ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Отправлено: 04.02.08 12:53. Заголовок: "Очищение" (3 книга из серии "Bittersweet Potion") ГП/CC, angst, глава 32/56 от 22/03
НАЗВАНИЕ: Очищение (Purificaiton) АВТОРЫ: Alchemia Dent & Bugland ПЕРЕВОДЧИК: lost girl БЕТЫ: Marta + Jenny - главы 1-13, 15,17-18,20-22,24,27-28, 31-32 + Ольга - главы 1-5, 10, 12-26, 29-30 + Эонен - глава 6 + Рыжая-Бестыжая - глава 7-16, 18-19,21-28 + Сталина - глава 29-32 + strega verde - глава 31-32 ОРИГИНАЛ: тут РАЗРЕШЕНИЕ НА ПЕРЕВОД: получено. ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ/ПЕЙРИНГ: ГП/СС, ЛМ/ЛВ, РЛ/СБ; гет ЛВ/НП, РУ/ГГ, Дин/Чо ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: Изнасилование, садизм, групповое насилие, мастурбация, Non- con, мазохизм РЕЙТИНГ: NC-17 ПРИМЕЧАНИЕ: По требованию авторов архивирование фика на любом сайте, кроме авторского, категорически запрещено. ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА: Начало серии было написано до выхода ГП & ОФ, поэтому реалии 5-й и 6-й книг тут учитываются лишь частично. Первая книга - тут Вторая книга - тут Начало третьей - http://ab.fanrus.com/purificaiton_1-30.doc Книга Заклинаний (объяснения используемых авторами заклинаний) - тут
Отправлено: 10.11.08 08:25. Заголовок: Глава 27 Страх темно..
Глава 27 Страх темноты
«А знаете, что говорят о волшебниках магглы?..»
Я просыпаюсь, задыхаясь от собственного крика и прижимая руки к груди. По лбу стекает холодный пот. Это был не волдемортовский сон, а настоящий кошмар. Давно у меня таких не было, и раньше я от них ни разу не возбуждался.. Рядом со мной ворочается Северус.
– Что? В чем дело?
– Ни в чем, – выдыхаю я.
– Ясно. – Он исчезает в кухне и, вернувшись, сует мне стакан воды. – Пей.
– Спасибо, – принимая стакан дрожащими руками, я проливаю воду.
Северус ложится подле меня с несколько раздраженным видом. Интересно, когда он перестанет терпеть мои выходки и вышвырнет из своей постели? Я ставлю стакан на тумбочку и ложусь на бок, к нему лицом. Его суровые черты кажутся еще более изломанными – тени и различимые в слабом, льющемся из ванной свете резкие тонкие линии. Помню на себе его руки, коротко остриженные ногти... зубы – заостренные там, где должны быть затупленными. Помню хруст, с которым они разрывали кожу, как колотилось сердце, а в голове билась мысль: «Сейчас я умру».
Жаль, у меня плохое зрение, потому что понимаю – сейчас он на меня смотрит... Я же могу разглядеть лишь темные провалы вместо глаз и крючковатый силуэт носа. Рта не видно. А что, если он его прячет нарочно, будоража, завлекая куда-то глубоко-глубоко, где потом смог бы... смог бы...
Я быстро, пока окончательно не растерял присутствия духа, наклоняюсь и целую, вталкивая язык ему в рот. Он издает стон удивления в мой рот. Осторожно, очень осторожно я провожу языком по ряду его зубов. Они все кривые, сточенные и, слава Мерлину, гладкие.
Я откидываюсь на подушки.
– Так что это было?
– Ничего. Дурной сон.
– В котором фигурировали мои зубы? – недоверчиво уточняет он.
Я натягиваю одеяло до самого носа.
– Мне снилось, что ты – вампир.
Повисает неловкая, действующая на нервы тишина. А вдруг сон был вещим, и он действительно скрывает истинную сущность под изощренной маскировкой? А теперь вот размышляет, продолжать маскироваться или взять и сожрать меня прямо сейчас.
Наконец, он произносит с деланным спокойствием:
– Откуда у тебя такая мысль?
– Не знаю. Это же кошмар.
– Ты лжешь.
– Нет.
– Зачем ты проверял мои зубы?
– Напомнить, чем сон отличается от яви? – каким-то высоким, нервным голосом предлагаю я вариант ответа.
– Ах, отлично сказано, Поттер. Теперь я вздохну с облегчением, – рявкает он, поворачиваясь ко мне спиной.
– Каким облегчением? Кошмар был у меня! – Если он на самом деле не вампир, то почему не успокаивает меня сейчас? Ну, как тогда, когда я просыпаюсь от снов о Волдеморте?
– Да-да, кошмар обо мне, я понял.
– Ты все время как-то странно себя со мной ведешь! – восклицаю я. – По-моему, у меня есть право расстроиться из-за кошмара!
– Пфф! Они тебе снятся каждую ночь, мог бы уже и привыкнуть.
– У тебя что, окончательно поехала крыша? – сердито толкаю его, не находя других слов, но и не желая, чтобы меня игнорировали.
Он переворачивается, сверлит меня взглядом и толкает в ответ.
– На кухне есть чеснок – если тебе так страшно.
Ущипнув его за бок, я огрызаюсь:
– Мне не страшно!
– Ага, по тебе видно!
– Не видно!
И прижимает меня своим телом. От его давящего на грудь веса становится трудно дышать. И его зубы... О, черт! Я ору, пинаюсь и толкаюсь, запутавшись под одеялом, под его телом, его зубами... наверно идет кровь – так больно.
Прекрати, прекрати, пожалуйста. Я всхлипываю, кричу, умоляю, а его язык вылизывает меня... пожалуйста... пожалуйста-О-Мерлин-пожалуйста... мой вставший член толкается в его бедро...
– Ах, как ты настойчив, – ухмыляется он, отстраняясь. – Прямо идеальная жертва.
Я приподнимаюсь, массируя затылок. Кажется, будут синяки.
– На себя посмотри, мистер Ой-Не-Кусайте-Меня! Мистер Боюсь-Банального-Засоса... ЭЙ!
Он сильно, со стуком, отшвыривает меня на спинку кровати. Затем, схватив халат, вылетает из спальни, с грохотом захлопнув за собой дверь.
И я один, в темноте, рассматриваю звезды, гадая – что же сделал не так. Я устал, мне снился кошмар, а он... он... даже не знаю, что именно он сделал, но в этом не было ничего хорошего. Ну, не считая того момента, когда все начало принимать приятный оборот, а он остановился – вот это было нехорошо.
Лучше ему поскорее вернуться.
Меня окружают причудливые тени, а звезды без Северуса вовсе не успокаивают. Такая огромная комната... в ней может скрываться все, что угодно, выжидая... Я накрываюсь с головой, но и это не помогает. Оказывается, я совсем не люблю спать в одиночестве, в темноте, в таком просторном помещении.
Ну почему он не возвращается?
Вернись, пожалуйста, вернись быстрее! Я слишком взрослый, чтобы бояться темноты. Его нет.
