ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Автор: Sever_Snape Название: «КОШКА» Бета: -Harry Potter- Жанр: drama, mini, джен Пейринг: СС, ММ, АД Рейтинг: PG-13 Саммари: Действие происходит в первые месяцы работы Снейпа преподавателем Хогвартса. Дисклеймер: Благодарю Дж. Роулинг. Баг: Снейп работает в школе первый год уже после известных событий в Годриковой Лощине.
- Снейп убил Дамблдора, - сказал Гарри. Она вперилась в него на мгновение, потом опасно покачнулась; мадам Помфри, выглядевшая так, как будто пыталась взять себя в руки, бросилась вперед и, наколдовав из дрожащего воздуха стул, толкнула его под МакГонагалл. - Снейп, - повторила МакГонагалл еле слышно, падая на стул. - Мы все задавались вопросом… но он доверял… всегда… Снейп… Я не могу в это поверить… Дж. Роулинг, ГП и ПП, гл. 29 (перевод мой – S_S)
Учебный год в Хогвартсе только начался. Новый Мастер Зелий всем без исключения казался неприятным и странным. Он бродил по коридорам школы неслышной тенью, слегка наклонив голову, так что длинные, плохо промытые волосы тонкими прядями свешивались на лицо, создавая почти непроницаемую завесу. Никто не видел выражения его глаз – да и не стремился увидеть. Новый профессор держался строго. Ученики его побаивались – как будто сама по себе сутулая фигура в черном таила некую не явную, но ощутимую опасность. Мало кто замечал, что Мастер Зелий всякий раз еле заметно вздрагивает, когда к нему обращаются, а походка его так неуверенна, словно он ступает по льду. Впрочем, на такие мелочи обычно и не обращают внимания…
Осень в том году выдалась на редкость погожей и теплой. Золотистый рассеянный свет заливал коридоры и классы, кропил плитки паркета целым выводком солнечных зайчиков, чертил ровные дорожки на старых стенах; искрил, подмигивая, на красочных, промытых летними дождями, витражах. Ученики выбегали на школьный двор в одних формах, без курток, и гоняли взапуски по пожелтевшим узким дорожкам, и от их беготни вздрагивали ветки вековых деревьев, роняя шуршащую созревшую листву. Подхваченные ветром, уносились в прозрачный воздух тонкие разноцветные листочки, и свет стоял столбом, дрожа и переливаясь легчайшей серебрящейся дымкой.
Окна не закрывали.
Мастер зелий частенько останавливался в коридорах. Если поблизости никого не было, припадал лбом к оконному косяку, смотрел, как облетают деревья, – и принюхивался. Ему казалось, что где-то далеко жгут опавшие листья, и этот горьковатый, только ему заметный дымок набивался в ноздри, заставляя чихать и ежиться, как от озноба.
Впрочем, он и в самом деле мерз. В подземельях Слизерина, в его личных комнатах, не было окон, и солнечный свет не проникал сюда – но зато не чувствовалось и запаха горелых листьев. Влажная тишина и промозглость царили здесь, а вечерний огонь в камине смотрелся диковинным цветком – сколько не тяни к огню руки, а они все подрагивают, дрожат ощутимо, и не в руках дело, а от сердца эта дрожь, тянется прохладцей по венам, студит, не дает вдохнуть полной грудью.
Осенними бесконечными вечерами сидел молодой профессор у камина, таращился на рыжие язычки пламени – и нет-нет, да и вздрагивал, хотя его и не звал никто. Ну, может, потому и вздрагивал, что никто не звал? Он поднимался время от времени, мерил шагами свою небольшую холодную комнату, подходил к книжным полкам, брал томик в руки, долго вертел его, опять словно принюхиваясь. Потом бездумно шуршал страницами, медленно листая, как будто искал что-то – и не находил; ставил книгу на место. Возвращался в кресло у камина. Смотрел на огонь. Наколдовывал себе чашку мятного чая, пил залпом, обжигаясь, тянул руки к узорной решетке, всё пытаясь согреться, ежился, горбил спину, наконец, вставал и быстро раздевался, чтобы лечь спать.
Профессор согревал постель заклинанием, но все равно мерз, ворочался с боку на бок, сбивая простыни под худым жилистым телом. Рубцы и заломы смятого белья натирали тощие бока, одеяло кололо ворсом, перья лезли из подушек, норовя попасть в нос, а по потолку сновали и сновали непрошеные сероватые тени, кружили, вырастая хвосторогами, дышали холодом, морочили, морочили, морочили… и не было от них ни роздыху, ни спасения. И все казалось, что сквозь невидимые щели в стенах проникает с улицы ненавистный и тревожащий запах – листья жгли, где-то далеко-далеко жгли прелые, слежавшиеся листья, дымок курился едкий, сладковатый, и ветер разносил его на тысячи миль, примешивая посторонние ароматы, что лишь усиливало главную, нестерпимо горчащую ноту.
Так и просыпался профессор на рассвете, в холодном поту, преследуемый призрачным запахом далекого пожарища, просыпался до следующего сна с повторяющимися кошмарами.
Дни и ночи осенние шли, похожие друг на друга, как близнецы, и ничего не менялось. А потом вдруг появилась в подземельях кошка.
