Астрономическая башня

Глава 6

– Надо же, Ал, оказывается, забыл свою картинку – ту, что Лили для него нарисовала. То дерево в Норе, где они играли в Маугли. Помнишь, Джейми тогда еще ужасно шипел, изображая Каа, а Джордж на полном серьезе убеждал всех за ужином, что он змееуст – весь в тебя… Посмотри, какая прелесть…

Рассеянно улыбаясь воспоминаниям, Джинни протягивает мне рисунок. Да, тут Лили, и раньше рисовавшая очень неплохо, просто превзошла себя. Старая ветвистая яблоня нарисована сочными щедрыми мазками – зелень и серебро, небо над ней густого темно-синего цвета, таким оно бывает перед закатом. На кривой узловатой ветке сидит фигурка, во взметнувшейся дразнящей руке что-то светло-рыжее – наверное, выпрошенная у тетушки Мюриэль побитая молью лисья горжетка. Другая фигурка, поменьше, тянется к ней, привстав на цыпочки.

Ага, понятно, это они с Джейми изображают сцену с дикими собаками… Удачно подсмотренное мгновенье запечатлено так живо и любовно, что глаз не отвести, и на миг я словно сам оказываюсь стоящим под старой яблоней рядом с мальчишками, с удовольствием вслушиваясь в голоса и звуки нежаркого летнего вечера – Джейми вошел в образ и отпускает колкие шуточки, Ал сосредоточенно пыхтит и подпрыгивает, шелестят встрепанные ветром листья, а из дома доносится призывный оклик Молли Уизли: «Мальчики, ужин готов, все к столу!..»

Тихое домашнее счастье, непоказное, но подлинное. Для стороннего наблюдателя – всего лишь маленький уютный мирок, но для тех, кто внутри – огромный и прекрасный мир со своими морями и островами, горными пиками и тенистыми долинами, пустынями и долгожданными оазисами – как, наверное, и в любой семье. Может, кто-то и живет в райском саду, но подозреваю, что там в конце концов становится невероятно скучно. А с нашим семейством не соскучишься, и друзья – проверенный ближний круг – привыкли, что у нас частенько штормит, и вместе с нами от души радуются, когда тучи рассеиваются и на семейном горизонте вновь сияет такое вот нежаркое летнее солнышко.

Как все они – домашние и ближний круг – встретят невероятное известие, которое не давало мне покоя весь вечер? Впустит ли мой мир пришельца из ночной реальности – если он. конечно, захочет и сможет воскреснуть? Разве невозможно представить рядом с яблоней еще одну фигуру – высокую тонкую фигуру в черном? Вообразить, как профессор с хмурой полуулыбкой прислушивается к мальчишеской перепалке, притворяясь, что игра его нисколько не занимает, чтобы в итоге, не удержавшись, подбросить Алу парочку ответных язвительных реплик – черт, я почти слышу низкий насмешливый голос!..

Да, из Лили выйдет прекрасная художница, если уже сейчас реальность ее рисунков так затягивает – особенно если вспомнить ту, другую картину. Интересно, что скажет о ней Снейп, если – нет, когда – увидит?

– Замечательно получилось, – я неохотно возвращаю рисунок жене. – Отошлем завтра же?

– Конечно. Интересно, в кого она у нас такая художница? – полюбовавшись еще, Джинни осторожно вкладывает плотный картонный прямоугольник в большой конверт с письмами. – В роду Уизли художественными талантами никто особо не блистал, да и ты вроде не рисуешь… по крайней мере днем…

Сонное вечернее умиротворение испаряется, как туман над котлом. В другое время я лишь молча – и, наверное, чуть виновато – усмехнулся бы, но сегодня… Джинни порой позволяет себе подобные шпильки – может, и правда думает, что меня это совсем не задевает? – но по нашим неписаным правилам я никогда не отвечаю, чтобы не нарушить главного семейного табу – никаких разговоров о Снейпе.

