Астрономическая башня

Глава 3

… Хорошо, что Джинни всегда засыпает первой. Беременность дается ей тяжелее, чем мы ожидали, но сон по-прежнему крепок, и она даже не вздрагивает, когда я осторожно вытягиваю руку из ее теплой ладошки и спускаю ноги с кровати, нашаривая комнатные туфли. И будет просто замечательно, если она так и проспит всю ночь и не выйдет ко мне в гостиную – и утром я смогу бодро соврать, что заснул – вот честное слово! – часа на три раньше, чем обычно.

Скорее всего, она не поверит – но старательно сделает вид, что все в порядке. Так легче – и ей, и мне, а из близких о моей бессоннице знает только Гермиона. Только она и Джинни знают, что я давно перестал ходить по врачам – все равно никто не смог ни назвать причину, ни устранить последствия. Да и обследовался я, честно говоря, уступая их просьбам – после всего грех было жаловаться на такую мелочь, как бессонница.

Я и не жаловался. Пил снотворное зелье – раз в три дня, не чаще, перед выходными – двойную дозу, и уж тогда отсыпался. Даже в остальные дни удавалось урвать два-три часа перед рассветом, и, в общем, этого хватало, чтобы имитировать работоспособность и не промахиваться пером мимо пергамента. Я не жаловался. Я и из спальни не выходил бы, ждал бы себе рассвета в кровати, – если бы не… гости, как через несколько месяцев я стал называть тех, кто появлялся в жаркой темноте, стоило мне опустить веки.

… Сириус смеется своим лающим смехом - беззвучно…

… Люпин улыбается грустной задумчивой улыбкой…

… Фред заговорщически подмигивает…

… Грозный Глаз неодобрительно хмурится…

… Фред… Тонкс… Колин Криви… Седрик…

Зачем вы приходите? Я бы умер за вас, за всех и каждого по отдельности, чтобы вы жили. Не пришлось – вы успели умереть раньше. И что теперь?.. Может, скажете что-нибудь… что угодно? Поговорите со мной?.. Мне есть с кем поговорить днем, но все умолкают и отводят глаза, стоит завести речь о вас. Не жалей мертвых, думай о живых, сказал Дамблдор. Живи настоящим, Гарри, говорит мистер Уизли. Рон привозит билеты на квиддич, Гермиона – магловские пилюли в ярких коробочках. Джинни обнимает – крепко. И я живу, стараюсь. Скоро у нас будет ребенок. Если родится мальчик, назовем Джеймсом. Может, скажете родителям? Они не приходят, ни разу не появились. А вы... зачем?.. Может, все-таки скажете что-нибудь?..

Но они молчат. И я ухожу в гостиную. Привычным движением снимаю с полки очередной фолиант. И поднимаюсь из кресла, только когда глаза уже не в состоянии разобрать ни строчки, а в окне алеет полоска зари. В пустой гудящей голове ни единой мысли… нет, одна все же настигает, когда я мешком валюсь в кровать – сегодня гостей больше не будет. И я засыпаю.

Сон… всегда один и тот же – незнакомая улица с одинаковыми домами. Впереди туман, но вглядываться не хочется – я и так знаю, что увижу. Дома и ровные газоны, уходящие в бесконечность. Я один посреди мостовой. Никто не идет навстречу. И от этого почему-то хочется плакать, и иногда, проснувшись, я успеваю стереть с щек влажные дорожки. Иногда не успеваю. Но Джинни у меня умница. И завтра она тоже ничего не скажет.

Эту книгу я вроде бы еще не открывал. Толще остальных и такая древняя, что полупрозрачные страницы напоминают слюдяные пластинки – кажется, тронь, и начнут откалываться хрупкие полоски. «Целебник, или О травах зело предивных и болести утоляющих». Поля чисты… кощунством было бы что-то здесь писать, а у Снейпа если и было в жизни что-то святое, так это книги.

И моя мать. И Дамблдор. И Хогвартс. И чувство долга. И…

Хватит. Хорошо хоть он не пришел ни разу, очень тактично с его стороны… хотя нет, однажды это все-таки случилось – тогда, ранним утром нашей победы, когда я поднялся в гриффиндорскую башню, рухнул на кровать, даже не раздевшись – спать, спать…

И в жаркой темноте, стоило мне опустить веки…

Белое, как полотно, лицо. Окровавленные пальцы, пытающиеся зажать глубокую рваную рану на шее. Тонкие губы, хватающие воздух, выталкивающие: «Собери… собери»… И глаза, в которые я по-настоящему взглянул впервые в жизни.

Снейп. Он ведь еще там, в хижине.