Может быть, она и раньше была – просто профессор не замечал ее. А тут, наконец, заметил. Поздним вечером, выпив мятного чая, он по привычке, не глядя, протянул руку к столу, пристраивая на край пустую чашку, и вдруг рука натолкнулось на что-то мягкое и теплое. Шерсть.
“Lumos!” – пробормотал профессор, моментально вскакивая на ноги и уставившись на собственный стол. Там, на стопке пергаментов, она и сидела – кошка. Ничем не примечательная, не большая и не маленькая, в серую тусклую полоску, с не слишком выразительной мордой, остроглазая, настороженная и, пожалуй, внимательная. Профессор удивился. Потом рассердился, что кошка осмелилась усесться на его пергаменты. Потом снова удивился и снова рассердился, замахиваясь на кошку палочкой. Та в мгновение ока соскочила со стола и юркнула под кровать. «Вот же тварь», – пробормотал профессор и, опустившись на колени, попытался извлечь кошку при помощи «accio». С третьей попытки получилось – кошка выпрыгнула на свет божий, пребольно шваркнула лапой по его ладони, впрочем, втянув когти, и, метнувшись к двери, спокойно уселась на пороге, уставившись на профессора нахально блестящими глазами. «Откуда ты здесь взялась? – пробормотал профессор, открывая дверь. – Давай-ка, пошла вон!» Он подтолкнул кошку под бок носком башмака, однако, вместо того, чтоб выбежать в коридор, кошка извернулась – и снова исчезла под кроватью. «Да чтоб тебя!!» – взбеленился профессор и в ярости бухнулся на колени, опять шипя свое «accio». Его усилия не принесли никакого результата. В конце концов он плюнул, поднялся с пола и решил лечь спать.
По привычке согрел постель заклинанием, натянул на уши колючее одеяло, потушил свет – и вздрогнул от неожиданности. Над столом слабо светились две желтоватые точки. «Опять уселась на пергаменты, мерзость», – меланхолично подумал профессор и уставился на эти светящиеся точки. Они манили и притягивали, как магнит. Их странное, еле заметное свечение в кромешной тьме почему-то успокаивало. «Откуда же ты здесь взялась?» – прошептал профессор в темноту. Светящиеся точки чуть сместились, опускаясь ниже. Кажется, кошка укладывалась спать на его столе. Минутой позже огоньки погасли. «Эй, ты здесь?» - вырвалось невольно, и, услышав в ответ тихое пофыркивание, профессор тоже закрыл глаза. Почти сразу заснул.
На следующий вечер кошка пришла снова. Профессор был совершенно уверен в том, что рано утром вытолкнул ее пинком из комнат и в том, что, вернувшись с занятий, не пускал обратно. Но, тем не менее, кошка восседала на прежнем месте, на стопке пергаментов в углу стола, и невозмутимо намывала морду мягкой полосатой лапой. Профессор так и не понял, когда же именно и каким образом она опять появилась в комнатах. Он страшно не любил, когда не понимал чего-то, поэтому, обнаружив кошку, снова рассердился. «Брысь отсюда!» - зашипел он, тыча палочкой прямо в нахальную свежеумытую морду. Но на этот раз кошка не испугалась. Она деликатно отстранила лапой палочку и, склонив голову на бок, чутко повела ушами. При этом выражение ее желтоватых глаз никоим образом не изменилось, оставаясь невозмутимо сонным. «Да чтоб тебя!» - пробормотал посрамленный профессор и вдруг резким движением выдернул из-под кошки стопку пергаментов. Однако и этот маневр не принес ожидаемого результата. Кошка одним прыжком переместилась на спинку кресла и смотрела оттуда уже чуть ли не насмешливо (по крайней мере, профессору так показалось). «Ну, хорошо же, ты сама напросилась!» - не привыкший сдаваться так легко, профессор подкрался сзади и ухватил животное за шкирку, намереваясь вышвырнуть из комнат немедленно. Кошка растопырила все четыре лапы, выпустила когти, угрожающе зашипела и, прежде чем профессор успел донести ее до дверей, вырвалась и в один прыжок очутилась под кроватью. «Тварь», - мрачно констатировал профессор, поднося к лицу слегка оцарапанную руку. На полках, разумеется, нашлась дезинфицирующая мазь; пожалуй, профессор смазал неглубокие царапины даже сверх меры, но они так неприятно саднили, что хотелось избавиться от них поскорее. Профессор спокойно переносил физическую боль, однако здесь страдало скорее самолюбие – оттого, что ущерб нанёс такой малозначительный и более чем мелкий противник. Который, кстати сказать, так и остался не выдворенным прочь. Царапины на руке быстро затянулись, а глухое неудовольствие осталось. Профессор улегся на кровать прямо в одежде и минут десять сосредоточенно смотрел в потолок, размышляя, откуда взялась кошка, что ей нужно, и кошка ли это на самом деле. «Да ты знаешь, что я одним заклинанием, одним взмахом палочки могу превратить тебя в жабу, нет, просто в горсть дымящегося пепла!» - буркнул он, свесив голову с кровати, и оглушительно чихнул, взметнув прерывистым дыханием ворох пыли. Из темноты по-прежнему слабо светились две желтоватые точки. «Лучше вылезай оттуда подобру-поздорову!» Он снова чихнул, подметая космами пол. Потом пошарил под кроватью рукой, насколько мог дотянуться, и плюнул с досады. «Да и черт с тобой, глупая тварь!» Вытянулся поверх одеяла, недовольно сопя длинным носом, закинул руки за голову и вдруг с удивлением обнаружил, что впервые за последние недели не чувствует холода. Согрелся.