«Мне неинтересно, чем вы там занимаетесь и о чем ты с ним разговариваешь».

Знаешь, Джинни, правила – даже самые устоявшиеся – иногда все же меняются. И, кажется, сейчас самое время.

– Ночью тоже не рисую – нечем, да и не на чем, – говорю я очень спокойно, отгоняя воспоминание о покрытой пылью столешнице. – Да и… незачем, знаешь ли. Нам с профессором и так есть чем заняться – в смысле, о чем поговорить. Да, вот такое – со стороны, наверное, довольно-таки скучное – времяпрепровождение: сидим всю ночь и беседуем.

Мягкие розовые губы вздрагивают, брови укоризненно приподнимаются – но я не отвожу взгляда, спокойно встречая обиду. Это, пожалуй, единственное в нашем домашнем мирке, что ничем не уравновешивается – бескрайние топкие болота недомолвок, где кочки неискренних уступок, коварно чавкающие под ногой, – совсем не опора, и ты увязаешь в мутной склизкой жиже все глубже… Как мне, оказывается, опостылело это малодушное барахтанье. Надо когда-то и выбираться.

– Очень познавательные случаются беседы, – продолжаю я негромко, – и благодаря одной из них я совершенно точно могу ответить на твой вопрос, в кого у нас растет такая художница. В мою мать, Джинни. Мама, оказывается, тоже прекрасно рисовала – кстати, надо будет спросить у тети, вдруг хоть один рисунок сохранился. У Снейпа – нет, к сожалению, ничего не сохранилось, а то бы он показал. Он, знаешь ли, никогда не отказывает в просьбе, если это действительно важно.

Да, такого беззастенчивого попрания неписаных правил она и впрямь не ожидала – но минутная, так не свойственная жене растерянность быстро сменяется гораздо более привычной готовностью разнести в пух и прах известные заранее хлипкие доводы оппонента. Ох, уверенности в собственной правоте Джинни не занимать… только ее аргументы для меня тоже не секрет философского камня.

– Гарри, ты же знаешь, мне…

– … Неприятно говорить о Снейпе. Знаю. Но, прости, ничем помочь не могу. Этот человек – единственный, с кем я могу поговорить о маме, но дело не только в этом. Как бы он ни был тебе отвратителен, Снейп – часть моего прошлого, которое я не могу и – если честно – не хочу забывать. Тем более что уже много лет прихожу к нему как к другу и уверен, что, будь профессор жив, он стал бы мне другом по-настоящему…

Почти сказал! Еще немного – и она узнала бы… Но я сглатываю приготовленную фразу – разговоры о прошлом доводят Джинни до белого каления почти так же предсказуемо, как упоминания о Снейпе, и сейчас она тоже рвется в бой, готовясь яростным полушепотом выкрикнуть очередной аргумент… тоже вполне предсказуемый:

– А я все гадала, в кого у Ала такое богатое воображение. Что за страсть населять свою жизнь призраками из прошлого! Мы живем здесь и сейчас, Гарри! Ты слишком…

– Что? Цепляюсь за свое прошлое? А может, просто хочу в нем разобраться? – я перебиваю, чувствуя, что тоже завожусь. Нет, надо успокоиться. – Джинни, знаешь, иногда то, что мы привыкли считать прошлым, оказывается…

Черт, уж сейчас-то был уверен, что успею, но Джинни, вновь перебив меня, зло выпаливает:

– Беда в том, что ты видишь свое прошлое таким, каким тебе хочется его видеть – по крайней мере, эту самую его часть! Ты говоришь о нем как о друге – неужели всерьез?! Гарри, он никогда не стал бы тебе ни… другом, ни сколько-нибудь близким человеком – Мерлин, кому я это рассказываю! Неужели ты не понял, что он даже не долг свой выполнял, не обещание, якобы данное Дамблдору, а просто мстил, мстил за себя Волдеморту, и ты был всего лишь орудием этой мести! Он даже сына любимой женщины в тебе так и не смог увидеть – хорошо если хоть перед смертью сподобился – и все, что делал, делал только и исключительно для себя, по своей эгоистичной слизеринской природе!.. Мерзкий, злобный, мстительный…