Меня смело с кровати, и дальнейшее осталось в сознании пунктиром – лица друзей… кто-то пытается что-то выяснить, но я не останавливаюсь… узкий лаз... мысли – каждая отдается в сердце рвущей болью… и темные пятна, впитавшиеся в трухлявые доски, и мои дрожащие пальцы… я помню, почему они дрогнули – перед тем как войти я понял, что сейчас мне придется закрыть ему глаза.

Не пришлось. И больше он не приходил – ни разу. Остальные тоже появились не сразу, в первые годы бессонные ночи случались редко. Потом все чаще. И вот теперь эта книга – кажется, последняя, остальные я прочел. Что ж, пойду по второму кругу, глядишь, лет через пять самому впору будет писать диссертацию… если не помру от недосыпания.

Книга, словно ждала, когда окажется на коленях, раскрывается сама – ровно посередине. Что это?.. Я верчу в пальцах плоский клочок пергамента. Тот же колючий убористый почерк… я изучил его лучше, чем свой собственный… только странный он какой-то – словно профессор не спал несколько суток или хватил огневиски. Хотя он любил вино… а я так и не распечатал ничего из его запасов… Рецепт зелья? Нет, похоже, заклинание… хотя и на заклинание непохоже. Скорее… пожелание. Приятных снов – и в скобочках это его неизменное «нврбл».

Приятных снов… Издеваетесь?.. Я лениво взмахиваю палочкой, на полувзмахе останавливаю движение – и тут… Я бы подскочил, если б не был так вымотан.

Приятных снов. Поттер, ты болван. Это же еще одно его заклинание – и наверняка такое же действенное, как остальные. Почем ты знаешь, вдруг он тоже страдал от бессонницы… даже более чем вероятно – к тебе приходят гости, которых ты не убивал, а к нему?.. А у зелий побочные эффекты и привыкание, ты и сам стараешься пить их пореже… Но если это подействует – можно будет обойтись вообще без зелий. И больше не врать Джинни за завтраком. И никаких незваных гостей, не желающих разговаривать. И… пусть улица, пусть опять эти бесконечные дома и газоны, но я высплюсь, господи, наконец-то высплюсь!!!

Я изо всех сил сосредоточиваюсь, заставляя пальцы не дрожать, отчетливо проговариваю про себя два коротких слова – и…

Боже мой… если я сию секунду не встану, то засну прямо здесь, в кресле. Не помню, как добираюсь до кровати… сбрасываю халат… еле успеваю прикрыться одеялом… спасибо, профессор, опять вы меня выручили…

Ага. Выручили. Приятных снов, называется. Что ж, принимай гостя, Поттер… редкого гостя, а лучше всего поднимайся – и в гостиную, попрактикуйся еще с каким-нибудь его заклятием – например, запрещающим приходить, когда не зовут.

- Зачем вы пришли? Я вас не звал, - вырывается прежде, чем я успеваю прикусить язык. Мерлин, теперь еще и он, будто мне мало было остальных… И не оправдаться перед ним, никогда не оправдаться – других я просто не смог спасти, его – даже не пытался. Я все-таки мог бы попробовать хоть как-то объясниться, но какой смысл – он ведь так и будет молчать, как все остальные, только еще и усмехаться при этом – кажется, еще язвительнее, чем при жизни…

- Я? Это вы у меня в гостях, мистер Поттер, и, смею заметить, я вас сюда не приглашал. Но раз уж пришли… нет, стойте где стоите, - голос делается жестче. – Впрочем, если хотите, можете сесть – что-то подсказывает мне, что вы надолго.

Я растерянно опускаюсь в неудобное продавленное кресло и только теперь соображаю, что и правда заснул – сколько ни моргаю, картинка перед глазами не меняется. Это… это же гостиная его дома на Спиннерс-энд. Такая же запущенная, как запомнил – даже еще более нежилая из-за зияющих пустотой книжных полок. И пыль – тонким белесым слоем на истертых полах и обветшавшей мебели, и посреди этой мертвенной белесой нежили сгусток черноты в кресле напротив – хозяин. Единственная лампочка на криво висящей люстре так грязна, что светит словно вполнакала, но этого тусклого свечения хватает, чтобы я мог его разглядеть. Правда, не то чтобы мне очень хотелось его разглядывать, но раз уж я… в гостях, невежливо было бы водить глазами по комнате или утыкаться взглядом в колени.

Выглядит он неожиданно… привычно, совсем не изменился, не то что помолодевший Люпин или похорошевший Сириус. Хотя представить Снейпа похорошевшим… проще вообразить его живым. Да, смотрится совсем как живой. Неизменная черная мантия чиста – никаких следов крови. И высокий ворот не разодран, и лицо бледно его обычной бледностью и ничуть не напоминает посмертную маску. Но он мертв, непоправимо – и бессмысленно что-то говорить, и объясняться – бессмысленно… Живому я еще мог бы сказать… сказать… а что, собственно?