Незаметно подкрадывалась дрема, смеживая веки неожиданно и необоримо, глаза закрывались сами собой, и тут же навязчивый запах паленого потянулся в ноздри, такой ощутимый, словно жгли совсем рядом, рукой подать. И не листья жгли, нет, что-то другое, страшное, пахнущее сладко и остро – так, что продирало до самого мозга. Будто кто-то тянул через ноздри в мозг просмоленную на огне суровую толстую нить, она шла тяжело, с натугой, и было так больно, неприятно – хоть вой. И почему-то страшно. Очень страшно. Профессор силился открыть глаза, вытащить себя из этой полуобморочной дремы, но проваливался снова и снова. Ухало в груди сердце, спирало дыхание, и нить все протискивалась, вилась из ноздрей в мозг – и не закричать даже. Не получалось. Вдруг что-то влажное и холодное, живое, уперлось в запястье. Профессор ойкнул от неожиданности и, наконец, очнулся. Ощущение не было продолжением кошмара. Кошка. Это была кошка. Она сидела рядом на постели, деловито обнюхивая его ладонь. Кошачий нос еще пару раз мазнул по запястью холодно и влажно – и отстранился. «Да чтоб тебя…» – обессилено пробормотал профессор и вдруг сгреб животное в охапку, прижал к себе. Живая, теплая, мягкая, она с готовностью прильнула к тощему боку и тут же завела свою кошачью шарманку, да так громко, что профессор невольно улыбнулся. «Не убегай! - попросил он мысленно (вслух профессор не попросил бы об этом даже кошку) – полежи так немного, рядом, пока у меня башка прекратит трескаться, а потом я тебя вышвырну, конечно, полежи только пару минут…» Кошка и не думала убегать. Она помурчала еще немного, а потом завозилась под боком, явно намереваясь укладываться спать. Профессор вздохнул и подвинулся. Положил ладонь на пушистую полосатую спину. Не без опасения прикрыл глаза. Запах паленого не возвращался.
Несколькими минутами позже и кошка, и профессор уже спали.
-Что значит, какая кошка? Самая обыкновенная кошка, полосатая, понятия не имею, откуда она взялась.
- Тебя что-то беспокоит?
- Я не знаю. Мне кажется странным…
- Полно, мальчик мой, что же тут странного? Ну, какая-то приблудная кошка забрела в подземелья. В замке знаешь их сколько? Студенты покидают Хогварстс, полностью окончив курс, и иногда забывают забрать с собой своих питомцев. Ты не волнуйся. Просто прогони ее, если мешает.
- Прогонишь ее, как же. Настырная и наглая. Как все кошки.
- А ты уверен, что это не кот?
- Господин директор, коты и кошки – совершенно разные животные. Странно, что вы об этом спросили.
Директор усмехнулся в усы.
- Просто вспомнил, Северус, что уход за магическими существами никогда не был твоим любимым предметом.
- Это верно. Но отличить кота от кошки я точно смогу, с первого же взгляда. И потом – она не низзл. Обычная. Кажется…
- Обычных кошек в Хогвартсе не бывает, – снова усмехнулся директор и вдруг неожиданно стал серьезным. – С тобой все в порядке, Северус?
- Более чем, – сухо ответил профессор и повернулся на каблуках, намереваясь уйти.
Рассказывать о ночных кошмарах и запахе паленого он, разумеется, не собирался.
- Пусть кошка тебя не волнует, – бросил директор вдогонку, и профессору показалось, что он уловил в голосе еле различимые саркастические нотки.
Однако обычный сарказм директора был явлением настолько малопостижимым, что им явно не стоило забивать голову.