– Ты поосторожнее со слизеринской природой, – тихо говорю я, – как бы потом перед Алом краснеть не пришлось. А то, что я услышал от тебя о Снейпе, я слышу, представь, не впервые…

– О, так, значит, не меня одну удивляет твое безграничное всепрощение! Кто же этот трезвомыслящий, решившийся сдернуть с Поттера розовые очки? – Джинни взмахивает рукой, словно и впрямь собираясь сдернуть с меня очки, и мой смешок – представить себя в нелепых ярко-розовых окулярах вроде тех, в которых иногда щеголяет Луна, оказалось забавным – конечно, распаляет ее еще больше. – Что ты молчишь? Стыдно вспомнить? Кто это – Гермиона?

– Извини, просто тебя пожалел – сегодня тебя уже раза три передергивало от этого имени, но если желаешь… Некий призрак из прошлого по имени Северус Снейп, – выговариваю я с удовольствием, – да, сегодня это имя так и просится на язык! – наблюдая, как Джинни, ошеломленно моргая, пытается что-то сказать и не может – такого она и впрямь не ждала. И я прекрасно представляю, что она сейчас чувствует – смущение и царапающую, словно крошки на простыне, неловкость оттого, что неприятному во всех отношениях человеку, оказывается, присущи и искренность, и смелость – даже в этом качестве Джинни ему упорно отказывала. Должно быть, и Снейп ощущал что-то похожее, когда я вдруг делал что-то, чего он никак не ждал от Поттера.

– Да, Джинни, именно так. Все это я уже слышал от профессора, и в гораздо более резких выражениях – тихо говорю я, глядя прямо в растерянные карие глаза, и впервые за весь разговор отвести взгляд приходится жене. – Только, знаешь… он меня не убедил. Точнее, я понял, что это лишь одна сторона правды. Люди, представь, способны меняться, хоть и не всегда способны осознать эти перемены и поверить в них. Как ты думаешь, Люпина он пытался спасти тоже из мести или каких-то корыстных соображений – интересно, каких? А в ночь убийства Дамблдора – кстати, ты знаешь, что Снейп хотел отказаться от этого плана даже после того, как уже принес Непреложный обет – очень эгоистично, не правда ли! – так вот, в ту ночь он помешал Гермионе и Рону ввязаться в схватку тоже по своей слизеринской природе? А вас вместо Круцио отправил в Запретный лес – забыла?.. Что же до того, как он ко мне относился – или мог бы относиться…

…– К мальчику?! – громкий возмущенный возглас…

… Темное пламя взгляда, опалившее меня напоследок…

… И – быстрым промельком в воображении – пестрая магловская открытка – оборотная сторона – «Гарри» острым угловатым почерком – тонкая, очень белая рука, взмахивающая палочкой…

– Знаешь, в этом он тоже был со мной честен, – я пытаюсь спрятать дрожь в голосе, но, кажется, не очень получается. – Не скрывал, что когда-то ненавидел, и объяснил, почему. Но по крайней мере в его последний хогвартский год ненависти уже не было. И он мог бы стать мне близким не только в ночной реальности, если бы… Впрочем… собственно, я с самого начала собирался это сказать…

Джинни, конверт уже заклеен, не надо так вертеть его в руках. И терзать бахрому на диванной подушке тоже. Просто выслушай – если уж я наконец набрался смелости это выговорить, ты тоже попробуй… услышать. И принять то, что я скажу, сообразно своей природе – ни капли не слизеринской, я-то знаю. Видимо, в этом-то все и дело – ты сама никогда не была частью тьмы – по крайней мере, осознанно – и не представляешь, каково это – с болью и кровью выдирать из себя черноту, ломать себя и сращивать заново… Снейп – смог.. или хотя бы пытался. Попробуй в это поверить.