Что я должен был – нет, просто обязан! – подойти к нему тогда, на первом курсе, и выговорить «Спасибо» – и, может быть, он услышал бы? Что после той злосчастной истории с дубльдумом просто обязан был извиниться и должен был – черт, хоть из самолюбия, хоть из желания что-то доказать! - попросить его продолжать уроки – и, может быть, он поверил бы?.. Что на шестом курсе, когда шел рядом с ним в темноте, ненавидя его, может, чуть меньше, чем после убийства директора, я слышал в его ядовитых пассажах только издевку – а мог бы расслышать беспокойство?..

Бессмысленно. Он все равно не рассказал бы тебе о пророчестве и.. о маме, и оправдать ты его после гибели Дамблдора не попытался бы, и помочь бы не подумал…

– Вы закончили с самобичеванием? – резкий насмешливый голос рассекает вязкую тишину, как хлыст. - Если уже достаточно настрадались, может быть, объясните, зачем вы сюда пожаловали?

Я что, говорил все это вслух?.. Я растерянно моргаю – и тут соображаю, что он тоже… разговаривает. Не молчит, как другие гости. Ах да, это ведь я сейчас в роли гостя…

– Не знаю, - тихо говорю я. – Просто заснул… то есть наконец-то заснул – и увидел… вас… Я не хотел, чтобы вы мне снились… черт, я не то хотел сказать… просто я устал от мертвых, которые приходят – и молчат, и с ними не объясниться – трудно говорить с тем, кто не отвечает… – я умолкаю, окончательно запутавшись и злясь на свое косноязычие. Он-то ведь говорит – и сейчас наверняка скажет что-нибудь этакое – и я опускаю глаза, приготовившись к порции сарказма.

Но он молчит. И когда тяжесть устремленного на меня взгляда становится нестерпимой, я нехотя поднимаю голову – значит, сарказм будет безмолвным, но не менее разящим…

В черных глазах нет издевки. Я вообще никогда не видел в них такого выражения. Конечно, это не симпатия или приязнь – ни одно его воспоминание не дало мне повода ждать от него подобных чувств – но это больше, намного больше. В спокойном внимательном взгляде светится понимание, явственное и такое… настоящее, словно он сам пережил то, что я так бессвязно пытаюсь объяснить. Он… понимает. Не гонит. И, может быть, даже выслушает.

– Ну так поговорите со мной, Поттер, - теперь голос тих и серьезен. – Только не оправдывайтесь больше. Я услышал все, что вы пытались сказать – и для меня этого более чем достаточно. О чем вы жалеете – что не стали меня спасать? Ненависть ко мне, которую вы так… любовно взращивали, не могла в одну секунду превратиться во что-то другое, и мгновенных прозрений я от вас не ждал, и на помощь не рассчитывал. Сожалеете, что вообще ее испытывали? Конечно, это очень удобно – иметь под рукой мерзавца, на которого можно свалить свои ошибки. Но, знаете, это было удобно и мне – не давать вам поводов для иного отношения, видеть вашу ненависть – и осознавать, что я ее заслужил, и принимать как должное… и оправдывать ей собственное отношение к зловредной копии Джеймса Поттера.

Неужели я и правда был вам настолько противен, хочется мне спросить, но я сдерживаюсь – ответ слишком очевиден, и меня совсем не тянет снова выслушивать язвительные сравнения. Раз уж он сам предложил… помощь, лучше его не злить, решит еще, что я опять делаю это сознательно.

– Я тоже… не давал вам поводов для иного отношения, - угрюмо выдавливаю я.

– Вот видите. Достаточно, Поттер, считайте, что мы квиты. Лучше объясните, – он раздраженно встряхивает головой и я замечаю, что его неопрятные патлы сейчас выглядят вполне прилично – хоть что-то изменилось к лучшему, – объясните, почему, умудрившись выжить, вы портите себе жизнь ненужным самокопанием? Мне вы ничего не должны – ну а остальным тем более. Их вы любили при жизни, любите сейчас – в чем вы хотели бы оправдаться? Что вы живы, а они мертвы? Что вы не смогли это предотвратить, что умерли бы вместо них – думаете, им это от вас нужно? Они ведь тоже любили вас и не хотели бы, чтобы вы так мучились. Поверьте, им нужно от вас только одно – память. Чтобы вы помнили их живыми, чтобы чаще говорили о них с близкими – неужели никто не удосужился объяснить вам такую простую вещь?