Кошка осталась. Каждый вечер он впускал ее в комнаты, заслышав деликатное царапанье в дверь. Кошка вбегала, как к себе домой, и устраивалась теперь уж не на столе, а прямо на кровати. Профессор растерянно смотрел на нее, каждый вечер обещая самому себе, что это в самый последний раз… Вот ветер переменится, не будет задувать со стороны Годриковой Лощины, где от дома Поттеров остались одни обгоревшие стены… вот тени перестанут метаться по потолку, как стаи оголодавших дементоров… вот не будет сердце проваливаться в пропасть – и он выгонит кошку ко всем чертям, зачем ему кошка, он терпеть не может животных…
Кошмары не прекратились совсем, но пробуждение перестало быть таким ужасным, когда казалось, что тебя швыряет из пасти огня прямо в студеную воду… Профессор переводил дух, теперь успокаиваясь гораздо быстрее, чем раньше. Он ощущал, что в бок упирается упрямая лапа, и можно протянуть ладонь, зарываясь в теплую мягкую шерсть, послушать, как бьется под рукой живое сердце, маленькое, быстрое, без всяких перебоев, не чета его собственному. И он гладил кошку в темноте, стесняясь самого себя, гладил, пока она не принималась мурчать, вытягиваясь на спине под его неуверенной рукой. И от этих звуков становилось уютнее, какая-то пружина внутри как будто разжималась, и дышать было легче, и ненавистный запах не донимал, стоило наклониться и спрятать нос в пушистый загривок. Пахло кошкой – и только…
Он перестал размышлять, откуда она взялась. Кажется, невнятные объяснения директора вполне его удовлетворили. Ну, забыл какой-нибудь студент… главное, чтоб не вспомнил… Теперь профессор опасался, как бы она не исчезла, не вернулась туда, откуда пришла. И эти беспокойные мысли неожиданно пугали. Были отвратительны. Профессор раздражался на собственную сентиментальность, о которой и не подозревал раньше. Он вдруг поймал себя на том, что ближе к одиннадцати вечера начинает прислушиваться, не раздастся ли за дверью знакомый шорох. Где кошка проводила целый день, что ела, чем вообще занималась – профессор понятия не имел, но иногда раздумывал об этом. И ему было неприятно, что днем кошку, возможно, ласкает кто-то еще. Ему было определенно неприятно, но он бы ни за что не признался себе в этом. Кажется, кошку совершенно не занимало то, что она превратилась в предмет таких напряженных размышлений. Она являлась примерно в одно время, прыгала на постель и смотрела на профессора равнодушно-сонными глазами, прижав уши. Ее приход был неким сигналом, что пора ложится спать. И он ложился, и дул ей в морду, и щекотал за ухом, и замирал, когда она терлась головой о его подбородок, и терпеливо ждал громкой шарманки над ухом, под которую привык засыпать…
А за стенами замка еле слышно пошумливали зарядившие осенние дожди, сырость и промозглость подтачивали старую каменную кладку, подвывал ветер, резко похолодало. Может быть, еще и поэтому постель казалась особенно теплой и уютной, согреваемая живым существом, и так хотелось видеть в нем не просто потерявшееся в огромном замке животное… «Ведь она приходит именно ко мне… она меня выбрала!» – подобные мысли вызывали усмешку у него самого, но почему-то упорно крутились в голове, и думать об этом было так же приятно, как проводить ладонью по пушистой шкурке, ощущая пальцами трогательную хрупкость косточек на кошачьей груди. Беззащитность и полнейшее доверие, выказываемое кошкой – вот что было главным. И профессор даже во сне не забывал, что он в постели не один – не дай боже придавить собой тщедушное маленькое тельце… Он был предельно осторожен, и даже в самых нелепых и диких кошмарах, когда хотелось метаться по кровати, неистово разбрасывая руки и ноги, умудрялся сдерживаться, ворочаясь весьма умеренно. Он знал – нужно поскорее вынырнуть из черной бездны сна, и тогда ладонь найдет живое тепло, и все отойдет, растворится в реальности, смягчится, и запахи пойдут на убыть, и черные тени превратятся в случайных прохожих, прикрывающих головы куполом огромных черных зонтов. Дождь барабанит по натянутой ткани, кап-кап-кап, просто осень, просто дождь, ничего больше…
Вскоре профессор понял, что начал скучать по кошке днем. Посреди урока он вдруг ни с того ни с сего вспоминал ее забавную полосатую морду, и у него теплело на сердце. Он с удовольствием представлял, как вечером она явится, независимая и гордая, шмыгнет в комнаты, задрав хвост, и, устроившись на постели, посмотрит на него вопросительными глазами, явно приглашая. Было приятно думать о мягкой, странно волнующей тяжести на груди, о касаниях мокрого влажного носа, о коготках, игриво цепляющих его за рукава пижамы.
«Хорошо бы, она и днем никуда не уходила… я бы ее кормил… выводил гулять… заботился…» – рассеянно думал профессор, сидя на большой перемене в учительской и совершенно не замечая недоброжелательных взглядов коллег.
Молодого выскочку с более чем темным прошлым откровенно не любили. Разве что Директор, которого никогда не интересовало ничье мнение, кроме собственного, относился к мастеру Зелий с нескрываемой симпатией. Впрочем, это же была идея директора – чтоб профессор работал в Хогвартсе. А вот Минерве МакГонагалл новый Мастер Зелий, пожалуй, не нравился. Собственно, она не питала к нему особых симпатий и раньше, будучи его преподавателем, а не коллегой. И это втайне обижало профессора. Его вообще обижало, когда люди не воздавали ему должного (а такое, надо сказать, случалось постоянно). «И чем я тебе не угодил? - мысли с кошки перескочили на старуху, профессор сам не заметил как. – Разве я плохой учитель? Доверие – вот в чем вопрос. Я для вас навсегда, на веки вечные пожиратель смерти – и все…» Мысли были привычные, примитивные и набившие оскомину не хуже запаха паленого в носу. Профессор уставился на старуху – и вдруг увидел, как ее губы, сухие и обычно плотно сжатые, вдруг складываются в некий намек на улыбку. Показалось? Нет. Не показалось. Минерва определенно улыбалась – не столько губами, сколько выражением глаз. И это была не насмешливая, а теплая улыбка. Настолько неуместная, что профессор вздрогнул, испугавшись, что сделал что-то не то и не так.