– Я хотел сказать, что все-таки был неправ, но только в одном – что считал его мертвецом. Он жив, Джинни. Малфой сегодня рассказал. И если – черт, когда! – мы увидимся, я сделаю все, чтобы профессор понял, как я к нему теперь отношусь, и очень надеюсь, что он поверит. Потому что, – совсем тихо заканчиваю я, – не только он мне, я ему тоже… нужен. И еще надеюсь – я ведь могу на это надеяться? – что ты примешь эту часть моей жизни и все обойдется… без потерь.

Я не говорю – с радостью, Джинни, розовых очков я никогда не носил. Для начала просто попытайся понять – если перемены в жизни связаны со Снейпом, это не значит, что они к худшему. Попытайся представить, как это будет – ведь так просто поставить в гостиной еще одно кресло и найти в себе чуточку душевных сил приветливо кивнуть одинокому гостю, решившему заглянуть на огонек.

Будут нечастые письма, надписанные мелким острым почерком. Еще более редкие визиты – «Поттер, стоило в кои-то веки надеть зеленую мантию – чтобы обнаружить, какой у вас закопченный камин! Гости еще не предъявляли вам счет за испачканную одежду?». Заинтересованный вопрос Лили: «Пап, а на это Рождество я снова получу подарок от мистера Снейпа?»

Так просто и совсем не страшно, правда?..

Но она даже не пытается.

Растерянность и потрясение в карих глазах – их понять еще можно – внезапно сменяются темным, вязким страхом – а это-то откуда?.. Что за въевшаяся привычка представлять Снейпа монстром – к тому же старшекурсницей ты совсем его не боялась!.. Но злиться на Джинни не хочется – этим всплеском необъяснимого детского ужаса она вдруг напоминает саму себя в свой первый хогвартский год – крошечную перепуганную неизвестно чем девчушку. Повинуясь порыву, я тянусь к ней, чтобы обнять – шшш, здесь нет зловещих призраков, никто не тянет к тебе с того света костлявые руки! – но жена неожиданно резко отстраняется.

Да, девочка выросла и отчаянно пытается показать, что способна сама справляться с детскими страхами. Мгновение – и ужаса как не бывало, теперь в заблестевших глазах решимость и спокойная уверенность – в чем?.. Что она себе опять навоображала?..

– Принять, говоришь?.. – она даже улыбается, и пальцы, только что скручивавшие и дергавшие бахрому, неторопливо распутывают тяжелые узлы. – Что ж, я приму… если будет что принимать. Я правильно поняла, что ты знать не знаешь, где сейчас профессор Снейп? – даже его имя она выговорила без запинки! – То есть адреса он никому не сообщил? Так с чего ты взял, что он вообще захочет тебя видеть?

– Верно, не сообщил, но… – поколебавшись, я рассказываю ей о красноречивой описке – и с отчаянием наблюдаю, как на довольном успокоившемся лице проступает такое привычное – и совершенно непробиваемое! – выражение: «Ну конечно, именно так я и думала». Финита. Стена из новых аргументов, которыми Джинни опять отгородилась от неприятной реальности, достраивается на глазах и уже готова к любой осаде.

– Странные игры затеял с вами профессор, не находишь? – плавным скользящим движением она заканчивает с последним узлом и встряхивает подушку. – «Гарри»… очень трогательно… и, знаешь, очень похоже на прощание. Ну да, я хочу сказать, что тоже была неправа, – видишь, и я умею признавать свою неправоту! – но только в одном – что ты действительно был ему небезразличен. В прошлом. И с этим прошлым он – красиво, ничего не скажешь – попрощался. А в настоящем он не желает никого из вас видеть – ни Малфоя, ни тебя… никого из прошлой опостылевшей жизни – прости, но по-другому я никак не могу объяснить то, что Снейп даже намека, где его искать, не оставил!

