|
|
| Городская фея
|
Пост N: 719
Зарегистрирован: 30.09.05
|
|
Отправлено: 12.05.07 21:09. Заголовок: Re:
1. Девчонки
В лондонской квартире Джинни темно, и от тумана запотели окна; ночь медленно вступает в свои права.
Они лежат вместе, бок к боку, и рука Ромильды – на ее животе, разметавшиеся по подушке темные волосы Ромильды щекочут шею. Опущены жалюзи, и чуть слышно тикают часы на кухне; тяжело отдышаться, страшно колотится сердце.
Они лежат так, прислушиваясь к ночным звукам: скрипу дверей где-то внизу, постукиванию окон, тиканью часов. На противоположной стене – старая школьная фотография: загорелый, улыбающийся молодой человек машет им рукой с метлы, торжествующе сжимая золотой снитч. Джинни не нужно поворачивать голову, чтобы понять, что Ромильда смотрит туда же.
Секс с ней, регулярные постельные поединки, долгие, изматывающие, нестерпимо нежные ласки – входят в привычку. Каждую пятницу они встречаются в баре после работы; обменявшись дежурными фразами, они заказывают бутылку красного полусухого. Они никогда не спрашивают друг друга, как прошел день и как дела на работе: каждая из них отлично знает, что другой неинтересно. Они вообще мало говорят; после войны Джинни необходимо хорошенько собраться для того, чтобы произнести завершенное, осмысленное предложение.
Ромильда свыкалась с этим месяцами, но, кажется, смирилась. Только иногда, как в эту ночь с тридцатого на первое, она не выдерживает: встает в постели, трясущимися руками застегивает рубашку.
Джинни спокойно смотрит на нее снизу вверх, и Ромильда начинает ходить по комнате, сжимая и разжимая пальцы; за окном – непроглядная, чернильная темнота.
Ночь мышью проскользнет наискосок комнаты, и Ромильда начинает говорить.
- Когда-то я была другой, - не пойми к чему произносит она, - когда-то я смеялась и танцевала, и у меня было много подруг. Теперь я с тобой, а ты постоянно молчишь, и смотришь на меня своими ужасающе тяжелым взглядом, я так…
- Поговори об этом с кем-нибудь другим, Вейн, - ровным голосом произносит Джинни, - а не нравится – выметайся.
- Он целовал тебя, - Ромильда резко поворачивается, - расскажи, как это ощущалось, когда он тебя целовал. Это было сладко… мягко? Или у него властные, жесткие поцелуи? Он стискивает твои плечи, или нежно обнимает тебя за талию, он…
Джинни молчит.
- Когда он говорил, что любит тебя, какой у него был голос? Может быть, он каждый раз говорил это осторожно и тихо, не смея поверить, что ты его? Или – наоборот – властно и с удовлетворением, понимая, что ты никуда от него не денешься? Ведь тем, кто имел несчастье его любить, уже никуда не деться? Правда?
Джинни вздыхает и встает, завернувшись в одеяло. Подходит к окну, долго всматривается в темное полотно неба с крошечными дырками-звездами. Скоро, вероятно, хлынет дождь.
Потом она поворачивает голову и встречается с взглядом ярко-зеленых глаз. Ромильда стоит в косо застегнутой рубашке и смотрит на нее с вызовом и жадностью. Это единственная возможная тема из разговора.
Они обе хорошо знают, зачем они здесь. С каждым вздохом, каждым поцелуем, они обе становятся ближе к Гарри. Каждая из них нужна другой лишь для того, чтобы представить на ее месте его.
Джинни думала, что любила Гарри с детства.
Ромильда думает, что так и не добилась своего в школе.
Но Гарри больше нет, и Джинни не отвечает; спустя мгновение Ромильда стягивает через голову рубашку и остается перед ней – стройная, гладкая, обнаженная. Ночь просачивается сквозь оконные рамы, дымной мглой повисает в комнате, пока не наполняет их обеих изнутри, и они не шепчут – почти одновременно – «Гарри», вжимаясь друг в друга до боли, до одури – и это действительно единственное, что их объединяет.