- Ты хорошо себя чувствуешь, Северус?
Голос старухи, прозвучавший тихо и требовательно, смутил еще больше. Профессор неловко поднялся со своего стула, буркнул в ответ что-то маловразумительное и пулей вылетел из учительской.
Ночью он долго не мог окончательно заснуть. Ему казалось, что мешает шум дождя за стенами – но, скорее всего, шума дождя в комнатах совсем не было слышно, а о затянувшейся непогоде можно было догадаться только по сырости в подземельях. Утрами тянулись по стенам в коридорах ручейки холодной влаги, неряшливыми грязноватыми подтеками стекали на каменный пол. Приходилось перешагивать через лужи. И теперь, среди ночи, в привычной навязчивой полудреме-полуяви профессору казалось, что над головой нет потолка, и моросит с неба непрестанно, заунывно, моросит какой-то черной тоской.
Рядом, под боком, завозились. Кошка мягко прыгнула на грудь, тесно прижалась, упершись лапой куда-то в шею, и пристроила морду прямо ему на нос. «Ну и как мне дышать теперь, позволь поинтересоваться?» – проворчал профессор, жадно втягивая запах молока, идущий от аккуратного кошачьего рта. Он сам и поил ее молоком из блюдечка, перед сном, теперь практикуя это постоянно и превратив в своеобразный ритуал. В ответ на прозвучавший вопрос раздалось привычное урчание, морда сместилась с носа, прижимаясь теперь к щеке, потираясь об нее. «Ты… моя хорошая…» - с запинкой, еле слышно выговорил профессор, лаская ладонью подрагивающую кошачью спину. Кошка коротко мявкнула и вдруг, спрыгнув с груди, попятилась и легла поверх одеяла в ногах. «Эй, ну ты что? - забеспокоился профессор, приподнимаясь. – Почему ушла?» Настороженная пара глаз сверкнула предостерегающе, и когда профессор хотел притянуть ее назад, к себе, кошка зашипела, выпустив когти. «Ну не хочешь, так и не надо!». Он обиделся. Подтянул колени к носу, чтоб даже ногами не касаться свернувшегося в клубок животного. Неожиданно стало неуютно и зябко, опять послышался призрачный шум дождя, неприятный и монотонный, лупящий прямо в уши. Профессор громко, натужно вздохнул. Еле уловимое движение угадывалось в ногах… шуршание пододеяльника… наконец, привычный кошачий запах под носом. Он откинул край одеяла, пуская ее к себе. Кошка быстро скользнула под бок, улеглась. Профессор благодарно прижался, обнимая двумя руками, и неуверенно поцеловал куда-то между ушей, моментально успокаиваясь. Дождь стих, ветер стих, воздух прогрелся, сон был мягким и нежным. Он не увидел, что кошка так и не сомкнула глаз. Смотрела, не мигая, в темноту, и ее зрачки, две узенькие желтые щелки, странновато мерцали, словно светлые янтарные капли на черном фоне…
- Межпредметные связи – это наше самое слабое место, Северус…
Профессор рассеянно вслушивался в ее голос, исподтишка поглядывая в окно. Деревья сбросили последнюю листву, и ветки четко прорисовывались в застывшем голубоватом воздухе, как будто на мелованной бумаге. Начинались первые заморозки. Лужи утрами подергивались тонким хрустким ледком, на остатках побуревшей и сухой травы висела белёсая бахрома изморози, ветры дули северные, ледяные.
- Северус, - старуха укоризненно повысила голос, он вздрогнул и поднял на нее глаза.
- Я согласен, Минерва, совершенно согласен, - кивнул небрежно и снова уставился в окно.
Межпредметные связи. Да этого в Хогвартсе отродясь не было. Отсюда вечная путаница с программами, приходится на зельях объяснять на первом курсе то, что по травологии положено знать только на втором – и так далее.
- Директор хочет, чтобы ты помог мне составить общий план для всех курсов. Разумеется, самый приблизительный…
- А почему я? – вырвался вполне резонный вопрос.
Старуха неожиданно смешалась и втянула голову в плечи.
- Ты молодой, энергичный и умный, - чуть насмешливо ответила она, помолчав, и улыбнулась глазами, уже привычно. – Ты отлично разбираешься почти во всех дисциплинах. И потом… ты не так давно закончил Хогвартс и еще не успел забыть школьной программы, это тоже немаловажный факт.
Профессор поморщился. Он терпеть не мог, когда ему напоминали о его возрасте, тем более напоминали так бесцеремонно. Он открыл было рот что-то возразить, но столкнулся со старухой взглядом – и не сказал ни слова.
Старуха была не то чтобы слишком добра к нему, но проявила явную заинтересованность. Пару раз приходила на его уроки, а потом дала понять, что ей все понравилось. Ненавязчиво посоветовала кое-что, и, воспользовавшись ее советами, профессор стал чувствовать себя в аудитории куда уверенней, чем раньше. И эта улыбка… он привык, что старуха улыбается ему – и даже научился отвечать, когда понял, что такая доброжелательность ему скорее приятна, чем наоборот.