Замотавшись в простыню, я пытаюсь бежать, но спотыкаюсь и падаю. На кухне темно, лишь из кабинета льется тусклый свет, кладовка – ну да, это в кладовке горит свеча. Я пытаюсь выровнять дыхание: вдох... выдох... Очень тихое дыхание, не слышное монстрам. И медленное – чтобы не выглядеть напуганным перед Северусом – который, кстати, тоже может принадлежать к их числу. Но с ним, по крайней мере, я знаком и могу его видеть. Стиснув в кулаке складки ткани, быстрым шагом направляюсь к источнику света.
В кладовке - прислонившийся к стене Северус, его лицо скрывают тени.
– Уходи.
– Нет.
– Я приказываю тебе уйти.
– Никуда я не пойду.
– Вот, молодежь пошла... Никакого уважения к старшим, – как-то безжизненно комментирует он.
Открываю рот для ответа, но не в силах вымолвить ни слова. Он же сам должен все понимать. И потом, мне все еще страшно.
– Э... Ты же это не всерьез, верно? Ну, вампир с... неправильно-обычными зубами?
Северус понуро опускает голову и произносит в пол:
– Нет... Я даже не дампир.
Я киваю, по-прежнему испытывая неловкость. Но почему? Он же заверил меня, что не вампир!
– Ну... даже будь ты им, я бы находил тебя привлекательным.
– Угу, только боялся бы до смерти.
– Может только чуть-чуть – в самом начале, но я бы быстро привык.
– Никогда их не встречал, верно?
– Нет, но... Ремуса я же не боюсь, – пытаюсь заверить его и себя.
Он с придыханием смеется.
– Какой же ты дурак.
– А ты придурок. Возвращайся в постель.
Северус поднимает голову. Его глаз не видно, но уверен – он смотрит на меня в упор. Оттолкнувшись от стены, он приближается, и мы идем в спальню вместе. Он снова лежит, повернувшись ко мне спиной. Ну и пусть, если ему так нравится. Во всяком случае, я в кровати не один.
Но мне не спится. Не дают покоя мысли о вампирах, а когда кто-то из нас шевелится и одеяло касается шеи, я вздрагиваю, ожидая укуса.
– Может, существует нейтрализующее вампиров зелье? – выпаливаю я.
– Нет, – устало отвечает он. – А если бы и существовало, вряд ли те согласились его принимать добровольно. В нашем обществе вампиризм, как правило, считается личным выбором.
– С какой стати кто-то захочет стать вампиром?
Он неловко ерзает рядом.
– Не знаю. Я больше не желаю обсуждать эту тему, Поттер.
– А ты бы захотел?
– Нет!
– Прости, я просто подумал... ну, тебе же нравится кусаться...
Северус перекатывается ко мне спиной и плотнее укутывается в одеяло, оголяя мне ноги. Я сажусь и дергаю край одеяла обратно, подтыкая его под себя. Северус бурчит в подушку.
– Что?
Тишина.
– Северус? Ты что-то сказал?
– Им была моя мать, – шепчет он.
– Вампиром?
Кивок в подушку.
– Выходит, ты все-таки дампир?
– Нет! – орет он. – Я же уже сказал. Ее инициировали, когда мне было семь.
– А-а.
Прерывисто и быстро он поясняет:
– Мой дед запретил обращать детей. Но ей так нравилось со мной играть. Чуть-чуть. Я же не отличаюсь храбростью.
Откидываюсь на подушки, соображая, что лучше сказать... меня снова обуревает страх: промолчи я – он рассердится, а ляпни что-то не то – будет в ярости.
– Ну... э... тебе же было всего семь, – наконец очень осторожно и неторопливо замечаю я. – По-моему, ты – чрезвычайно храбрый. И совершаешь смелые поступки.
– Тебя там не было. Ты не видел.
– Нет, но... я все равно считаю, что теперь ты очень храбрый.
Я молчу. В комнате очень тихо. Гораздо тише, чем в нашей гриффиндорской спальне, даже когда все уже спят. И мне это вовсе не нравится.
– Почему ты любишь меня кусать? – громко спрашиваю я.
Он тяжко вздыхает.
– Не знаю. Со мной явно что-то не так... я перестану.
– Нет! Не переставай! – оборачиваюсь к нему я. – Почему? То есть, конечно, если ты не хочешь, если это тебя пугает, то тогда не надо...
– Меня это не пугает, – настаивает он, и едва слышно добавляет: – Я не хочу делать тебе больно.
– Мне не больно, – заверяю его я, а про себя добавляю: "Ну, может быть, иногда, но..." – Мне нравится.
– Тебе нравится боль?
– Ну и что с того?
– М-да, действительно... ну и что с того...
Утро, и в комнате светло. Как только удается погрузиться в сон – трезвонит проклятый будильник, и Северус орет, чтобы я вставал.
– Я не собираюсь завтракать! – возражаю я, когда он срывает с меня одеяло.
– Еще как собираешься!
– Ты спятил? Ремус же обо всем догадается. От меня же несет тобой!
– Как обычно.
– К тому же я не выспался.
– А ты думаешь, что я высыпаюсь? – Он пинает кровать, и в мой нос утыкается что-то холодное. – Подъем!
Открываю глаза: тонкая металлическая спица. Неужели для вязания? Северус дергает меня за лодыжки, передвигая на край кровати, потом хватается за спицу.
– Это еще что за фигня?
– Инструмент для пыток, если не соизволишь встать.
– А ты будешь завтракать? – зеваю я.
– Еще чего, – ухмыляется он. – От меня же несет тобой.
– Ну да, а что я скажу Ремусу, когда тот прижмет меня к стенке?
Зашвырнув металлическую штуковину в тумбочку, Северус роется в гардеробе в поисках одежды.
– Скажи, что я не стираю полотенца. А ты не моешься. Да, кстати, а ну-ка пошел в ванную! – указывает на дверь он.
– Ну, тогда он точно меня раскусит. От меня будет пахнуть мылом!
Северус раздраженно сотворяет надо мной какие-то заклинания и напоминает почистить зубы и «съесть что-то полезное – для разнообразия».
Я сердито парирую:
– Угу, если меня сегодня не прищучит Ремус, то – до вечера.
В гриффиндорской башне, когда я туда возвращаюсь, шумно и людно. Выждав под диваном в гостиной, пока все не уйдут на завтрак, бегу в спальню, ныряю под кровать, превращаюсь и тоже спешу в Большой зал, потому что на самом деле мне хочется есть и не хочется потерять сознание от голода на уроке. Если быстро поесть и прихватить что-нибудь с собой, то вполне реально избежать за завтраком и обедом Ремуса, а ужинать мне все равно сегодня у Северуса.
Чуть приоткрыв дверь, заглядываю в Большой зал: Ремус за учительским столом, завтракает, переговариваясь о чем-то с Макгонагалл. Мне нужно хотя бы пару минут, чтобы перехватить еду. С деланным равнодушием я вхожу в зал, пытаясь не привлекать внимания. Проходя мимо столов, я слышу смешки – вероятно, вышла очередная карикатура. Дину явно нечем заняться в свободное от уроков время?