2. Граница миров
Хромая и чуть не падая, он выбегает на перекресток Пикадилли и Лейстер сквер; к двум часам ночи хлынул дождь, и черной жижей развезло дорогу; злобно оглядываясь по сторонам, он вытягивает руку и садится в первый же остановившияся кэб.
- Куда угодно, - говорит он, - только быстрее отсюда. В Сохо.
Да, думает он, возможно, Сохо могло бы ему помочь. На какое-то мгновение ему кажется, что черная тень мелькнула перед колесами, но нет – показалось. Только сейчас он замечает, что руки трясутся, и отчаянно ненавидит себя за это.
- Как ваше имя? – дружелюбно спрашивает таксист, - если не секрет, конечно.
- Се… Северус Снейп.
Ему сейчас все равно, он будет отвечать на автомате. Такси выруливает на среднюю полосу, и машина набирает ход, по стеклам хлещет вода, и уличные фонари, неоновые вывески, огни ночных заведений – все сливается в непрерывную реку искрящегося света; Снейп медленно закрывает глаза.
Возможно, собака не достанет его здесь.
- У вас такой вид, будто вас кто-то преследует, - смеется водитель.
- Разве что привидения, - говорит Снейп скорее себе самому, чем таксисту, и от этого становится немного спокойнее.
Именно в эту ночь Сириус появился снова. Огромная черная псина на пороге его дома в Тупике Прядильщика; с клочьев свалявшейся шерсти стекала грязная вода. Он стареет, Снейп, и призраки его стареют вместе с ним. С одышкой и больной ногой, он не ускользнет от них быстро; пес появляется все чаще. Выходишь из ванной, а он тут как тут – стоит посреди коридора и смотрит на него круглыми внимательными глазами. Бывает, встаешь среди ночи и слышишь, как скрипят половицы под тяжелыми собачьми лапами.
- Убирайся, Блэк, - устало говорит он, - я расплатился сполна.
Но в эту ночь он не может терпеть. Чувствовать, что сходишь с ума. Он должен был привыкнуть к появлению призрака, но каждый раз собака, словно слепленная из ночной мглы, повергает его в ужас. Ночью он срывается в министерство и часами копается в архивах; с папки «Сириус Блэк» на него смотрят пристальные серые глаза, взгляд, который знаком ему так хорошо.
Но такси плавно проносится по сверкающему Сохо, и город мокнет под проливным дождем, и Снейп чувствует, как ему становится немного легче. Его призрак сейчас далеко, а больше всего ему сейчас нужны люди, нужная яркая, шумная толпа, которая прогонит прочь все его страхи.
- Остановите здесь…
Он так давно не был в подобных местах. Музыка играет очень громко, он проходит в зал и садится в кресло, с которого виден танцпол. Заказывает двойной виски со льдом, чувствуя, как ритм басов резонирует в его груди. Это приятно.
Через мгновение его взгляд ловит из толпы танцующих стройного мужчину высокого роста; его длинные темные волосы с элегантной небрежностью спадают на плечи, его рубашка расстегнута на три пуговицы, и джинсы протерты на коленях. Чувствуя на себе посторонний взгляд, он оборачивается и смотрит на Снейпа в упор внимательными серыми глазами, и уже не поймешь, где кончается реальный мир и начинается мир призраков.
Может, этот громыхающий, освещенный вспышками прожекторов танцпол, и это кресло, и стакан обжигающе-ледяного виски в руке – и есть граница двух миров. Может быть, этот парень и есть Блэк, а дома он, Снейп, оставил свего Грима, от которого все равно, как бы ни пытался, не убежишь.
Да, думает Снейп, делая первый глоток, значит, это и есть граница миров – всего лишь то лезвие, по которому он ходит последние несколько лет своей жизни.
3. Killing me softly
В эту ночь Нарцисса проходила по Косому переулку. Маги праздновали до рассвета; только что прошел дождь, в высыхащих лужах отражались китайские фонарики и волшебные огоньки – ночь была в своей середине, но здесь царило веселье. Дрогнули стуны гитары в руках одного из уличных музыкантов, и Нарцисса медленно обернулась.
Мальчику, музыканту, была совсем немного лет – его лицо было свежим и юным. Глядя на него, Нарцисса вновь мучительно и неотвратимо почувствовала себя старой.