- Хорошо. Я постараюсь помочь вам, профессор. - Я буду очень признательна, Северус.
Работать со старухой было, в общем, просто. Это его не тяготило. Ее ясный ум, логика, умение слушать и умение стоять на своем внушали уважение. Они оба увлеклись, и план интеграции предметов выходил куда более подробным, чем предполагалось вначале. Им помогали (а по мнению Северуса, скорее уж мешали) все без исключения предметники, изредка заходил Альбус, но почти ни о чем не спрашивал, слушал Минерву, поблескивая стеклышками очков, и молча удалялся, кажется, вполне удовлетворенный.
Они приучились пить чай вместе. Как-то она пожаловалась на легкую боль в спине, и он тут же принес нужное зелье. Она научила его превращать старые исписанные перья в новехонькие, и пустые чернильницы – в полные (трансфигурация никогда не была его сильным местом). Он уже подумывал, что когда план будет написан, ему придется скучновато без старухи, без ее суховатого покашливания, резкого голоса и неожиданно улыбчивых глаз, без ее едких замечаний – и даже без неожиданных перепадов настроения, когда она вдруг словно уходила в себя и смотрела на него рассеянно, будто куда-то вскользь, и плечи заметно вздрагивали, как будто в приступе неожиданного озноба.
Иногда она являлась в учительскую странно сонной, скользила подслеповатыми глазами поверх столов, ни на чем не останавливая расфокусированный взгляд, и отвечала на его вопросы не всегда впопад. Но это случалось крайне редко; профессор списывал ее состояние на обычную усталость немолодой уже женщины. Чаще всего ей удавалось собраться, и все опять шло, как надо. Они работали, пили чай, шутили, сталкивались локтями, извинялись – и улыбались друг другу.
Вечерами профессора перестал донимать запах паленого. Ветер, кажется, переменился. Напоив свою кошку молоком, он укладывался в постель, лапы привычно упирались в грудь, шарманка пела над ухом, ладонь терпеливо и бережно ласкала мягкую пушистую шкурку, ощущая под пальцами трогательную хрупкость каждой косточки. «Моя хорошая», - бормотал он, засыпая.
Если б кошка могла говорить, она наверняка ответила б ему тем же. По крайней мере, ему так казалось…
Второкурсники писали контрольную по теории зелий. В самом начале урока он обнаружил, что оставил в учительской журнал. Можно было послать за ним кого-нибудь из учеников, но неожиданно захотелось пройтись по коридору – все лучше, чем неподвижно сидеть за учительским столом и тупо смотреть на склоненные над пергаментом детские головы.
- Я сейчас вернусь, - объявил он классу. – Чтоб ни звука тут, иначе…
Договаривать фразу не было смысла. Дети его боялись. Просто потому, что в школе ходило слишком много крайне неприятных слухов о его бурном прошлом.
Коридоры были совершенно пустынны, хотя звонок только прозвенел. Бездумно улыбаясь, профессор направлялся к учительской. Дверь оказалось чуть приоткрытой. Он помедлил всего лишь одну секунду – а потом узнал резковатый голос и невольно насторожился, уже не в силах справится с искушением подслушать чужой разговор.
- Я больше так не могу, Альбус!
- Что-то новое, Минерва?
- Нет. Ничего нового. Он по-прежнему никуда не отлучается ночами. Просто спит. Писем не пишет, писем не получает – и вообще, все спокойно. Я думаю, пора это прекратить.
- Давайте подождем еще немного. Ну, хоть неделю. Я должен окончательно убедиться, что Северус порвал с прошлым. Поймите, у нас тут дети…
- Я понимаю, Альбус. Поэтому и согласилась исполнить вашу просьбу. Но…
- Еще неделю – и я думаю, слежку можно будет прекратить. Потерпите еще неделю? Хорошо?
- Последнюю неделю, Альбус. Ни дня больше. Я… устала.
- Договорились, Минерва.
Он не стал дожидаться окончания разговора. На цыпочках отошел от двери, забыв, зачем приходил в учительскую. Вместо того, чтоб вернуться в аудиторию, спустился в свои комнаты в подземельях. Сел на кровать. Долго сидел, бездумно глядя перед собой, застывший, неподвижный, как изваяние. Фарфоровое блюдечко возле деревянной ножки постели мозолило глаза. Он направил палочку на блюдце, бормоча заклятие исчезновения. И снова застыл, скрестив руки на груди и зябко обхватив ладонями чуть сведенные плечи.
Вечером он впустил кошку, как ни в чем не бывало. «Извини, - бросил сухо, - молока сегодня не будет». Кошка привычно разлеглась на постели рядом с подушкой. Он смотрел на нее, чувствуя, как дрожит его рот – и ничего не мог с этим поделать. Демонстративно уселся за стол и принялся строчить письмо Люциусу Малфою, которому не писал уже много лет и которому было абсолютно нечего сказать… Понял, что ведет себя, как ребенок, скомкал пергамент, порвал его в мелкие клочки и снова обернулся к кошке. «Спать хочешь? Сейчас иду…».