Я сажусь рядом с друзьями. Гермиона заинтересованно переворачивает лист «Пророка». Потянувшись за тостом, я заглядываю ей через плечо и интересуюсь новостями.
- Очевидно, ты присоединился к американскому экстремистскому движению магглов и субсидируешь предстоящий политический переворот, рекламируя свое сходство – тут я цитирую – с «минетчиками».
- С кем-с кем?
К нам наклоняется Невилл:
- А кто такие «минетчики»?
- А что, звучит весьма неприлично, - одобряет Джордж.
Нахмурившись, я намазываю маслом тост, время от времени посматривая на Ремуса. Черт, он смотрит прямо на меня. Пожалуйста, не приближайся. Внезапно поле зрения перекрыто: мимо проходят Панси Паркинсон и Дафна Гринграсс. Паркинсон громко произносит:
– Можно подумать, что я всю жизнь мечтала узнать об интимной жизни Поттера.
- Но неудивительно, что из-за этого газеты раскупают как пирожки, - встревает Дафна.
Все покатываются со смеху – только Рон, Невилл, Гермиона, близнецы и Джинни кажутся парализованными от омерзения. Или просто сдерживаются из вежливости?
Ремуса больше нет за столом! О нет, нет – он идет прямо к нам. Схватив рюкзак и поспешно запихнув в него недоеденный тост и яблоко, я бормочу, что забыл в башне учебники, и спешу на выход. За дверью я бегу из коридора в коридор, выбирая долгую дорогу на чары. К счастью, он меня не преследует.
Чары и трансфигурация проходят лучше, чем могли бы. Да, меня дразнят на переменках, но в течение уроков Флитвик и Макгонагалл поддерживают дисциплину. После трансфигурации Гермиона объявляет: мы трое обедаем у озера. Чтобы поговорить по душам. Конечно, это не предел моих мечтаний, но все же лучше, чем быть пойманным Ремусом. Не знаю, сколько должно пройти времени после секса, чтобы запах выветрился, но будет лучше избегать Ремуса целый день. Да, и не забыть вечером сотворить то заклинание – во избежание дальнейших неприятностей. Стоп – с какой стати мне проклинать себя – сегодня его очередь!
Гермиона и Рон предлагают мне отправиться прямо к озеру во избежание привлечения лишнего внимания в Большом зале. Они же позаботятся о еде и присоединятся ко мне там. Во время обеда у озера всегда мало народу, но почему-то именно сегодня очень людно. Я прохожу мимо с опущенной головой, игнорируя смешки и хихиканье. Почти у самой воды – небольшое дерево, я бросаю у подножья рюкзак, расчищаю место и сажусь лицом к озеру, спиной – к другим студентам.
Тут тихо. Да, я все еще слышу галдеж где-то позади, но достаточно далеко, чтобы расслышать слова. Волны негромко бьются о берег, над головой шелестит листва, и у меня урчит в желудке. Я оборачиваюсь в поисках друзей – увы, их не видно. Тогда я достаю из рюкзака пергамент и перо и начинаю рисовать, чтобы отвлечься.
Я начинаю с пары ползущих рядом змеек – их до смешного легко рисовать. Затем двух котов – я люблю котов. Но, кажется, лапы чуть коротковаты, да с и головами что-то не то. Тогда я пытаюсь изобразить птиц – просто силуэты на фоне солнца. И на сей раз остаюсь доволен результатом.
– Привет.
Передо мной пара ног. Интересно, давно они здесь стоят? Подняв голову, я даже не успеваю осознать, что это Блейз Забини, как тот применяет ко мне обездвиживающее заклинание.
– Ну-ка, ну-ка, что это у нас тут такое? – Панси Паркинсон присаживается рядом со мной. Перекинув на грудь волосы, она тянется за моим пергаментом. – И что это мы нарисовали?
Такое впечатление, что она пытается жеманничать, но куда ей – с ее внешностью мопса... В то время как она, охая и ахая, бросает взгляды на пергамент, подтягиваются и другие любопытные, пока вокруг нас не образуется толпа. Я могу двигать только глазами, мне даже не повернуть головы. Я замечаю Крэбба и Гойла – куда же без них? Но Малфоя не видно. Где Малфой? Готов поспорить, это его рук дело. Несколько младших слизеринцев – второй, третий курс... Лиза Турпин – стоп, она же из Равенкло. Захария... он тоже тут. И Марисса Бержер, и... о, Мерлин, Чо. Я так и не объяснился с ней по поводу случившегося в ванной для старост... и, черт подери, неужели это Дин? И Лаванда Браун?
– Полосатый кот – черный кот. Белая птичка – черная птичка. Светлая змейка – темная змейка. Ага, Гарри... это у тебя такие фантазии, да? – журит Панси.
Толпа гогочет, но умолкает, когда Забини приказывает ей заткнуться.
– У нас пока еще свобода слова, Блейз! – огрызается Паркинсон.
Забини опускается передо мной на корточки.
– За кого ты себя принимаешь, Поттер – позволяя себе такие мысли о нашем декане?
По толпе проносится шум возмущения. Видимо, они все в курсе. И, вероятно, спланировали все заранее: позаботились об отсутствии моих немногочисленных друзей... и, кстати, куда запропастились Рон с Гермионой? А где Северус? Ремус? Внезапно меня осеняет жуткая мысль: Рон и Гермиона должны были принести еду... а что если и они принимают участие в заговоре? Нет, это невозможно... пусть Рон и ненавидит Северуса, и в последнее время ведет себя как последний болван, но он же гриффиндорец... Хотя, с другой стороны, в толпе есть и гриффиндорцы. О, черт. О, черт. О, черт...
– Так я и знал – никакой он не девственник, – встревает кто-то, но его тут же перебивают: мол, неважно, что меня целовали и даже ставили засосы, я – все еще девственник. Панси, слава Мерлину, отстраняется, чтобы послушать спор, выдувая пузыри из жвачки.
– Значит, чтобы потерять девственность, он должен был подставить задницу?
– Я этого не утверждал! Он мог бы быть и сверху!
– Гарри Поттер сверху Снейпа? – презрительно фыркает Нотт. – Не болтай ерунды! Слизеринцы ухмыляются.
– Да Снейп сжует кожу бумсланга за возможность побывать под Гарри Поттером! – высокомерно заявляет Марисса Бержер. Что вызывает новый взрыв хохота.
– Нет, Снейп выпьет пинту бумсланговской крови за привилегию сломать целку Гарри!
– Да Снейпу нужно его выпить, просто чтобы у него встал! – злорадно кричит Дин.
– А НУ ЗАТКНИТЕСЬ! – истерично визжит Забини.
Воцаряется тишина. Я слышу шелест листвы над головой. Забини встает к ним лицом, заявляя, что знает, как нужно разрешить спор.
– А знаете, что говорят о волшебниках магглы?.. Бросьте его в воду. Если он утонет – значит, девственник! – Забини повышает голос: – А если нет, то нет!
Толпа взрывается смехом и криками:
– Бросить его в озеро!
