|
|
| |
Пост N: 36
Зарегистрирован: 30.09.06
|
|
Отправлено: 02.05.07 22:54. Заголовок: Re:
« –Нет, – издевался насмешливый карлик, – ты станешь пищей жука-карапузика, что охотится по вечерам за мошкарой, ослеплённой заходящим солнцем!
–Неужели тебе хочется, – взмолился я сквозь слёзы, – неужели тебе хочется, чтобы кровь мою высосал тарантул со слоновьим хоботом?»
Людовик Бертран «Гаспар из тьмы»
«Beauty makes the world go round»
Army of Lovers
«Чёрный жук с ярко-зелёными крыльями прополз по руке. У самого большого пальца остановился. Фаланга – укромное место у самой ладони – было уютнее ногтя, открытого ветру и дождю. Жук замер, усиками ощупывая холодную кожу, большая капля вдруг сорвалась и почти утопила его, но он вовремя отпустил фалангу, и его смыло вниз по неподвижной руке, до самого сгиба локтя. Здесь кожа тоже была холодной. И уже посинела, но жук не различал цвета, как и запаха, исходящего от трупа. Повозка, в которую бросили мёртвую нищенку, дёрнулась и поехала вперёд, к местному кладбищу, пережидать ливень было некогда – мёртвая начинала вонять…»
Кто-то всхлипнул, кто-то закашлялся, одна из девочек, зажав рот, выбежала из комнаты. Том поднял глаза. Миссис Томпсон молча стояла перед ним. Сжимающие блокнот пальцы чуть подрагивали, но лицо оставалось бесстрастным.
– Вам не понравилось, мэм? – спросил мальчик.
– Вы… – но тут же перебила себя, – что это за гадость, Том? Тема сочинения была «Божий промысел».
– То, что я описал – это и есть Божий промысел, разве нет, мэм?
– После занятия ты двести раз напишешь в тетради: «Бог есть добро» и триста раз: «Верую».
***
- Уповаем на Тебя. Прими…
Служба шла очень долго. Кому-то из детей стало плохо – и его увели. Тяжёлый запах церковных свечей, ладана и того чуждого, что лежало сейчас перед алтарём, сдавил болью виски.
Эпидемии в приюте были чем-то вроде гигиенической процедуры: ртов и проблем становилось гораздо меньше. В таких случаях лицемерно вздыхали: «Отмучился, сиротка…». Тому всё это было безразлично. Он никогда не болел, но наблюдал, как болеют другие. С интересом, который раздражал и пугал воспитателей, он мог подолгу, пока не увидят и не выгонят, стоять у постели, всматриваясь в бледное лицо, покрытое испариной, отрешённое или беспокойное, но всегда бледное, с синими жилками на висках и под глазами, с желтоватой в уголках рта кожей. Впрочем, и лицо не притягивало так Тома, как руки умирающего: прозрачные ладони, сквозь которые так легко (гораздо легче, чем через ладони здоровых) проходил свет. Худые пальцы напоминали пауков, чем-то придавленных насекомых, которые копошатся, бессмысленно скребутся и вот-вот замрут.
***
Звёздный блик на воде. Именно блик звезды, её отражение, едва намеченный на волнах холодный белёсый след. Вода в лучах фонарей, у самого берега – мутная и неподвижная.
Набережная полна людей, хотя час поздний. Люди испуганны, взволнованны и много, громко говорят о том, что выходит сейчас на берег. Выходит на руках у спасателя, то есть выносит. Нет, его выносят, как вещь. Или даже выносят как вещь, в качестве вещи. Грязной, никому не нужной, вонючей вещи, от которой нужно будет избавиться как можно скорее. Избавятся – закопают среди многих таких же. Грязных, бесполезных, вонючих.
Толпа на Набережной охнула и подалась назад, отталкивая и Тома, заключая в круг высокого мужчину с юношей на руках. Спасатель бережно опустил свою ношу на расстеленный кем-то плащ. Ресницы мальчика не дрогнули, не сжались пальцы. Только бежала с волос вода, но так же она бежала и с бортов вытащенной спасателем на берег лодки.
Том скривил губы: «Запаха пока нет. Но запах лишней вещи не важен».
***
Тайна: цветущие деревья весенней ночью. Беспрестанно вершимое движение: рост, расцвет, раскрывание – всё это в темноте, или в свете уличных фонарей, или под звёздами, под ночными небесными соцветьями. В тишине, в темноте, наедине со звёздами, говоря с ними и только с ними, в миге предсущем, видимые немногими и оттого искренние, растут весенние цветущие деревья, цветут деревья, а под ними маленькая девочка пробирается по ночным улицам, кружится в свете фонарей, набирает полные пригоршни красоты и бросает вверх бело-розовые ароматные лоскутки древесных одежд.
***
Иногда ему до тошноты не хотелось ходить по земле. Даже в обуви он чувствовал её, жадную, жирную, обжирающуюся трупами плоть. Но ходить по разлагающимся трупам, по всей этой блевотине Бога было надо – и он ходил.
***
Это верещало.
Визжало, заходясь хрипами, уже минут пять. Это дёргалось и извивалось под ним, тянуло к его лицу испачканные в земле руки, не желало ему подчиняться. Отвратительно нечто, непригодное даже для удовольствия, к тому же требовало, чтобы ему, Тому, было больно.
– Дрянь! – Том с размаху ударил девочку под ним. От боли и неожиданности она затихла, прижала руку к горящей щеке, пока он поднимался, отряхивал брюки, рубашку, приглаживал волосы. Девочка все еще лежала навзничь, с раздвинутыми ногами, даже не пытаясь хотя бы стянуть на груди разорванное платье. Испачканная в земле и траве, ее рука легла на обнаженный живот, легонько и бессмысленно-нежно поглаживая тонкими пальцами кожу с красными следами, оставленными Томом; пальцы осторожно спускались к темному, едва видному пушку внизу. Девочка прикрыла глаза и будто что-то запела.
Том не обернулся на то, что лежало у его ног и мычало сейчас. Он ушел, ушел так быстро, как мог. Но вскоре пришлось остановиться. Тома вырвало. Он наклонился над землей, держась за ветку, он почти падал, когда его перестало выворачивать. И вдруг он замер – его ноздрей достиг запах. Кислый запах его собственной рвоты. Мысль казалась невозможной: он сам пах смертью и разложением.
***
Где-то высоко в небе над деревьями и девочкой солнце нанизывало облака на белую цепь своего луча. Ветер раскачивал эту цепь, подхватывал ее кончик и уносил с собой – в широко раскрытые серые глаза Мэгэн. Она моргнула и села, стягивая на груди половинки платья. Боль прошла. Он даже не сумел причинить ей вред. Он бессилен. Поднимаясь на ноги, она держалась за ветку цветущего дерева, чей сладковатый, едва уловимый аромат вдруг заставил ее улыбнуться и затем заплакать навзрыд, всхлипывая и постанывая, хватаясь за кривые и шершавые ветки, прижимаясь щекой к жесткой коре. А дерево клонилось над ней, подчиняясь ее дрожи, и осыпало белыми лепестками темные растрепанные волосы.
***
И Том кричал, и заставлял себя замолчать, прижимал сжатую в кулак руку к лицу, закрывал кулаком рот, размазывая слюну по подбородку. Он укусил себя, почувствовав боль и вкус крови, внезапно успокоился. Теперь он старался не смотреть вниз, туда, где в противно-белесой лужице барахтался муравей. Он поднял голову:
– Дрянь! – и, вздохнув поглубже, закашлялся.
Нет. Запах не важен.
|
- участник сейчас на форуме