А потом он запел. И что-то странное происходило, она почувствовала, что словно приросла к месту, потому что-то она никогда раньше не слышала этой песни, но отчего-то знала её очень хорошо…
Может быть, она слышала ее в тот день, много лет назад, в такую же сумасшедую теплую весну, когда в дверь поместья постучали, и вошел паренек, так похожий на этого. Аврор. Совсем молодой, в новенькой форме с тщательно отглаженным воротничком. Несчастный, возможно, единственный, кто решился прийти в Малфой-Мэнор, враждебный замок, чтобы принести Нарциссе дурные вести.
С палочкой наготове.
Мальчик-волшебник пел в Косом переулке, ночью, но ни на кого почему-то так не действовала его песня, как на Нарциссу – люди равнодушно проходили мимо, только она стояла, одна, в своем траурном платье, старящим ее на десять лет, и хмурилась, кусая губы, пытаясь как-то справиться с этой музыкой… и этим голосом.
Драко в бегах, она не видела его уже шесть лет.
А мальчик стоял на пороге, испуганный и бледный.
- Вашего мужа… вашего мужа больше нет, мэм. Простите…
И палочку вперед тычет, чтобы она его не убила. Нарцисса чувствует, как медленно оседает на пол. Мыслей нет. Только черное, давящее горе. Вернее, сначала осознание горя. Потом горе.
(он пел, так, будто видел ее раньше и знал так хорошо, будто видел ее в моменты самого черного отчаянья, будто…)
- Пожалуйста, знайте, что нам всем очень жаль, но это был вынужденный ход… мэм?
(будто прочитал все ее письма, все бесконечные письма, которые она писала мужу, сидя на скамейке в парке, у воды, будто знал их все наизусть)
Так много писем. Она писала каждый день, и отправляла их с совами, где бы Люциус ни был – в штабе, в Азкабане, у Бэлл... У нее не было сына. Теперь у нее нет и мужа.
- Молодой человек, - голос не слушается ее, и слова получаются сдавленными, глухими, - спасибо за то, что решились прийти. А теперь уходите. Уходите… вы… - и все, все, обратного пути нет.
(она глядит на него, но он смотрит сквозь нее, он ее не видит, и поет песню про ее жизнь, человек, который никогда ее не знал, откуда, как он это чувствует…)
Это была действительно ее песня. Про ее слезы, письма, про ее разлуки и ожидания, про яблоневый сад в поместье, про историю с Драко, про эту одуряющую весну и молодого аврора, который когда-то пришел к ней в дом. Ему было девятнадцать. А звали его Колин Криви. Она никогда раньше не слышала этого имени…
Ночь в Косом переулке. Вдовье платье. Уличный музыкант.
И она чувствует себя на все свои годы.
- Уходите… хотя постойте, - и Криви оборачивается в дверях.
Она расстегивает пуговицы его аврорского плаща дрожащими пальцами. Прикосновение к его гладкой юной коже похожи на прикосновения к Драко. Он колеблется, страшно смущается, а потом судорожно вздыхает и с всхлипом толкается ей навстречу, хватает ее за рукав платья и прижимает к себе…
Он так похож на сына. Его запах – сладкий и свежий, не мускусный, как Люциусов, поцелуи этого мальчика фруктовые, теплые, неумелые…
Она очнулась, когда музыкант отложил гитару и принялся собирать разбросанную по мостовой мелочь.
- Вы были на войне? – тихо спрашивает Нарцисса. Парень выпрямляется по струнке, и глядит ей в глаза.
- Нет, мэм. Я потерял там брата. Мать не вынесла бы, если бы потеряла и меня.
- Я понимаю вашу мать, - чинно отвечает Нарцииса, - как вас зовут, юноша?
- Деннис…
Он кланяется как положено, в пол, и Нарцисса кивает с легкой улыбкой.
- Хорошо. Я вижу, вас учили приличным манерам. Пятьдесят фунтов за вашу игру, Деннис, и завтра я заплачу вам втрое больше, если вы согласитесь сыграть это ещё раз для меня, в моем поместье.
4. Дорога в детство
Два с половиной часа.
