — Яд. – Лаконично уточнила Катарина. – Росен, этим занимался очень хороший трансфигурант: преобразовать физические свойства зелья, сохранив его эффективность – здесь талант нужен.
Действительно, талант. Росен прикрыл глаза. Он легко угадал всё остальное. Понял даже причину: значит, те слухи были верны… Под Новый год кольварранцы прошлись по четырём Кругам, не миновав и Вальден. Оттуда погибли двое. Росен резко, со свистом втянул в себя воздух, опустил голову на грудь, не справляясь с внезапно ударившей болью. Словно сквозь сон услышал вскрик Катарины: — Андрей, помоги!.. Росен пришёл в себя через несколько часов, под пледом на диване в верхней гостиной. Рядом сидел Андрей. Лидер молчал, и Росен понял: знает. — Не трогай её. - Голос отказывался слушаться, и вместо твёрдого предупреждения вышел невразумительный шёпот. — Если бы Оле нашёл тебя на четверть часа позже, ты бы умер, – спокойно ответил Андрей. — Пусть. Её – не трогай. — Ну и… - Лидер прикусил губу. – Неужели ты её действительно так любишь? — Я не хочу её убивать. — Да я и не настаиваю, чтобы это был ты. Я даже не настаиваю на убийстве… Росен отвернулся, прекращая этот ненужный разговор, и Андрей замолчал. В этой тишине предрассветного времени Росен лежал, вспоминая и прощаясь. Внутри словно что-то выгорало. Утром он встретил Хельгу на скалах. Она молча сидела, склонив голову, а её пальцы ловко сплетали вальдено – на этот раз из алых и оранжевых нитей. Он подошёл, и, когда она вскинула голову, в последний раз посмотрел в её глаза – особые, весенние глаза девушки, которую он, наверное, смог бы любить. Сзади подошли Андрей и Катарина, и Росен шагнул к ним, встал рядом. Море мерно билось о берег. За их спинами надрывно кричал сирин. Наступала весна.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