– Мы не говорим… никогда не говорим о мертвых… чтобы не тревожить. Джинни даже о Фреде почти не вспоминает… говорит, слишком больно…

– Смею думать, что ей все же легче, чем вам – она ведь не пытается взвалить на себя ответственность за все смерти, случившиеся в магическом мире. Что ж, если больше не с кем, поговорите со мной, хоть я и не самый удачный собеседник в этих обстоятельствах. Только не спрашивайте, зачем мне это нужно, – губы складываются в невеселую усмешку. – Считайте это последней услугой, которую я оказываю… нет, не вам – Дамблдору. Больно видеть, что его труды по выращиванию героя пошли насмарку, – усмешка становится ехидной, но понимания во взгляде странным образом прибавляется, – и его любимый ученик стал жалким задерганным неврастеником. Рассказывайте.

И я рассказываю. О бодром вранье за завтраком, дневных попытках не промахнуться мимо пергамента и жаркой темноте под веками. Рассказываю о Люпине, Фреде, Сириусе – оказывается, я столько о них забыл… счастье, что нашлось с кем вспомнить. Рассказываю, вначале с трудом проталкивая слова через сжавшееся горло, затем вспоминать становится все легче – и вот Сириус снова весело распевает рождественские гимны, и Тонкс, смешно ойкнув, роняет очередную блэковскую безделушку, и Фред с серьезным видом протягивает мне Блевальный батончик… И Снейп СЛУШАЕТ – совсем не… отстраненно, не так, как можно ожидать от человека, оказывающего услугу.

Конечно, это только сон, игра воображения и все такое, но, может, будь он жив, ему и правда было бы… не все равно? Даже истории о Блэке он выслушивает без явного раздражения – ну разве что фыркнул пару раз, а когда я вспоминаю Криви с его детским энтузиазмом и нелепым магловским фотоаппаратом, он горбится в кресле и впервые отводит глаза. И я ему верю. Он бы спас их всех, если бы смог, и здесь речь уже давно не шла ни об услуге, ни о долге. В конце концов, если он и был кому-то должен, то только мне – ну и Дамблдору, за то, что тот когда-то поверил вчерашнему Пожирателю. Дамблдору долг он вернул, согласившись на убийство. Мне – собственной смертью. И сейчас тоже помогает, что бы он там ни говорил об услуге. Привычка одеваться в черное, чтоб ее… даже после смерти он боится показаться лучше, чем о нем привыкли думать.

Мысли текут параллельно словам – раньше у меня редко так получалось. Он дал мне возможность выговориться – только вот с кем мне потом поговорить о нем самом? Кто поймет, что без Северуса Снейпа мир стал пресным?

Я не хотел от него такой жертвы. Я хотел бы, чтобы он продолжал учительствовать, и его бывшие ученики, отправляя отпрысков в Хогвартс, предупреждали бы их о зловредном зельеваре, но без злости или отвращения. Хотел бы, чтобы у него учился мой сын, и я бы слал обоим гневные письма, пеняя одному на предвзятость и отчитывая другого за непочтительность к учителю. Я хотел бы, чтобы книги вернулись на полки, и вино хранилось не в моем, а в его подвале, и каждый год в годовщину Последней битвы одной бутылкой становилось бы меньше – пусть даже угощал бы он этим вином не меня.

Но он мертв. И от этой смерти вдруг становится больнее, чем от остальных – может быть, потому, что о нем мне не с кем будет поговорить. Разве что с гостями… только вряд ли они ответят, снова будут молчать… Но я вдруг понимаю, что это молчание уже не будет давить тяжким грузом вины и стыда. Я просто улыбнусь – как живым, и впредь буду думать и помнить о них – живых.

– Спасибо, - тихо говорю я, и он пожимает плечами:

– Не за что. Действительно не за что – у меня здесь не особенно много занятий.

– Я… могу еще зайти?

– Можете… если хотите, – кивок выходит не таким равнодушным, как ему, возможно, хотелось бы. Наверное, поэтому он сердито смотрит, как я улыбаюсь, с некоторым трудом извлекая себя из продавленных глубин дряхлого кресла…

… Чтобы услышать сонный зевок:

– Доброе… доброе утро, Гарри...

– Угу, - мычу я, чуть разомкнув веки. Сквозь щель в неплотно задернутых шторах сочится бледный свет зимнего утра, и я внезапно понимаю, что, кажется… проспал всю ночь. Голова свежая и ясная, и привычной ноющей боли в висках как не бывало… Мерлин, я совсем забыл, как это прекрасно – выспаться! Потянувшись с блаженным вздохом, я бормочу:

– Джинни, сегодня моя очередь готовить завтрак… Подожди, сейчас встану…

– Спи уж, горе ты мое, - теплая широкая ладошка ласково проводит по волосам, и в крови пузырьками вскипает радость.

– Знаешь, я выспался, - тихо говорю я, открывая глаза – как раз вовремя, чтобы заметить, как мягкие розовые губы сочувственно вздрагивают и она быстро отводит взгляд.