Возможно, это самые страшные два с половиной часа в жизни Драко. Запертый в чужой квартире, он ходит по комнатам, рассматривает корешки книг, переставляет стулья с места на место. Это комната не его, а того парня из Хаффлпафа, которого он убил незадолго до этого. Труп лежит в коридоре, преграждая вход на кухню. Потускневние стеклянные глаза бессмысленно уставились в потолок.
Это все соседка, ведьма, он его заметила. Видно, сразу заподозрила что-то, когда он вошел. Обычно проблем со свидетелями не было – поднимаясь по лестнице в чью-то очередную квартиру, Драко дарил встречным девушкам обезоруживающие улыбки. Но сейчас… Как только вспыхнула магия, старуха запечатала заклинанием дверь и сейчас, конечно же, зовет авроров.
Он остался там, бродить по комнатам – некогда красивый мальчик из Слизерина, ловец команды, звезда школы, сейчас – выросший в худого длинного мужчину-убийцу с выжженными наркоманскими глазами.
Получаса хватило на то, чтобы понять: выбраться невозможно. От нечего делать он принялся выдвигать ящики стола и тумбочек, глядя, как бумаги веером разлетаются по полу.
Из одного ящика вывалилась перетянутая резинкой пачка карточек из «Шоколадных лягушек» - Драко и сам когда-то собирал такие… Губы пересохли.
- Драко.
Он сходит с ума. Вполне возможно.
Сдернул резинку и карточки высыпались на колени, а она взметнулась в воздух, чтобы приземлиться ему прямо в раскрытую ладонь. «Так не бывает, - автоматически отметил Драко, - карточки не колдуют сами по себе». В них, вспомнил он, частички души великих магов. Как в колдографиях.
Или это было о хоркрусах? Он запутался.
- Драко, мальчик мой.
Чувствуя, как пробирает дрожь, Драко медленно опустл глаза – и встретился с взглядом беззащитно-младенческих голубых глаз.
- Директор? – он… - я… черт, что это?
Хогвартсовское озеро. Май. Жарко. Седьмой курс. «Я никогда не был достаточно хорош для него! Как и все мы - это классический пример предвзятого отношения к Слизерину. Никогда, чтобы мы ни сделали, мы будем только все портить, и, конечно, нам не начислят баллы за высоконравственное поведение, как Поттеру, и…»
«Тише, тише, сдался тебе это Дамблдор… Все равно скоро все изменится, меньше, чем через месяц…» - рука Панси на его плече, успокаивающе поглаживает его по шее.
«Ничего не изменится!»
- Я не ваш мальчик, - выплевывает Драко, - я тот, из-за кого ни один из ваших мальчиков не остался в живых. И, знаете, я очень рад, что вы на этой дурацкой карточке ничего не можете со мной сделать. Но ничего, я всю жизнь шел к тому, чтобы однажды сесть в Азкабан, и, значит, просто пришел этот день. Меня будет подпитывать чувство вашей ненависти. Это большая честь – тебя ненавидит сам Альбус Дамблдор. Это то, чего у меня дементоры никогда не смогут отнять.
«Конечно, гриффиндорцы хорошие! – вопит он в кабинете директора, - а вам не приходило в голову, что это разделение по факультетов – зло само по себе? На тебя навешивают ярлык «безрассудный смельчак», или «хитрый гаденыш», или «трудолюбивый тупица», вам не кажется, что мы сами начинаем подстраиваться под эти определения?!»
«Тебе действительно хотелось бы быть Гарри Поттером для меня?»
«Я хоть раз… - голос срывается, и он ненавидит, ненавидит, ненавидит себя за это, - хоть раз хочу почувствовать, что это такое…»
Хоть один раз быть искренним с собой. Хоть один раз почувствовать на себе любовь этого человека. Хоть один раз услышать, как он произносит своим усталым голосом «Драко», возвращаясь вечером из Министерства в школу и встретив его у своего кабинета.
Драко сидит, сжимая карточку в руке. За окном розовеет жемчужный рассвет, и эта странная ночь подходит к концу. Просто ещё одного человека не стало. За дверью слышатся шаги и Драко чувствует, как руки наливаются силой, он встает и поднимает волшебную палочку.
- …Боюсь, у меня не получится ненавидеть тебя, Драко. Меня просто очень и очень жаль.
fin
|
Killing me softly понравилось.
спасбио за чудесный отзыв!
- участник сейчас на форуме