– Ну, мало ли какие у него могли быть причины… – выговариваю я растерянно, но Джинни опять перебивает, не дослушав:

– Например, какие? Он же у нас герой, без всяких оговорок, даже суда для оправдательного приговора не потребовалось – хватило и твоих объяснений. Старые грехи прощены, новых Лордов не предвидится, Малфои в неоплатном долгу, Поттер через слово произносит «сэр» и предлагает вечную дружбу… Живи и радуйся – конечно, если он это когда-нибудь умел – только вот наш смельчак предпочел сбежать. От своего прошлого – в том числе, между прочим, и от тебя. Почему именно – предполагать не возьмусь, это ведь ты у нас большой специалист по Снейпу. Но по крайней мере в одном совершенно уверена – он не хочет, чтобы его искали. Иначе оставил бы вам хоть крошечную зацепку. Так что, слава Мерлину, ни с чем мне смиряться не придется. И прости, меня эта тема больше не интересует. День был суматошный, я устала и иду спать.

Аккуратно пристроив подушку на место, Джинни встает и уже у двери в спальню, не оборачиваясь, произносит:

– Ты наверняка захочешь что-то выспросить у своего… ночного собеседника. Но я бы советовала тебе уважать выбор человека, которого ты считаешь другом.

Быстро скользнув внутрь, она бесшумно прикрывает дверь, а я машинально беру за уголки злосчастную диванную подушку и вжимаю в прохладную ткань горящее, словно от крепкой пощечины, лицо.

Да, Джинни, как обычно, сделала из куцых фактов совершенно однозначные и удобные исключительно для себя выводы. Тем более что о втором предложении – я больше чем уверен, в нем и кроется та самая зацепка! – ей вообще неизвестно. Только… что если она все-таки права? Что если та открытка – в самом деле, так сказать, прощальный привет, послание людям, которые что-то значили для него в прошлом – а если подумать, это и вправду только я и малфоевское семейство – «я жив, но искать меня не стоит»?

Но зачем??? Он действительно боялся суда, как предположила Джинни? Полный бред, к тому же еще и оскорбительный – я прямо-таки вижу презрительную усмешку профессора. Опасался сплетен, косых взглядов, язвительных намеков? Еще бредовее – скандальные скитеровские статейки Снейпа только позабавили бы, а тем, кто осмелится съязвить в его адрес, можно от души посочувствовать. От чего же он так стремился… избавиться, если столько лет ему было проще притворяться мертвым – и даже потом не позволить себе воскреснуть?

Ведь он мог бы, продолжая скрываться, рассказать нам о себе все как есть и попросить –впрочем, это же Снейп, значит, потребовать – чтобы мы с Малфоем молчали, и для остальных он оставался бы мертв. И мы молчали бы, ему совершенно нечего было бы опасаться – думаю, он это понимал. Но… не рассказал. Именно нам и не рассказал.

Нам?.. Малфой – только почтальон, передаточное звено, и как раз это профессор и дал тебе понять, стирая «Гарри» и вписывая «Поттер». Нет, Гарри, именно тебе не рассказал. Именно с тобой он играет в эти, как выразилась Джинни, странные игры.

И получается, что…

Что именно ты – та часть его прошлого, от которой он так стремился… избавиться. Или все таки – сбежать?..

Успокойся, Поттер, никаких однозначных выводов. Ты ведь не Джинни, от чьей железобетонной уверенности в себе порой слегка подташнивает. Тем более что такое объяснение грозит обрушить лавину новых вопросов. Только я больше не собираюсь искать на них ответы в одиночку.

Отбросив подушку, я поднимаюсь так резко, что в глазах на секунду темнеет и приходится ухватиться за первый подвернувшийся под руку предмет – конечно, им оказывается книжный шкаф, стоящий вплотную к дивану. От толчка дверца распахивается, и я еле успеваю подхватить тяжелую книгу – кто это ее так неустойчиво пристроил?