– Да, Гарри, конечно, ты выспался, - она приподнимается, но я ласково увлекаю ее обратно.

– Правда, Джинни, я выспался – по настоящему, – чуть припухшие со сна веки удивленно и недоверчиво распахиваются. – Все, дорогая. Конец моей бессоннице. Ты за эти годы еще не уяснила, что вышла за великого человека, у которого остались только две нерешенные проблемы – бессонница и тотальное выдворение гномов из вашего сада в Норе – и с первой из них он, то есть я, уже покончил? – хохоча, я тяну ее к себе, упиваясь радостным изумлением в заблестевших глазах, и быстро продолжаю:

– Вчера, когда ты уснула – а я лежу, все как обычно… встал, вышел в гостиную… взял книгу, уж и не знаю какую по счету – по-моему, это была последняя непрочитанная, открываю – а там, представляешь, листочек с заклинанием. Приятных снов. А что я теряю?.. Взмахиваю палочкой – и еле успел доползти до кровати, так в сон потянуло! Заснул – и с концами, на всю ночь!..

– Ты воспользовался неизвестным заклятием… его заклятием?.. Приятных снов, говоришь… И что же тебе снилось?

– Ну и что, но ведь помогло же! – я стараюсь не замечать изменившегося тона. – Что мне снилось? Знаешь, я сам удивился – он мне и приснился. Снейп то есть. У себя в гостиной на Спиннерс-энд. Я ему сначала – я, мол, вас не звал, а он говорит… - но я осекаюсь. Изменились не только интонации – в ясных карих глазах моей прямодушной жены появляется выражение, которое я видел у нее однажды летом – когда, гуляя в окрестностях Норы, мы наткнулись на раздавленную гадюку. Та же смесь отвращения и брезгливой жалости, причем непонятно, чего больше.

– Ну и вот, в общем, он сказал… мы… – я пытаюсь как-то успокоить ее, привлекая ближе, но Джинни отстраняется и, отвернувшись, резко и сухо произносит:

– Извини, но мне неинтересно. Я, конечно, рада, что тебе помогло, но Снейп – не тот человек, чье имя я хотела бы слышать по утрам в собственной спальне. Ты бы хоть подумал, - она рывком оборачивается, и я теряюсь от яростного напора в ее обычно таком ласковом взгляде, - может, он специально это подстроил – чтобы сниться тебе, и… и…

– Ну что ты, успокойся, - растерянно бормочу я, слыша в ее голосе близкие слезы, – таких заклятий просто не бывает… и он ведь мертв, зачем ему… Не надо так, тебе ведь вредно…

– Вот именно, - она всхлипывает, зло и обиженно, но запала хватает ненадолго – обхватив меня теплыми руками, она утыкается куда-то в подмышку и сдавленно шепчет:

– Просто я так боюсь… боюсь, что он чем-нибудь еще тебе навредит… И… герой он там или кто, но не люблю я его, Гарри, ну вот хоть что ты со мной делай! Поэтому… просто не рассказывай о нем больше, ладно?..

– Хорошо, - тихо говорю я – а что мне остается? – Ладно.

Переполнявшая меня радость куда-то улетучивается. Я поднимаюсь и молча иду на кухню. Джинни тихо входит следом, взмахом палочки разжигает в плите огонь и бормочет «Агуаменти», наполняя чайник.

– Я же сказал, что сам приготовлю завтрак, – не оборачиваясь, говорю я и еле сдерживаюсь, чтоб не отстраниться, когда она подходит ко мне сзади и обнимает за плечи.

– Да, Гарри, я помню, ты выспался, - кажется, попыталась улыбнуться. – Выспался… это конечно, здорово, но тебе ведь и самому неприятно, что он приснился, правда?...

Разве ты ждешь ответа, Джинни? Разве ты готова его услышать?... Что ты, я не обижаюсь – на что тут обижаться, если тебе так легче.

Бессонница, мучившая меня несколько лет, в прошлом, но подробностей мы знать не хотим. Ладно.

Ты его не любишь. А то, как к нему относится твой муж, тебе, дорогая, безразлично. Ладно.

Я согласен молчать ради твоего спокойствия. Буду молчать, как послушно умолкал все это время, когда разговор касался нежелательных тем – умолкал в Норе, в гостях у Рона и Гермионы, на нашей уютной кухоньке…

Я не буду делать тебе больно, Джинни. Тем более что теперь у меня есть… собеседник. И я не виноват, что больше тебе, наверное, не захочется спросить, выспался ли я и что мне снилось. Потому что я намерен, черт возьми, высыпаться. И разговаривать – с тем, кто готов слушать.

… – Передать тебе масленку?..