Он долго возился в ванной, и на душе было пусто-пусто, хотя паленым по-прежнему не пахло, и сердце билось с размеренностью метронома. Поливал плечи горячей водой. Но жара не чувствовал. Впрочем, сквозняка из приоткрытой двери тоже. Надел пижаму. Погасил свет в спальне. Лег. Ладонь механически опустилась на кошачий бок, уже по привычке. Пальцам было совершенно безразлично пушистое тепло шерсти, только хрупкие косточки, прощупываемые с той же легкостью, вдруг вызвали почти необоримое искушение надавить и сломать. Он до крови закусил губу и отвел руку, еле справившись с жадной дрожью в пальцах. Повернулся к кошке спиной. Закрыл глаза.
Мастеру Зелий, молодому профессору Северусу Снейпу, ничего не снилось в эту ночь. И во все последующие ночи – тоже. И он был абсолютно уверен, что по его воле ни одно живое существо ни разу не переступит порога его комнат, как только минует та самая, последняя неделя, выпрошенная Альбусом Дамблдором у кошки.
Очень сильно и грустно. Жалко профессора. В конце концов это была вынужденная мера предосторожности. Но мне кажется, когда Минни убедилась, что Снейп неопасен, она продолжала хранить его сон из чисто человеческих побуждений. И в людском обличье они нормально общались. Только он ни за что в это не поверит. Он настолько не любит себя, что даже не допускает подобной возможности. Как же ему тяжело. А самое ужасное, он настолько горд, что скорее помрёт в одиночестве, чем подпустит к себе хоть одну живую душу.
Прочитала вчера, но так и не смогла подобрать слов. Иногда, после прочтения фиков, на Альбуса действительно хочется заорать, потому что это безумие - тащить в школу столько опасных личностей. И всем им доверять без всякой меры, без проверок - безумие. Но так как у Вас... Это же ужасно. Не представляю, как Снейп выжил, просто не представляю. Все слишком похоже на правду, чтобы отмахнуться. Все в характере. Все логично.
Порой мне хочется, чтоб вы писали хуже, проще, чтобы герои оставались картинками, а не людьми.
Грустно. И хорошо написано. Отличный язык и стиль. Одно только вызывает удивление - Минерва Макгонагалл преподает в Хогвартсе с 1956 года, т.е. она была учителем уже тогда, когда учился сам Снейп (примерно между 1970 и 1979 годами). Но он к ней относится так, словно раньше не знал и впервые познакомился только, став преподавателем. Почему?
Согласна с rakugan и по поводу того, как написано, и по поводу странности. И еще одно меня смутило - Минерва же на втором, что ли, курсе, когда проходят транфигурацию животных, по традиции ежегодно поражала воображение учеников превращением в кошку. Она еще удивлялась, почему никто не хлопает и не кричит браво. Что ж Северус не помнит-то ничего? Но если не считать этого, то очень правдоподобно психологически, друг sever
Он не фаталист, он однолюб) Ему других кошек не надо больше)))
Дитя природы
Спасибо и извините, что печально.
Elly
Спасибо. Ничего. Он сильный, он справится.
libellule
Я постараюсь писать хуже).
rakugan
Это не вполне так. Он вспоминает, что "старуха" относилась к нему плохо, когда он учился. Дело в том, что я думаю - он мало с ней общался, когда был студентом. И став преподом, естественно , отстраивает отношения по-новому. Так как и она, кстати.
litera
Друк, да помнит он! Он же не идиот. Но дело в том, что в его голове кошка и МакГонагалл - это категорически разные кошки). Ну согласись, как он мог предположить, что это Минерва, учитывая то, что кошка делала)) Ну не произошло состыковки). Тем более Альбус сказал, что ПРОСТО КОШКА. Наивный мальчик поверил Альбусу). Как всегда).
PS/
Почему-то никто не пожалел Миневру. Ей-то каково пришлось? Обидно, что никто не пожалел)
А... я знаю, почему никто не пожалел Миневру! Она была на задании, при исполнении! Ну да, делала нужное дело, ответственность там, за детей и Дамби фиг откажешь... И, в то же время, прекрасно сознавала, что поступает, так сказать, некрасиво. Шпионы необходимы, а вот пожалеть их не хочется. Мне, лично.
sever_snape Ну Минни всё же в лучшем положении. Её все любят и уважают. И никто её не ненавидит. После всего, что случилась, она будет наводить мосты. Только Снейп такую стену построит, что не пробиться. И ещё. Почему анимагическая форма Минервы описана как тусклая и серая, ничем непримечательная. Или она такая в восприятии Снейпа ? Помнишь в фильме это была шикарная кошара британской породы, ярко-серая с чёрно-синими полосами.
харе уже фикшн по фильмам воспринимать)) в кине и миссис Норрисс раскрасавица)
sever_snape какой-то новый и очень странный Снейп. Может оттого что без Поттера. история тоже очень странная. в принципе могу многое сказать если тебе интересно.
А то! Конешно интересно! Я согласен что фик странный. И его главная странность - что он от и до приснился мне во сне. Вот ей богу не вру. Я бы такое вообще не сочинил никогда. И после этого фика у меня слегка крыша съехала, я который день думаю про МакГонагалл и не могу прекратить. Ну, об этом в Дневе у меня рефлексии навалом.
