|
|
| moderator
|
Пост N: 294
Зарегистрирован: 31.01.06
|
|
Отправлено: 17.10.06 18:23. Заголовок: Re:
Скоро десять месяцев, как я живу в заложниках.
Я помню, как это началось. Это всегда начинается, когда меньше всего ждешь. Когда просто едешь в метро. Просто поднимаешь глаза, и видишь на сиденье напротив женщину необыкновенной красоты в черном платке с серебром, и думаешь, что так могла бы выглядеть Белла...
Ты смотришь на нее и еще не знаешь, что твое время пришло.
Что в твоей голове уже идет война.
Война необъявленная, война партизанская, та самая современная, "сетевая" война, герилья, "вооруженные беспорядки", экстренная ситуация, ЧП. Где-то уже взрываются бомбы на улицах Белфаста, уже едут на джипах боевики "Сендеро Луминосо", уже рокочут вертолеты, а горы, покрытые лесом, накрывают ковровые бомбардировки.
Все это - уже.
А ты спокойно едешь в метро, тебе уютно в твоей голове, как в доме, где горит лампа, и тепло, и ты пьешь чай. Между тем война уже рядом. Уже у твоего порога.
Ты не узнаешь об этом, пока женщина в черной маске не откроет твою дверь ударом ноги.
***
Именно так ко мне, в мой внутренний дом, когда-то пришла Белла.
Белла никогда не спрашивает разрешения войти. Она просто выбивает дверь.
Я отлично помню, как она стояла на пороге моего"я", полураздраженно-полупрезрительно оглядывала окружающую обстановку, и меня, перепуганную и растерянную, и при моей попытке дернуться совершенно без эмоций сказала: "Стоять".
А потом - "Руки за голову".
А потом - "Лицом к стене".
Дальше я уже не видела, а только слышала - как она впускает в дом остальных, и как они мгновенно, бегом несутся по коридорам, распахивают все двери, обыскивают помещения, безжалостно выкидывая все постороннее - вон, все вон. Все, чем я жила, все, чем я была, - мою личную жизнь, мою религию, мои интересы, книги, которые я читала, фильмы, которые видела, мысли, которые думала, - все это безжалостно вышвыривается вон из моей головы, из моего дома, рвется, ломается, сжигается, чтобы ничто не мешало.
Чтобы ничто не отвлекало.
А тем временем уже выбиваются оконные стекла, и на подоконниках устанавливаются пулеметы - огневые точки, и кто-то уже говорит у меня за спиной по рации, кто-то подходит рассмотреть компьютер, тяжело ступая гриндерсами по осколкам стекла и клочкам бумаги на полу, и мне наконец разрешают обернуться, и я смотрю, в ужасе и оцепенении, как они снимают черные маски, чтобы я могла их наконец рассмотреть.
С тех пор я так и живу.
Поначалу они все для меня на одно лицо, говорят на непонятном языке, я не знаю, чего они хотят, не могу понять их требования, я боюсь их, но старательно делаю все, что они велят. А они расхаживают по моему "я", как у себя дома, они хозяйничают в моей голове, они устраивают штаб, они проводят сигнализацию, они беспрерывно курят крепкие сигареты, заваривают литрами кофе, и в доме никогда не выключается свет, и постоянно сменяются дежурные на огневых точках, и меня никогда не оставляют одну.
Правда, за хорошее поведение иногда дают поспать.
Раньше всех я начинаю отличать Беллу, потому что она пришла первой. Но ей-то как раз наплевать на меня. Белла курит в углу сигареты Captain Black и, закрыв глаза, выдыхает тонкой струйкой дым, пахнущий вишней, и смеется с кем-то, и стряхивает пепел на ковер, и небрежно вертит в руках мои фотографии в рамках, прежде чем бросить их на пол и наступить ногой.
У меня уже нет права на личную жизнь.
С этого начинается Casus Bellae.
Потом я привыкаю к Рудольфу и начинаю любить его, потому что он защищает меня от Беллы, и рассказывает мне все, что мне нужно знать, и даже - вечно уставший и сонный, в растянутом свитере и с чашкой кофе в руках - единственный из всех выслушивает мои проблемы в реале. Мое аналитическое alter ego. Тот, кто раскладывает все по полочкам. Тот, кто знает ответы на все вопросы. Тот, кто диктует мне тексты, сидя на краю моего стола, и орет на остальных, чтобы они заткнулись и не мешали мне работать.