Они начинают скандировать это снова и снова. Но не бросят же меня туда на самом деле, верно? Или прежде хотя бы снимут заклятие, ведь так? Бешено колотится сердце, убыстряется дыхание, я пытаюсь закричать: пожалуйста... пожалуйста, но не могу издать ни звука.
Кто-то вопит:
– Гигантский кальмар требует принести в жертву девственника!
Толпа гогочет еще громче.
Забини оборачивается ко мне с неприятной улыбочкой:
– Ну станем ли мы утруждать божество раздеванием жертвы?
Забини направляет на меня палочку, и произносит: «Devestius». Внезапно я – совсем голый, моя одежда валяется на траве, член же невольно радуется вниманию. Панси визжит, спеша смешаться с толпой. Все хихикают, смеются, а Дин восклицает:
– Твою мать, он будет голым!
Меня поднимают над толпой. Все подпрыгивают, пытаясь дотянуться до меня палочками. Удары сыпятся по спине, плечам, ягодицам, бедрам. Надо мной – синее небо, облака, ярко светит солнце. Я по-прежнему пытаюсь закричать. Пытаюсь вообразить ощущение воздуха, выходящего из легких в горло, активирующего мышцы для воспроизведения звука, воспроизведения хотя бы чего-нибудь!
– О, БОЖЕСТВО! – кривляется Забини. – МЫ МОЛИМСЯ ТЕБЕ, ПРИМИ НАШЕ ПОДНОШЕНИЕ – И СВЕРШИ НАД НИМ СУД!
Меня продувает холодным, влажным, жалящим ветром. Он отдается в ушах — этот свист, перекрывающий крики толпы. Все теряет резкость. Желудок противно сжимается от падения вниз. Спина больно ударяется о холодную воду, когда я, разбив поверхность, погружаюсь всё глубже. Ледяная вода жжет ноздри и легкие, надо мной темнеет небо – я тону.
Но и сквозь толщу воды я все еще смутно различаю стоящее в зените солнце. Легким больно. Даже не представлял, что им может быть настолько больно. В голову лезет цитата из идиотской книги, подарка Северусу: «И на дне речном не уставай вопрошать: "Что это было – дружеский розыгрыш или несчастный случай?" Всплыв же на поверхность, философски отметь: "Было мокро"».
Всплыть... почему я не всплываю? Потому что вдыхаю воду и ничего не могу поделать – все это дурацкое обездвиживающее заклинание! О чем они себе думали? Да ни о чем! Никто из них ни о чем не думал! Я умру из-за гребаного розыгрыша, злой шутки! Хочется заплакать. Но я не могу. Мне, по меньшей мере, должно быть позволено плакать! Я хочу видеть друзей – если они у меня еще есть. Хочу видеть Ремуса и Сириуса. И Северуса. Я хочу видеть Северуса.
Небо становится темнее, вода – холоднее, а дрожащая сфера солнца – почему-то все ярче.
Мое тело опускается на дно озера, в окружающем меня облаке возникает прорезь. Осеняет жуткая мысль: вдруг я умру прямо под одним из находящихся в подземелье окошек – может, даже под тем, что в комнате Северуса? Он сможет наблюдать постепенное разложение моего трупа...
О, Мерлин, бедный Северус!
Он не должен этого увидеть! Мне нужно отсюда выбраться, нужно, нужно, нужно – подумать! Думай, черт бы тебя побрал!
Я превращаюсь в рыбу.
И все равно не могу дышать – мой рот и жабры обездвижены! На кой дьявол мне сдался этот «Дар», если я даже не могу воспользоваться им для спасения собственной жизни?!
Я снова становлюсь человеком. Так, по крайней мере, обнаружат мой труп... если, конечно, вообще станут его искать.
Как темно.
Но все еще виден расплывчатый диск солнца.
Я умираю.
И увижу родителей.
Кажется, я двигаюсь...
...вверх... ближе к свету...
Такому яркому... такому красивому, искрящемуся и слепящему, но глазам почему-то совсем не больно...
И я увижу родителей...
Шрам взрывается болью, и я слышу знакомое шипение:
– Поклонись смерти, Гарри. Я сказал, поклонись... Ах, да, ты не можешь, ведь ты обездвижен, – злорадно ухмыляется он.
«Пошел к дьяволу», - думаю я.
И продолжаю всплывать. Я смогу добраться до света... еще немного и...
– Что, по-твоему, должно с тобой сейчас случиться, Гарри? Все еще думаешь, что умираешь?
Мы оба парим в воздухе: ярко светит солнце, блестит-переливается поверхность озера. Под нами – быстро разбегающаяся во все стороны толпа студентов, а дальше – замок. Из него выскакивают Макгонагалл, Ремус, Помфри и Северус. "Вы опоздали..."
– Неужели ты действительно готов умереть, Гарри? Остаться на дне озера холодным трупом из-за какого-то розыгрыша? Что бы сказали твои родители? – шипит позади меня Волдеморт. – И потом, разве ты не хочешь провести еще немного времени со своим профессором?
– Отвали, – ору я. Но я лишен голоса. Сопротивляюсь, но ведь не он меня удерживает, и так больно... но я не знаю, где именно, потому что совершенно не чувствую своего тела!
– А твои друзья, – продолжает издеваться он. – Куда они пропали?
И, повинуясь инстинкту, догадываюсь вдруг, где их искать: Рон и Гермиона заперты в крошечной каморке без окон, на четвертом этаже замка. Что произошло? Кто это сделал?
– Что если их не обнаружат до тех пор, пока они не погибнут от жажды? – осведомляется он. Меня тошнит.
Под нами больше нет толпы. Бледный и напряженный Северус вглядывается в озеро. Макгонагалл настаивает, что кальмар вынесет меня на поверхность – это его прямая обязанность. Ремус из последних сил пытается сохранить спокойствие, повторяя: "Нет, нет, его пока не выбросило на поверхность, нет..."
– А знаешь, почему он тебя до сих пор не вытащил?
– Потому что я мертв.
– Нет! Потому что ты неподвижен и скрыт в расщелине, – спокойно объясняет тот. – Если бы ты пошевелился, он бы давно вынес тебя на поверхность.
– Я НЕ МОГУ, Я ОБЕЗДВИЖЕН!
– Можешь, Гарри.
– ДА НЕ МОГУ Я! ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! – ко мне вернулся дар речи... или это я так громко думаю... Что бы то ни было, не может быть, чтобы мы разговаривали – тогда бы нас услышали те, на берегу озера. Заметили бы нас...
"СЕВЕРУС! Я ТУТ! СЕВЕРУС!"
Он меня не слышит. И не видит.
– Преодолей его, – приказывает Волдеморт. – Это не такое уж сильное заклинание. Издалека я наблюдаю за Северусом. Такой бледный, такой напряженный, и за всем этим такой... испуганный. Мне страшно приблизиться, чтобы разглядеть дрожь его рук, одинокую слезу в уголке глаза...
– Преодолей его, Гарри, у нас мало времени.
Не могу – не могу – не могу – да не могу я!
– Преодолей его!
Я не умею! Я же сказал, что не могу, и вообще, какое тебе до меня дело, ты же первый желаешь моей смерти!