Прочла. Знаешь, двойственное ощущение осталось. Снейп очень для тебя необычный, не могу сказать, плохо это или хорошо, он просто другой. Честно говоря, меня не очень убедила эта история в смысле конкретно истории - сюжета как такового. Удивила развязка с забыванием журнала и случайным подслушиванием, в такого Дамба я верю только в том случае, если это был точный рассчет, что Снейп вот именно сейчас придет и именно это услышит, но тогда получается нехорошо по отношению к Минерве. В общем, сбила меня эта ситуэйшен. В то же время, ты действительно мастер рефлексии и атмосферности. Запахи вообще мое слабое место, а уж такие яркие и сильные - это просто мучение. Сцены с кошкой, с тем самым поджиманием коленей невозмозможно трогательны. Их чувствуешь кожей, сам становясь героем фика. Минерва хороша, хотя она никогда и не вызывала у меня особенного интереса, так же как и джен в целом. Прочла здесь дискашн по поводу - кого жаль больше - Снейпа или Минерву. А мне вот никого не больше и не меньше. Да, Снейп несчастен и одинок, но он сам это выбирает, я не могу жалеть человека за его самостоятельный выбор, наоборот, - он на это способен, несмотря на боль, страх и одиночество, а это на самом деле далеко не слабость. Минерва по сути делает то же самое, и просьба Дамблдора здесь, по большому счету, не при чем. Они просто такие, и это неизбежность для обоих, которая проявляется в их жизни постоянно, а данная ситуация - лишь один из множества частных случаев.
Понимаешь, Вик, тут с самого начала сделан целых ряд допущений. Во-первых, Снейп мог догадаться сразу, что это за кошка, откуда - имхо, анимагических животных можно как-то почувствовать. Однако я допустил, что он не догадался. Допущение второе - Минерва могла следить за ним так, что он бы вообще не заметил ее присуствия, но я допустил, что она решила себя обнаружить. Допущение третье - это как раз та самая случайность про подслушенный разговор. В принципе, Дед бы мог поостеречься и не вести таких бесед в учительской, но я допустил, что он это сделал. И допустил, что как раз Снейп это подслушал, случайно (жизнь вообще богата на такие подлые случайности, это я уж из собственного опыта знаю). А вообще - все эти довольно грубые допущения я счел возможными потому что эта фикня, наверное, абсолютная метафора. От начала до конца. И как метафора имеет право на бытовое неправдоподобие. Бо дело не в том, в чем дело). Я много написал фикни всякой. Но не один фик не вызывал у меня такого внутреннего раздрая. Я даже вешать его не хотел, потому что мне казалось, что я написал что-то, о чем лучше вслух не говорить(. Сложно объяснить. У меня до сих пор идет какая странная болезненная реакция внутри на написанное. Прошу прощения, что я тут тебе, Вик, понаписал про себя, загадил информационное пространство. У меня вообще тенденция всегда одна, мне после каждой фикни хочется извиняться - и за то, что написал, и еще больше за то, что выложил.
Да знаю я про трагические случайности, и верю в них, потому что испытывала на себе. И допущения, которые здесь я тоже принимаю, все, а последнее, конечно, прозвучало резким диссонансом именно из-за Дамблдора, и такой вот его неосторожности.- трагичной для всех. Но это все ерунда на самом деле, потому что все это - за кадром. А в кадре - кусок инобытия, с запахами дыма и страхом - боязни самого себя и вторжения в свое личное пространство любого проявления внешнего мира, и мне почему-то кажется, что вовсе не из эгоистических побуждений.
Не за что тебе извиняться-то, Север. Я поняла, что ударенность Макгонагалл присутствует, причем сильная)) Это не плохо. Раз перс вдруг начинает рваться в текст, значит, пришло его время. Честно говоря, не разделяю интерес к ней, но понимаю и допускаю, что могу проникнуться, если убедят. У меня то же самое было с Драко - показали, убедили, привлекли и видишь до чего докатилась, так что все возможно))
sever_snape Чувствуется рука фанатичного кошатника)) Такие трогательные описания. Впрочем, мне, как собачнику, такой уровень привязанности сложно понять. Написано просто замечательно, вся эта атмосфера тоски, неожиданной привязанности на фоне общего одиночества. Ощущается почти физически. Правда, в такое свинство со стороны Дамблдора все равно не верю. Он если уж и играет, то гораздо более тонко.
А вот не угадали) Я фанатичный собачник). Кот у меня, правда, есть, но только вчера я как раз писал в дневнике, что насколько кот не то в сравнении с собакой).
Что касается Альбуса - наверное вы правы. Я Дамблдора очень сильно люблю, имхо в каноне это наиболее цельный персонаж, но у меня после 6 книги к нему большие счеты. Имхо он Снейпа сильно подставил(.
Тогда жму руку, потому что я тоже собачница и кошек вообще не очень понимаю в связи с этим)) Но у вас получилось написать так, что верится.
цитата:
Имхо он Снейпа сильно подставил(.
Угу, ППКС. С другой стороны - он раз за разом подставлял всех их практически. Бедному Гарику ничего не рассказывал, Блэка позволил посадить в Азкабан. Вот забавно, это вообще характеристика Дамблдора, кстати, получается))
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 70
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