– Спасибо, я сам. Акцио!..

Все в порядке, Джинни, не надо обиженно опускать глаза – если уж я не обиделся, на что обижаться тебе?.. Хотя это, кажется, не только обида, здесь что-то другое – и ты задерживаешь на мне взгляд ровно настолько, чтобы я успел прочесть это новое выражение. Чего в нем больше – укоризны или все-таки… облегчения?

Ну что ж, пусть все идет как идет, говорит этот взгляд. Ты высыпаешься, и это главное… и потом, сны – это только сны, а я тебе доверяю.

Доверяешь, конечно же… только дело не в этом. Просто тебе так спокойнее – не знать.

И тем же вечером, все же дождавшись, когда ее сонное дыхание станет ровным, я быстро взмахиваю палочкой. И уже не удивляюсь, снова оказавшись в неуютной магловской гостиной, где на одинокой лампочке такой слой пыли, что сидящий напротив в озерце тусклого света кажется призраком.

– Может, сменить лампочку, сэр? – предлагаю я и сам улыбаюсь тому, как это прозвучало – словно я затем сюда и пришел. Может, и правда съездить в Галифакс и немного там прибраться?.. Я провожу пальцем по пыльному подлокотнику и вспоминаю, как вчера стер ладонью порядочный слой, опершись о шаткий столик – вот здесь. Но теперь столешница снова покрыта той же пушистой белесой взвесью – будто пыль не оседает из воздуха, а выталкивается дряхлой мебелью изнутри, словно продукт распада. Что ж, у сна свои законы… а у того, кто снится, свои мотивы, пусть даже я сам их придумал.

– Стойте где стоите… или вы уже сидите? Быстро вы здесь освоились, - но в ворчливом тоне нет раздражения. – Что на этот раз? Снова гости беспокоят?

Может, потому, что он сам задал вопрос, а может, я вспомнил проступившее в его глазах понимание – оно и теперь никуда не делось, просто как-то очень быстро стало привычным и уже не удивляет – я вдруг догадываюсь, почему оно показалось мне таким неподдельным.

Наверное, ему тоже не с кем было поговорить о.. своей мертвой – не с Малфоем же… но получается, что и не с Дамблдором – если судить по реакции директора на его патронус той ночью.

И тогда я мог бы предложить ему… только как бы он не принял это за ответную услугу, я ведь тоже этого хочу, с самого начала хотел, только как решиться?..

Хватит трусить, Поттер. Не убьет же он тебя, в самом-то деле… может, еще и поблагодарит… мысленно.

– Профессор, я хотел бы поговорить о маме, - слова с трудом проталкиваются через пересохшее горло. – Нет, не о ваших… отношениях, - быстро добавляю я, глядя, как застывает его лицо, - это… я и так все понял. Просто мне больше не у кого расспросить… какой она была, понимаете? Что любила, какие книги читала… вы ведь долго дружили… ну и… - смешавшись, я умолкаю - отвечать мне, кажется, не собираются.

Я хорошо помню его выразительное молчание - да, оно всегда было говорящим, пусть даже говорящим исключительно гадости. Но сейчас он молчит, как молчат статуи или кладбищенские надгробья – словно по определению не владеет речью. И на попытку вспомнить непохоже – разве он мог забыть?..

Конечно, он ничего не забыл. Просто… отдавать не хочет. Воспоминания слишком дороги… или слишком больно. Я вспоминаю цветок на нежной детской ладошке, чьи лепестки послушно раскрывались, повинуясь силе маминой магии – наверное, у него еще много такого в тайниках памяти. Но он все равно не поделится – почему я вообще решил, что он поделился бы своими сокровищами… и с кем - со мной? Хижина?.. спишем на душевные и физические муки. Не сдержался, выплеснулось, умирающему простительно…

А взгляд мы на что спишем? Когда он не Джеймса и даже не Лили, а меня, меня увидел – думает, тогда я этого не понял?.. Да, верно, тогда не понял, но потом-то было время подумать.

Он молчит – так же бесстрастно, как горгулья перед кабинетом Дамблдора, если назвать неправильный пароль. «Лили Эванс» или «мама» – пароль неверен, он не впустит, будет прятаться в своей обветшавшей скорлупе из горя и стыда, как прятался все эти годы, придумывая все новые и новые причины, чтобы не позволить себе сблизиться с «мальчишкой». А если бы я сам каким-то чудом узнал тогда о его тайне? Подумать только – один-единственный разговор – и он мог бы стать мне ближе, чем был когда-либо Сириус… может, ближе, чем Дамблдор… и, может, он был бы сейчас жив. Но даже мертвый, даже в моем собственном сне он не хочет говорить со мной о маме.