Ветер развевает мантию Северуса, пока тот вглядывается в озеро...
Северус.
"О, Мерлин".
– Позволь тебе помочь, Гарри.
"Как я?.."
– Просто попроси, – говорит он. – Моли о спасении.
"Северус".
Северус в отчаянии всматривается в озеро.
В слишком безжизненную водную гладь.
Рон и Гермиона в той каморке...
Помфри и Макгонагалл.
Ремус.
И Северус.
Северус.
Мой человек.
Северус.
Я закрыл бы глаза, чтобы его не видеть, но у меня нет глаз.
Спаси меня Мерлин.
– С-спаси меня.
Шрам взрывается болью. Я понимаю, что Волдеморт внутри меня, я захлебываюсь в воде, я сопротивляюсь и извиваюсь, пытаясь преодолеть оцепенение.
Он все-таки заманил меня в ловушку!
Больно, как везде больно. Во мне кричит каждая клетка, ощущая, как он вторгается в мое тело, заставляя двигаться... Эта агония невыносима... пожалуйста, не надо!
Я передумал! Лучше смерть!
Внезапная вспышка света - и меня мягко опускает на землю лицом вниз. На мне чья-то ладонь... Северус! Ладонь Северуса. Северус-Северус-Мерлин-Северус.
Я чувствую, как вырывается наружу Волдеморт, унося с собой нестерпимую агонию. Остается лишь жжение в груди и боль в мышцах. Меня бьет дрожь, земля будто ледяная, как и одеяло, которым меня укрыли. Закашлявшись, я выплевываю воду. Каждый кашель – острый, мучительный спазм. Вокруг все что-то говорят, но я их не понимаю – нет сил сосредоточиться.
Все, что мне нужно сейчас, – ощущать на себе тепло рук Северуса.
Осеняет жуткая мысль: вдруг я умру прямо под одним из находящихся в подземелье окошек – может, даже под тем, что в комнате Северуса? Он сможет наблюдать постепенное разложение моего трупа...
Это бесподобно! lost girl, беты, спасибо! Наконец-то новая глава, ура:-)
Отправлено: 10.11.08 11:53. Заголовок: нет слов, одни чувст..
нет слов, одни чувства. какой Выбор... неканоничный, в общем-то. но при этом - в характере. если авторы задались целью свести народ с ума - у них получилось.
Отправлено: 17.11.08 15:49. Заголовок: Глава 28: Трудности ..
Глава 28: Трудности
«Сожалеешь, что, сидя в первом ряду, пропустил самое интересное, Люпин?»
Шрам болит, грудь болит, мышцы болят. Я очнулся от очередного кошмара, а вдобавок, кажется, я простыл. Откуда-то доносятся шепчущие голоса – как же хочется, чтобы они оставили меня в покое, позволили выспаться. Солнечный свет проникает сквозь сжатые веки, и глаза болезненно жжет ярко-красным цветом. Я протягиваю руки, чтобы затянуть полог, но они хватают воздух.
Шепот стихает. Чуть приоткрыв глаза, я щурюсь от слепящего света. Из центра этого сияния ко мне приближается тень. Помфри. Она помогает мне сесть, придерживая за плечо. Я медленно поворачиваю голову, пытаясь не обращать внимания на болезненно ноющие мышцы шеи и плеч. Болят грудь и легкие. Почему у меня все болит от кошмара... Если, конечно, это был не сон. Нет-нет, разумеется, это был сон, только очень напоминающий реальность.
На стуле у кровати сидит улыбающийся Ремус. За ним стоят Макгонагалл и не сводящий с меня пристального взгляда Северус. Макгонагалл здоровается, затем, после неловкой паузы, осведомляется о моем самочувствии.
– Все нормально, – закашливаюсь я.
Нет, я вовсе не чувствую себя нормально, просто не знаю, что еще сказать. Со мной что-то не так. Если я в больничном крыле, то явно что-то произошло. Все, что я помню – это тот сон, который больше не кажется настоящим. Я парил над озером... и еще там был Волдеморт... но ведь я же был в школе, где искал Рона с Гермионой...
– Рон и... – начинаю было я, но снова захожусь в кашле. Они все понимают. Ремус заверяет, что Хагрид ищет их прямо сейчас. Очевидно, у одного из студентов-«заговорщиков» случился приступ угрызений совести.
Помфри сует мне в руки кубок и приказывает выпить. Я повинуюсь и тут же выкашливаю все назад, вымочив полученный вместо кубка носовой платок. Кашель – словно удар кинжала в грудь, чем дальше, тем больнее... у меня слезятся глаза. Зачем они окружили меня и смотрят?
Наконец приступ кашля проходит, Помфри забирает мокрый платок и убегает в свой кабинет, оставляя меня в компании с Северусом, Ремусом и Макгонагалл. Я вытираю лицо одеялом, сбивая очки. И продолжаю прятать лицо. Застрявшее в складках дыхание греет лицо.
Макгонагалл прокашливается:
– Готов ли ты обсудить случившееся?
– Нет, – буркаю в складки ткани я.
– По крайней мере, назови факультет, к которому принадлежат нарушители, – просит она.
«Нарушители»? Это же был Волдеморт... а столпившиеся на берегу студенты смеялись и... О, Мерлин, значит, это не было сном? Я медленно отнимаю одеяло от лица и откидываюсь на подушку, уставившись в арочный потолок.
– Ко всем сразу.
Ремус вздыхает. Макгонагалл уточняет:
– Тогда только лидеры?
Я отворачиваюсь, глядя на пустую соседнюю койку. Ну почему меня не оставят в покое – то есть, все, кроме Северуса. Макгонагалл и Ремус и... черт подери! Ремус сидит прямо рядом со мной, а ведь я должен его избегать! От меня несет Северусом! Теперь он знает, что Северус и я занимались сексом. Черт... черт... черт...
Макгонагалл все еще говорит:
– ...И свидетельства очевидцев по этому поводу совершенно запутаны. Если же и ты не сумеешь просветить нас, Поттер...
– Не прошло и пяти минут, как он очнулся! – рявкает Северус.
Как хорошо слышать его голос – я уже думал, что больше никогда его не услышу. Мне нужно повернуть голову, посмотреть на него. Скрестив на груди руки, он сверлит взглядом Ремуса и Макгонагалл.
Не обращая на него ни малейшего внимания, Макгонагалл наклоняется, пытаясь встретиться со мной взглядом:
– Я знаю одно: будь я на твоем месте, то пошла бы на все, чтобы восторжествовала справедливость.
Северус делает шаг вперед.
– Даже если так называемые «лидеры» окажутся членами твоего факультета? – сердито осведомляется он.
Она оборачивается:
– Никто не делал подобных заявлений.
– Шаймалан намекал...
– Ну, разумеется, он же слизеринец!
Перед глазами встают лица, знакомые лица, одноклассники, которые должны были защищать меня, а не атаковать. И я лишь подтверждаю: да, гриффиндорцы там были. Северус ликующе глядит на Макгонагалл. Та в ярости. Она делает глубокий вдох и обращается ко мне, пытаясь придать лицу бесстрастное выражение.