А их много. Их все больше и больше - и любимый мой Розье, светловолосый бог войны, ужасный бабник; и вечно раздраженный, потому как вся ответственность на нем, Долохов; и штурмовики, и разведчики, и аналитики - все они слоняются по моему дому из комнаты в комнату, занимают все кресла, заполняют окурками все пепельницы, нервно меряют шагами комнаты, с интересом рассматривают мой монитор, держат меня под прицелом, вот уже десять месяцев не дают мне ни спать, ни жить...
Потому что им всем надо от меня одно.
Расскажи о нас.
Напиши о нас.
О тех, о ком пять абзацев в каноне, или две строчки, или одно упоминание.
Расскажи о нас, напиши о нас, о том, какими мы были, как мы говорили, дышали, любили, смеялись, воевали. Дай нам пять, десять, двадцать лет жизни перед возвращением в небытие.
"Райтерша", - так они меня зовут.
***
За пару месяцев я привыкаю к ним, а они ко мне, и уже не так меня стерегут, зная, что бежать мне некуда, и уже даже разрешают мне спать без наручников, и ходить в душ без конвоя, и приносят мне яичницу и кофе прямо к монитору, чтобы я не отрывалась от дела.
Никто ведь не знает, как много у нас с ними времени впереди, и не будет ли завтра штурма, и кто из нас выживет после него, и выживет ли.
"Так что ты пиши", говорят они.
Так что я пишу.
А дальше наступает неожиданное. Потому что вместо спецназа, намеренного освободить меня (да какой, к Мерлиновой матери, спецназ, кто во внешнем мире знает, что я заложница, если все описанное творится в моей голове, ну-ну, освободи сама себя, тоже мне, райтерша), являются светлые. Трое суток идут бои, дом ощетинивается пулеметами, с земляным, гулким звуком стреляет гранатомет, меня загоняют в подвал, перенося туда драгоценный монитор (пиши, пиши, райтерша, мы тут сами разберемся), - а потом вдруг становится тихо.
Переговоры.
На переговоры с той стороны является Аластор Муди, и когда он спокойно, как к себе домой, входит в разгромленную прихожую, где нет половины стены, - я смотрю на него непонимающе и еще не знаю, что с этого начнется у меня "Дело Лонгботтомов". А он неторопливо шагает, стуча деревяшкой по засыпанному отбитой штукатуркой полу, и обменивается рукопожатием с Долоховым, а потом вытаскивает из кармана две изрядно помятых коробки. Мне и Белле - единственным леди в доме, если Беллу можно назвать леди (да и меня тоже).
В коробках клубника.
Без льда.
Белла фыркает, но ест ее, устроившись на чудом уцелевшем при обстреле диване и спрашивает, мягко снимая губами клубничину с плодоножки: "А что, Аластор, не терпится наложить свои лапы на меня?".
Но он ее словно бы и не слышит.
Переговоры идут часа три, в итоге стороны решают разделить мое "я", мой и без того разбитый в щепки дом, а я теперь чтобы писала и о тех, и о тех, и планировала операции за Орден Феникса тоже.
"Ты слышала, райтерша?!"...
Так я узнаю Сириуса Блэка. И Эрнеста и Марлену Маккиннонов. И Прюэттов. И Боунзов. И Лонгботтомов.
Орден первого призыва, тех, кому предстоит жить ярко и умереть молодыми.
Поначалу они еще сторожатся. Проводят демаркационные линии, протягивают колючую проволоку, но вскоре им надоедает, и вот уже темные и светлые вперемешку толпятся в моей комнате, пьют кофе и огневиски, курят сигарету за сигаретой, так, что хоть топор вешай, крутят ручки радиоприемника, орут друг на друга, и смеются, и играют в шахматы (темные белыми, светлые черными - им кажется, что это офигенно смешно). Короткая передышка, межвременье, когда они еще (или уже) не жертвы и не палачи, не убийцы и не убитые, не авроры и не арестованные, а просто люди.
Хотя для меня они все, всегда, без исключений - просто люди.
Так расскажи, мать твою, об этих людях, райтерша.
Напиши о них.