Молчит. И от этого каменного молчания почему-то больнее, чем от обидчивой резкости Джинни. Там мне доверяют, потому что так спокойнее. Здесь по-прежнему не доверяют – так привычнее?..

Молчит – и я тоже молча поднимаюсь… пергамент, как вернусь, сжечь немедленно и заклинание забыть… больше не глядя в его сторону, разворачиваюсь к двери – и этот дом продать к чертям – и тут слышу негромкое:

– Останьтесь.

Передумал?..

Как бы так снова усесться в это дурацкое кресло, чтобы он не заметил, как кривятся и вздрагивают губы. Избавлялся бы ты, что ли, Поттер, от излишней чувствительности… Но, вглядевшись в изжелта-бледное лицо, я понимаю, что не только мне с трудом удается поддерживать видимость внешнего спокойствия. И его молчание уже не кажется бесстрастным, теперь оно больше похоже на попытку справиться с голосом.

– Это была… несколько неожиданная просьба, Поттер, – ему все-таки приходится откашляться. – Признаться, я даже подумал… неважно… Вы и правда этого хотите – чтобы именно я?.. Понимаете, трудно вот так сразу… даже не знаю, с чего начать…

Господи, он оправдывается так же бессвязно и косноязычно, как я прошлой ночью. Неужели я тоже был настолько жалок? Должно быть, поэтому он и не захотел выслушивать мои оправдания… и я тоже этого не хочу.

– Ну, например, расскажите, как вы с ней ходили в Хогсмид – ведь ходили же? И наверняка заглядывали в «Сладкое королевство», - быстро говорю я, с удовольствием наблюдая, как на его лице, которое теперь никто не назвал бы бесстрастным, чередуются такие непривычные выражения - растерянность, удивление и – с ума сойти! – благодарность.

– Да, конечно, ходили, - так же быстро отвечает он, ухватившись за предложенную тему, словно падающий за протянутую попутчиком руку. – Тогда там продавали такие пирожные… миндальные. Она их очень любила… и всегда съедала свое первой, а я старался есть свое помедленнее, чтобы предложить ей еще кусочек…

… – И она, конечно же, никогда не могла удержаться, – подхватываю я.

– Конечно, – вот оно, наконец-то улыбнулся. – Но еще больше она любила… знаете, сахарные перья, и однажды…

… Истории сменяют одна другую – Хогсмид, прогулки у озера, вечера в библиотеке… десятки подробностей, таких ничтожных для равнодушного и бесценных для любящего. В сбивчивых фразах нет ни стройности, ни гладкости, он запинается, иногда с трудом подбирая слова – но из их ломкой вязи вдруг сплетается чья-то легкая светлая тень. Мы уже не одни – в гостиной незримо присутствует кто-то третий.

Рыжеволосая девочка, смешливая и серьезная, рассудительная и веселая. Такая яркая, живая и чистая. Такая разная… и такая прекрасная – во всем, что бы ни делала. Такой он ее запомнил, а я увидел в его воспоминаниях и вижу теперь - как она задумчиво покусывает кончик пера… спрыгивает с валуна, опираясь о его руку… улыбается – ему, Северусу Снейпу. И в черных глазах отражается свет этой давней улыбки, и озаренное этим светом лицо кажется почти красивым, и я боюсь дышать, чтобы не спугнуть сотканную из его слов тень человека, которого мы оба любили.

А еще я боюсь – отчаянно, до дрожи в коленях – что эти воспоминания потянут за собой… другие, и светлая тень превратится в карающего ангела мщения.

Поттер, чудес не бывает. Ты что, всерьез рассчитывал, что все ограничится миндальными пирожными?.. Мне надо было остановить его, когда фразы показались короче, а паузы между ними длиннее, и голос сделался глуше, и нервные пальцы стали перебирать застежки. А теперь поздно - он корчится в кресле и закрывает лицо дрожащими ладонями, и наблюдать за этим стыдно и больно, но ему, кажется, плевать на мое присутствие. Он весь сейчас словно черный сгусток горя, вины и стыда, как в ночь ее смерти в кабинете Дамблдора. Только теперь ему еще хуже – он больше не может пожелать себе смерти.

А я больше не могу на это смотреть. Я решительно встаю, делаю шаг к его креслу, и осторожно дотрагиваюсь до плеча.

В первую секунду хочется отдернуть руку, но я останавливаю себя – с чего я взял, что должен ощутить мертвенный холод? Он ведь совсем не выглядит покойником – значит, ничего удивительного, что на ощупь тоже как живой - и вздрагивает тоже как живой.

– Уберите руку, Поттер… я же сказал не приближаться… и… и уйдите уже наконец! – он дергается сильнее, но я не отпускаю. Да уж, с Дамблдором было проще – тот позволял себя утешить простыми человеческим способами – взглядом, улыбкой, прикосновением. К Снейпу, видимо, придется применить его собственные.