– Кто, Поттер? – настаивает она. – Кто там был?
– Все. Там были все, – мямлю я. – Да и это уже неважно, ясно?
– Там не могли быть все, – возражает она. – Большинство студентов обедали...
Северус почему-то смеется.
Макгонагалл оборачивается:
– Держи себя в руках!
Ремус переводит взгляды то на одну, то на другого. И смущенно ерзает, будто желая вскочить, чтобы то ли вмешаться, то ли принять участие в споре, но пока сдерживается.
– Держите себя в руках, профессор, – рычит Северус. – В данном случае речь идет не о чести факультета.
Макгонагалл огрызается:
– Иди, сделай что-нибудь полезное! Собери своих слизеринцев...
– Профессор Макгонагалл, – выпаливает Ремус, – можно вас на минуту?
– Не сейчас, Люпин, – отрезает она.
– Но это чрезвычайно важно, – настаивает тот.
Секунду взгляд Макгонагалл метает молнии, затем она резко кивает. Они оба проходят в дальний угол больничного крыла. Северус сверлит их взглядом до тех пор, пока они находятся в зоне слышимости, потом приближается к моей кровати.
Мерлин, как хорошо, что он тут. Интересно, чем я рискую, если коснусь его руки? У него такой печальный вид.
Я натянуто улыбаюсь:
– Я еще жив.
– Я рад, что ты еще жив.
Где-то далеко за его спиной Ремус разговаривает с Макгонагалл. Интересно, что такого срочного ему нужно было ей сообщить? Надеюсь, не о том, что Северус занимался со мной сексом. Может, это объясняет печальный вид Северуса – он знает, что Ремус знает, и мы больше не сможем встречаться. Сириус примчится и оторвет Северусу голову, а Дамблдор найдет для моих частных уроков кого-то другого. Или все-таки Дамблдор на нашей стороне, и прикажет Ремусу не вмешиваться, но тогда Сириус может вынудить Ремуса пойти в министерство...
Я беспокойно гляжу на Северуса, желая знать: что же происходит. Он ничего не объясняет, ничего не говорит, просто смотрит на меня, а я – на него. Может, все будет не так ужасно? Я мог бы обернуться драконом и унести его в другую страну, и мы будем жить, скрываясь от закона.
Он громко вздыхает и портит момент вопросом:
– Кто это сделал, Поттер?
– Это неважно.
– Важно!
– Нет! Я же сказал, что нет!
Ну зачем им так хочется знать? Мне же будет хуже, если решат, что я стукач. Он, что, забыл, что значит быть студентом?
Даже если мое признание и привело бы к чему-то хорошему – хуже всего был Волдеморт. И я понимаю – он там быть не мог. Кто-нибудь его бы заметил. И меня тоже. Никто ничего не заметил, потому что на самом деле ничего этого не произошло. Это была паника, кошмар, галлюцинация, а если я расскажу об этом, все решат, что у меня поехала крыша. И одним прекрасным утром я проснусь в Святого Мунго.
– Не скажу, – сжав зубы, цежу я.
За ним вдали маячат Ремус и Макгонагалл. Северус оборачивается посмотреть – на что отвлеклось мое внимание. Макгонагалл восклицает «О!» и тут же прижимает ко рту ладонь. Северус резко отворачивается, еще плотнее прижимает руки к груди и снова смотрит на меня.
– Гриффиндор? Они были из Гриффиндора? – не отстает он.
Я мотаю головой – нет, и больничное крыло плывет перед глазами. Я помню, как не мог пошевелиться, окруженный смеющейся, глумящейся толпой. Чо Чанг... Захария Смит и...
– «Нет»? Но ты же сказал... – начинает было Северус, но умолкает, глядя мне прямо в глаза. – Хаффлпафф? Равенкло?
– Я ничего тебе не скажу!
...И раздевающий меня Забини... И Дин, кричащий, что я буду голым...
– Слизерин, – не отводя взгляда, тихо завершает Северус.
...И срывающая с меня галстук Панси, она наклоняется ко мне, чтобы спросить, девственник ли я... и у меня встает... о, Мерлин, прямо тут, на глазах у всех. Я натягиваю одеяло до подбородка и сворачиваюсь калачиком, повернувшись лицом к стене. Ремус точно что-то почует. И решит, что ко мне прикасался Северус!
– Хватит! Оставь меня в покое!
Секунду спустя его рука медленно и осторожно отводит прядь волос с моего лица. Я успокаиваюсь. Я выгибаюсь под его ладонью, прижимаясь к ней щекой. Раздаются шаги, и его рука замирает. Я отбрасываю одеяло – к нам быстро приближаются Ремус с Макгонагалл. Пальцы Северуса касаются моей шеи и плеч – он отнимает руку и делает шаг назад.
Северус меряет взглядом неодобрительно смотрящую на него Макгонагалл.
– Я побеседую со своим факультетом. Тебе же советую озаботиться тем, что твой собственный кишит вуайеристами. – Он резко поворачивает голову в мою сторону. – По крайней мере, присмотри за ним.
Он проходит мимо нее, задержавшись только, чтобы проворчать Люпину:
– Сожалеешь, что, сидя в первом ряду, пропустил самое интересное, Люпин?
Румянец уродливо-розового оттенка заливает лицо Ремуса, однако он не произносит ни слова, пока мы наблюдаем за тем, как Северус вылетает из больничного крыла. Как только за ним захлопывается дверь, Макгонагалл спрашивает, не желаю ли я сообщить им что-либо еще теперь, когда его нет. Она хмурится, получив отрицательный ответ, и уже у двери напоминает: если я передумаю, то знаю, где ее найти.
И вот я наедине с Ремусом. Вздохнув, он присаживается на стул у кровати, опершись о колени локтями. Он смотрит в пол, его рот прижат к сложенным рукам. Я ожидаю тирады насчет того, как «от меня несет Северусом». С нарастающим с каждой секундой молчания беспокойством. Наконец, не в силах больше терпеть, я выпаливаю:
– Ты на меня сердишься?
– На тебя? Нет, – озадаченно вскидывает голову он. – С какой стати, по-твоему, я должен на тебя сердиться?
Не успеваю я ответить, как в больничное крыло врываются Рон и Гермиона.
– О, Гарри! – отчаянно всплескивает руками Гермиона. – Мы так о тебе волновались, Хагрид нам все рассказал!
Рон мешкает позади, спрятав руки в карманы, то и дело бросая смущенные взгляды с меня на пол и обратно. Я бормочу приветствие. Он улыбается и приближается на пару шагов.
– Нам так жаль, Гарри, – восклицает Гермиона с блестящими от слез глазами. – Нас подслушали, когда мы обсуждали наш план пообедать у озера и... мне так жаль. Мы должны были проявить большую осторожность!
Я смущенно киваю. Ремус вставляет свои пять сиклей: мол, в Хогвартсе настали печальные времена, если студенты не могут свободно обсуждать в собственной гостиной планы пообедать.
– И правда, – мямлит Рон.
– Так... э... что именно с вами произошло? – спрашиваю я.