***
И я пишу, пишу и пишу. Десять, двадцать, тридцать тысяч знаков в сутки. В реале у меня есть работа, муж и ребенок, но кого это волнует - я ведь заложница. Не можешь днем - пиши ночью, не наше дело, когда ты будешь спать. Они, сменяясь, следят за тем, чтобы я не смела встать от компьютера, а сами, чтобы скоротать время, устраивают танцульки в полутемной комнате - под радиоприемник, под попсу, под тягучую и эротичную Joe le Taxi, и Белла, не выпуская из пальцев коричневой, пахнущей вишней сигареты, другой рукой обнимает Сириуса за шею, и покачивает бедрами в узких черных джинсах, и прижимается лбом к его лбу, и говорит с легкой хрипотцой:
- Ну что, братишка, повоюем? Только чур, я тебя убью.
А он смеется отрывистым, похожим на лай, смехом и отвечает:
- Это еще кто кого, сестренка, кто кого...
А кто-то другой в это время говорит по рации, а кто-то дежурит у огневых точек - уже общих у темных и светлых, - или варит кофе, или курит на крыльце, кто-то оставляет гору немытой посуды в раковине, грязные носки посреди гостиной и лужи воды на полу в душе, кто-то спит на диване, не сняв сапог, а кто-то присаживается ко мне на край стола и, дыша парами огневиски ("Будешь глоточек, райтерша?"), напоминает мне не забыть написать о том, и еще о том, и вот об этом... И рассказывает мне об устройстве эшелонированной засады, и о правильном завязывании веревочной петли, и, смеясь и кашляя от дыма, одинаково весело и деловито повествует, как ломал кому-то пальцы и как ломали пальцы ему самому, а когда я ужасаюсь, пожимает плечами: "Что ты хочешь, это война"...
А я смотрю на них на всех, превративших мою жизнь в осколки, а меня - в придаток монитора, и думаю, что если то, что я испытываю к ним, - ненависть, то что же тогда любовь.
***
Потому что я знаю, что этот день придет. Однажды это случится. Пускай не скоро - но все равно будет.
Когда я отплачу с ними и отсмеюсь, когда пропущу через себя и выброшу в текст все их мечты, страхи, все их войны, любови, шпионские игры и детские воспоминания, когда меня перестанет тошнить от сцен насилия и я уже не буду сходить с ума от планирования операций, когда я напишу последнее слово и поставлю последнюю точку...
Они уйдут.
Сначала, как положено, светлые. Прихрамывая, уйдет Аластор Муди, отсалютовав по-военному, покинут мой дом Прюэтты, умчатся куда-то Маккинноны. Чмокнув на прощанье Беллу ("Пока, сестренка, увидимся в Азкабане"), унесется на летающем мотоцикле Сириус Блэк.
Потом начнут сворачиваться и темные. Снимать пулеметы с огневых точек, выносить из подвала и грузить в джипы ящики с гранатами, набрасывать на машины маскировочную сетку, жечь (тяжелый темный дым поднимается клубами) во дворе дома документы.
Я знаю это заранее. Я вижу, как они проходят мимо меня один за другим и выходят во двор, в серое влажное утро, поеживаясь от утреннего холодка, набрасывая на плечо ремень автомата, торопливо допивая последнюю чашку кофе, говоря по рации, натягивая черные маски с прорезями для глаз...
Уже не вспоминая, кто я такая, разве что кивнут на прощание: "Пока, райтерша. Даст Мерлин, больше не свидимся".
А я стою одна посреди пустого дома и думаю, что я наконец избавилась от них.
Я вольна жить, как хочу, и делать, что хочу.
Я могу уйти из проклятого фандома.
Я выбросила из себя эту заразу фикрайтерства, я спасена из плена, я выпущена с каторги.
Я моргаю, как человек, который годами сидел в подвале и не видел дневного света.
Я могу дышать полной грудью.
Я одна.
Я свободна.
***
И когда я пойму, что да, это окончательно и бесповоротно, - я больше не напишу ни одного фика, безумие кончилось, мания ушла, - у меня останется только одна надежда.
Надежда на то, что Белла, которая сейчас привычно и профессионально окидывает взглядом холл - первая пришла, последняя уходит, - и закуривает сигарету, прежде чем выйти во двор, где джипы уже ощетинились автоматными стволами и кто-то кричит: "Красотка, мать твою, ты где? Только тебя ждем!", - что эта самая Белла, когда-то открывшая дверь моего "я" ударом ноги в шнурованном ботинке, сейчас проявит несвойственное ей милосердие и выполнит мою последнюю просьбу.
Выстрелит мне в висок.
- Fin -
|
- участник сейчас на форуме