– Вы закончили с самобичеванием? – жестоко, не спорю, и в устремленном на меня взгляде больше страдания, чем гнева, но что поделаешь, если с ним иначе никак. – Тогда, может, объясните, зачем вы это делаете? Не настрадались при жизни и продолжаете это занятие после смерти, давно расплатившись со всеми долгами?..

– Расплатившись?.. по вашей вине никто не погиб, Поттер, вы не знаете, каково это… – хрипит он. Я мог бы напомнить о Сириусе, но логикой я его вряд ли пройму.

– Вы думаете, ей… маме хотелось бы, чтобы вы так мучились? - говорю я очень тихо. – Она ведь… вы были ей дороги - разве она так боролась бы за вас, если б ей было все равно, каким вы станете и что с вами будет?.. И, - дыхание вдруг сбивается, - мне кажется… я уверен, она…

Мне хочется сказать, что Лили полюбила бы его – изменившегося, но от этого ему может стать больнее, и я хрипло заканчиваю, - она давно вас простила. Вот честное слово, не знаю, как объяснить, просто чувствую. Сэр.

Может, помогло это детское «сэр», а может, хриплый голос и дрогнувшая ладонь – но он выпрямляется, страдание из взгляда постепенно уходит – и я осторожно убираю руку, правда, ладонь отчего-то не спешит расставаться с ощущением грубой шероховатости ткани и стальной хрупкости под ней.

– Сядьте… сядьте уже, - это еще не вполне прежний Снейп, но я поспешно сажусь – как бы он не рассердился всерьез и не выгнал меня по-настоящему… а я откуда-то совершенно точно знаю, что вернуться тогда не смогу.

– Вы действительно думаете, что она могла бы… – я торопливо киваю, и он отводит взгляд – но отводит не сразу. Совсем как Джинни сегодня утром. И в его взгляде я тоже успеваю прочесть облегчение – только это другое облегчение и другое доверие.

Спасибо за то, что не врешь, говорит этот взгляд. Что рассказываешь, и слушаешь, и не скрываешь ни злости, ни сочувствия. Конечно, ты говоришь то, что я хотел бы услышать, но ты и правда так думаешь – и я тебе доверяю.

… – Итак, вы обсуждали с ним проблемы, которые были значимы для вас обоих, я правильно понял? И, разумеется, слышали от него то, что хотели бы услышать – надеюсь, вы это осознаете?

Я молча киваю – хотя мог бы рассказать, как в тот же день, промаявшись полдня на работе, выбрался в магловский Лондон, добежал до ближайшего таксофона и торопливо набрал номер, по которому звонил примерно раз в год.

– Миссис Дурсль слушает, – голосок тети Петунии год от года все пронзительнее.

– Здравствуйте, тетя, это Гарри, - на вежливые вступления и расспросы об успехах Дадлички и здоровье дяди нет ни времени, ни желания. – Я хотел бы спросить о маме – может быть, вы помните? Она никогда не привозила из Хогвартса миндальных пирожных?

В трубке повисает молчание, но я спокоен – мне ответят. Оказывается, Дурслям тоже свойственна благодарность – или некий ее эквивалент, правда, подозреваю, что эта благодарность вызвана не столько спасением, сколько приличной суммой, которую я перевел на их счет, чтобы помочь расплатиться за новый дом.

– Привозила, - я почти вижу, как тонкие тетины губы поджимаются, вытягиваясь в ниточку. – Она вечно приезжала с пакетом ваших тошн… необычных сладостей. Родители, конечно, были в восторге. Она и меня пыталась угостить этими пирожными – но я не стала есть. Выбросила. Что-то еще?

Конечно, она злится, что приходится отвечать – и отвечать правду, от которой так неловко, и вечно из-за этого мальчишки попадаешь в дурацкое положение… Господи, тетя, я так благодарен, что не солгали! Если б вы знали, какой подарок мне сделали этим признанием – теперь я смело могу считать это компенсацией за все безрадостные дни рождения!

– Спасибо, тетя! Спасибо! Привет Дадли! – я кладу трубку, не дослушав ее недоуменное бормотание – кажется, она еще больше уверилась в психической неполноценности нелюбимого племянника. Ну что ж, тут она права – а мне плевать. Конечно, это может быть всего лишь совпадением – а вдруг нет? Вдруг я и правда каким-то невероятным образом… угадал – и слова, и интонацию, и мотивы? И если этот разговор в самом деле состоялся бы, он был бы именно таким?

Осознаю?.. Я совершенно точно мог бы назвать день – или, вернее, ночь, когда это предположение показалось не таким уж безумным – но пока я этого делать не буду.

		ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ. Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме. Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.