– Блетчли и Флинт! Они подкрались сзади, – рычит Рон и продолжает описывать, как им было ужасно быть обездвиженными в этой каморке без окон. Гермиона наступает ему на ногу.
– Э... но даже и в половину не так ужасно, как быть обездвиженным под водой, – мямлит в пол тот.
– Так мы увидим тебя за ужином? – быстро меняет тему Гермиона.
Я качаю головой, но она настаивает, заявляя, что иначе это будет выглядеть как «поражение». Рон согласно кивает, с увлечением разглядывая пустую кройку напротив. Даже Ремус ее поддерживает: мол, он не желает меня принуждать, однако не верит в серьезные нарушения с Дамблдором и остальными учителями поблизости. Я неохотно обещаю подумать.
Когда друзья уходят на урок, Помфри приносит очередную дозу того жуткого зелья. Мне все еще больно, но кашель уже сухой, и она разрешает мне тоже вернуться к занятиям.
Ремус провожает меня в гриффиндорскую башню за учебниками – наверняка, чтобы удостовериться, что я не превращусь в кота и не сбегу в комнаты Северуса. У входа в свои комнаты он останавливается и спрашивает, не хочу ли я уединиться до ужина: например, принять ванну, а после позаниматься в тишине и покое. Это предложение мне нравится гораздо больше посещения уроков, и потом, может, он объяснит, что собирается предпринять насчет меня и Северуса. В его комнатах он угощает меня шоколадом и оставляет принимать ванну.
Я не сознавал, каким ощущал себя грязным до тех пор, пока не забрался в ванну. Ко мне лишь применили очищающее заклинание – ведь настоящей грязи на мне не было... но внутри все равно словно остался какой-то склизкий осадок. Я тру себя до красноты, особенно шею и грудь – дважды, стирая физическую память от прикосновений Панси.
Я спускаю воду, споласкиваю и снова наполняю ванну, и затем просто сижу в ней, разглядывая трещины в потолке. Выходить отсюда страшно. Там, в комнате, меня ждет беседа с Ремусом о том, что мы делали с Северусом. Я ем шоколад, добавляю горячей воды в ванну и считаю каменные плиты на полу (восемьдесят две). Кожа морщинится и начинает чесаться, я встаю, вытираюсь, одеваюсь и делаю несколько глубоких вдохов перед тем, как выйти наружу.
Ремус – в кресле у камина, читает книгу в потертом переплете, на котором с трудом различается название – «Об узах и союзах». Стол накрыт для чая на двоих, полдивана занимают сваленные в беспорядке книги.
Он поднимает голову, как только я вхожу.
– Э... Гарри, могу я задать тебе вопрос?
– Да? – Одно слово, но и оно не скрывает дрожи в моем голосе. Он улыбается спокойно и дружески. Наверно, он слышит, как колотится мое сердце. Я улыбаюсь в ответ, хоть и испытываю головокружение от паники.
– Почему ты спросил меня, будут ли у тебя неприятности?
Пожав плечами, я смущенно перевожу взгляд на треснутый чайник. Не кричи на него, это не поможет. Не убегай – это будет равноценно признанию вины. Твою мать, я даже понятия не имею, что именно он знает. Способен ли догадаться, что именно мы делали, или же просто, что мы вообще делали хоть что-то?
– Ну... э... а ты как думаешь?
Он хмурится.
– Если честно – то понятия не имею.
– Ты лжешь! – восклицаю я, глядя ему прямо в глаза. – Все ты знаешь!
Ремус закрывает книгу, используя вместо закладки палец, и приглашающе указывает на диван. Я сажусь, ожидая самого худшего.
– Я знаю, что... сделали с тобой одноклассники, Гарри. Но в этом нет твоей вины.
Не уверен, кто из нас выглядит более озадаченным – он или я.
– Разве... нет?..
– Конечно, нет, – спокойно подтверждает он.
– Даже если они издевались насчет меня и... Северуса?
– О боже. Так в этом все дело?
– Ага, – выдыхаю я. Ремус недовольно вздыхает. Черт, почему он больше ничего не говорит? – В этом, и... ну... в том, девственник я или нет, – добавляю я в надежде спровоцировать его реакцию.
Ремус качает головой и, кажется, целую вечность смотрит в незажженный камин.
– Нет. То, что они сделали, никоим образом не отражается на тебе. Никоим образом, Гарри, – медленно продолжает он. – Что бы ни произошло в будущем, запомни это.
Я киваю, продолжая чувствовать себя сбитым с толку. Он что, вообще не осязает на мне никакого запаха? Или просто сдался и дает свое молчаливое одобрение? Или же притворялся все это время, что обладает такой способностью?
– Чаю?
– Э... да, спасибо.
Он наливает чай, добавляет молоко и сахар и ставит чашку передо мной. От чашки поднимается пар. Нет, я совершенно запутался. Пока чай остывает, я перебираю сваленные на диване книги. Мне нужно отвлечься, чтобы случайно не выпалить: «Тебе наплевать, что у нас был СЕКС?!» Большая часть книг – по исследованиям в трансфигурации – написанные скучным, сухим языком.
– Вот, возьми, – протягивает мне Ремус свою книгу. – Там есть глава, описывающая узы анимагов.
– Ой, спасибо.
Я беру книгу с надеждой больше узнать об узах, но меня ждет разочарование – глава лишь излагает уже известную мне скудную информацию: выдержки из дневника сэра Освальда, одомашненного песца и, по совместительству, статского советника Елизаветы Первой. Открываю содержание – в надежде обнаружить что-нибудь интересное. Меня ошеломляет длинный список различных видов уз: сексуальные, духовные, кровные, узы вейлы, темные, рабские... Список продолжается и на следующей странице!
В конце страницы к горлу подкатывает комок – «Долги жизни и смерти». Словно наяву в ушах звучит голос Волдеморта, советующий молить о спасении моей жизни. Меня тошнит.
Открываю и читаю главу. Может, такие долги оставляют особую метку, и я смогу проверить, есть ли она у меня. Увы, там лишь говорится о смутных ощущениях: от горячей преданности – если речь идет о ком-то близком, до беспокойства – если узы долга связывают с врагом. Когда же возникает возможность спасти этому человеку жизнь, то не поддаться импульсу почти невозможно.
Ну вот, приехали. Теперь мне придется провести остаток моей короткой жизни, гадая – в долгу я или нет. А если в долгу, то что будет, случись поединок с Волдемортом? Я не смогу убить его, потому что мне будет хотеться спасти ему жизнь. Следовательно, он убьет меня. Вот Хвост должен мне... означает ли это, что он будет вынужден спасти мне жизнь? Одного раза будет достаточно, все равно Волдеморта мне не убить... он же может попытаться снова! ТВОЮ МАТЬ. Нет, ну ТВОЮ МАТЬ.
Листаю книгу, отчаянно надеясь найти информацию о том, как отменить узы долга. Должен ведь быть какой-то выход, ведь так? Вот глава по истории уз, научное исследование, легальные вопросы... потом идут главы о разных видах уз. Но ни слова, ни намека о том, как их отменить!