Кто-кто… Да ты же и пристроил, когда, полюбовавшись, вложил в книгу – одну из снейповских, Джинни до них даже не дотрагивается – ту самую картину, которую дочка нарисовала для тебя – «просто так, пап, просто захотелось». Вернее, срисовала с карточки из шоколадной лягушки, как смущенно призналась Лили, протягивая рисунок, – и я помню, как, бросив взгляд на небольшой кусочек плотного картона, приготовился снисходительно улыбнуться – и не смог.

Вот он, рисунок – спланировал из-под обложки на мягкий ворс дивана. Слава Мерлину, не помялся, и краски нисколько не потускнели – хотя черная краска, наверное, тускнеть не способна. Я поднимаю картинку за уголок и задумчиво вглядываюсь в лицо человека, который все школьные годы был для меня загадкой – и, как выяснилось, запас загадок у профессора просто неисчерпаемый.

Интересно, если бы в первый хогвартский день при взгляде на Снейпа мой шрам не полоснуло болью, я смог бы еще тогда увидеть то, что разглядела дочка в строгом незнакомце, глядящем с портрета вполоборота – так, что резкий ястребиный профиль лишь угадывается? Понять, что за надменностью кроется уязвимость и болезненный страх показаться смешным, а за резкостью и предвзятостью – не только желание отомстить, но и страх признаться себе, что мальчишка совсем не так плох, каким его хочется видеть, и злость на этого бестолкового мальчишку – научись же хоть чему-нибудь, болван!..

Сумел бы еще тогда разглядеть в нем непоказное бесстрашие и самую не-слизеринскую из его черт – способность к самопожертвованию? Смог бы, как это получилось у Лили, увидеть в непроницаемых черных глазах отчаяние – трезвое, безнадежное отчаяние сильного человека, вполне осознавшего, что он сделал с собственной жизнью? Увидеть за холодной язвительной маской одиночество и страх хоть с кем-то его разделить?

Удивительно, как причудливо сочетаются в мыслях о Снейпе эти понятия – страх и бесстрашие. А ведь когда я говорил сыну о снейповской смелости, я как раз и имел в виду способность взглянуть в лицо собственным страхам и не отступить прежде всего перед ними… Надеюсь, сегодня я пойму, какой из своих страхов человек, пристально глядящий на меня с несовершенного, но невероятно глубокого детского рисунка, так и не смог преодолеть.

Я бережно вкладываю картинку обратно под толстую кожаную обложку и вспоминаю, как осторожно спросил тогда Лили: «А почему тебе захотелось срисовать именно эту картинку?» «Сама не знаю», – бесхитростно ответила дочка. – «Увидела их на столе у Джейми – пап, они все-превсе были разложены, я не копалась, честно! – и эта картинка показалась такой… ну, знаешь, ужасно загадочной. Все остальные улыбались, а этот дядя нет, и я подумала, что у него есть своя ужасно загадочная история». – Ох, Лили, если б ты знала, насколько загадочная. – «А под карточкой, как обычно, была подпись, и, представляешь, его зовут Северус, как нашего Ала! А почему у Ала такое?..» Слава богу, тут в комнату с воплем влетел Джейми – в его карточках кто-то копался, и ух, сейчас кому-то слишком любопытному достанется на орехи!.. Лили с визгом спряталась за меня от справедливого возмездия, и я был избавлен от объяснений.

Что ж, сегодня объяснений не избежать – только теперь это я их потребую. У человека, которого я считаю другом и чей выбор, Мерлин его побери, уважаю – только пусть сначала хотя бы объяснит, почему он выбрал бегство – он, выкрикнувший однажды звенящим от гнева голосом: «Не смей называть меня трусом!»

Ночник погашен. Палочка привычно ложится в ладонь. И когда я наконец оказываюсь в знакомой до последней трещинки в полу неуютной гостиной, то… ничего не понимаю. Недоуменно моргаю раз и другой, встряхиваю головой, но картинка перед глазами не меняется – стоящее напротив продавленное кресло пусто.

		ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ. Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме. Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.