Только я хочу с отвращением отбросить книгу, как внимание привлекает снимок старых ведьмы и волшебника – они дружелюбно улыбаются и приветливо машут. Внизу надпись: «Уортон и Десепия Экльберт, 1911 год». Старик прикладывает руку к полям шляпы, а ведьма жизнерадостно указывает на находящийся над ними текст. Это одна из глав об узах. Я перелистываю страницы к ее началу: «Глава 12: Духовные узы».
Оказывается, изначально духовные узы относились к эмоциональной группе, так же как и узы анимагов. Затем исследование уз у Экльбертов убедило министерство в обратном. Подавляющее большинство замечает лишь возрастающую интенсивность взаимных чувств, так же как усиление уже существующих уз. Однако по-настоящему сильным магам, вроде Экльбертов, узы предоставляют возможность чего-то вроде «духовного общения»: общие сны, совершенствование отдельных видов магии, например, сотворение раптумеанских заклятий и легилименции.
Я быстро поднимаю голову в поисках Ремуса. Кружится голова. Пару секунд – и зрение снова фокусируется: Ремус что-то пишет за рабочим столом.
– Что такое легилименция?
Вздрогнув, Ремус поднимает голову.
– Это... чтение мыслей. А в чем дело? Что ты читаешь?
Я указываю на предложенную им книгу:
– Между нами установились духовные узы?
– Между тобой и Северусом? – сдерживая улыбку, будто услышал что-то смешное, спрашивает он. – Очень надеюсь, что нет.
– Мной и Волдемортом.
Он недоверчиво делает большие глаза:
– Мерлин, конечно же, нет. Откуда такие мысли?
– Там упоминаются общие сны...
– Гарри, многие виды уз имеют подобные свойства. Поверь, с ним духовными узами ты не связан. – Видимо, особо убежденным я не выгляжу, потому что, вздохнув, он добавляет: – Для успешного создания уз в них должны быть заинтересованы обе стороны. Читай дальше, поймешь.
– А-а.
Я продолжаю чтение и – ну конечно – на следующей странице идет объяснение заклинания «Copular Animae»: пусть для сотворения заклятия достаточно одного человека, искренне желать его создания необходимо обоим. Словно душа изначально обладает способностью принимать лишь благотворные для себя связи.
И все же контрзаклятие было изобретено, хоть им пользуются довольно редко. Глава завершается холодящим кровь рассказом о том, как после смерти Уортона Десепия сошла с ума и провела последние годы жизни в Святого Мунго, записывая свои жуткие мемуары мылом на зеркалах.
Я заканчиваю читать главу, и Ремус осведомляется, будут ли у меня другие вопросы и улучшилось ли мое самочувствие. Затем предлагает проводить на ужин. В коридорах я ощущаю на себе взгляды. Вход в Большой зал сопровождается гиканьем и улюлюканьем. Несколько третьекурсников бросают: "Стукач!", когда мы проходим мимо. Потом Дамблдор театрально прокашливается и воцаряется тишина.
Я занимаю свое обычное место. Друзья придвигаются ближе, словно ограждая. Кажется, всем пора бы уже прекратить на меня пялиться, но никто и не думает отводить глаз. Шеймус какое-то время сверлит меня взглядом, затем ожесточенно набрасывается на свою свиную котлету, с преувеличенной силой орудуя ножом и вилкой.
Большая часть тех, кто был у озера, сейчас в Большом зале отсутствует: Дин, Панси Паркинсон, Захария Смит... Да и рядом с Малфоем подозрительно много пустующих мест. Не могли же учителя так быстро их вычислить, я никого не назвал, так кто это сделал?
Я бормочу сидящим рядом Джорджу и Гермионе: вероятно, меня не будет и сегодня вечером, так что беспокоиться не следует. Шеймус со стуком ставит кубок, проливая на стол сок.
– Как? Почему? – восклицает Гермиона.
– А сама как думаешь? – Я накладываю в тарелку горох и беру печеную картофелину.
Ко мне наклоняется Рон:
– Что? Что снова не так?
Гермиона что-то ожесточенно шепчет ему на ухо, и тот хмурится. Шеймус, явно притворяясь, что не подслушивает, придвигает миску с горохом, щедро отваливает горох в тарелку и со стуком бросает ложку назад в миску – горошины разлетаются во все стороны.
– Эй! Ты, Финниган! – возмущается Рон.– Хватит расшвыриваться едой, а то возьму и засуну эту ложку тебе в глаз!
После вспышки Рона ненадолго воцаряется тишина. Шеймус смотрит на приятеля, приоткрыв рот. Тот же сердито разглядывает лежащую в его тарелке картофелину и начинает яростно разминать ее вилкой. Я пробую свою, запиваю соком. Тьфу, снова прокисший. Заедаю оставшийся горький привкус горохом.
– Гарри! – не отстает Гермиона. – Почему?
– Может, я не хочу спать в одной спальне с теми, кто меня ненавидит. Такое тебе в голову не приходило?
– Ох...
– Да никто тебя не ненавидит, Гарри, – добавляет Невилл.– Дин просто испытывает некоторые... трудности.
Медленно, спокойно я поднимаю взгляд на Невилла, отложив вилку.
– О, я дико извиняюсь. Как я посмел забыть о трудностях бедного Дина? Нет, правда! Никто же, кроме него, трудностей не испытывает. С какой же стати мне сердиться на его милую, невинную навязчивую идею рисовать на меня карикатуры?
– Я вовсе не об этом... – начинает было оправдываться Невилл, но я прерываю его призывом пергамента с одной из карикатур из рук какого-то второкурсника. И кулаком припечатываю его к столу. Вокруг все затихают, читая заголовок: «Почему Гарри Поттер любит квиддич?» Сама карикатура – в типичном стиле Дина: я летаю с торчащей из задницы метлой.
– Но ведь... – ужаснувшись, запинается Джордж, – со «Всполохом»?
Я сердито оглядываюсь вокруг.
– Дина больше интересуют гнусные намеки, чем оказание помощи! А я еще должен...
– На что это ты намекаешь? – кричит Шеймус.
– Да ни на что! Дин уже показал, на что способен! Он не просто предатель... Он больной, извращенец, греб...
Шеймус бросает ложку на пол.
– Его тут нет, он не может себя защитить!
– А Я МОГ?!
Рон набрасывается на Шеймуса, сшибая того на пол.
К ним тут же подскакивает Фред:
– Рон, лучше не...
Я встаю. Остальные тоже на ногах, наблюдая, как катаются по полу Рон и Шеймус. Гермиона кричит Рону прекратить потасовку. Как я зол. Как смеет он вступаться за Дина! Я вытаскиваю палочку. Отодвинув посуду, я вскакиваю на стол, чтобы добраться до него.
– Гарри! Не надо! – хватает меня за кисть Гермиона.
Шеймус запускает в меня сглазом немоты, но тот пролетает мимо, поразив одну из каменных горгулий на стене, превращая свечи в ее железном шандале в розовые цветы. Я огладываюсь: Рон и Шеймус замерли на полу. К ним приближаются взбешенные Макгонагалл и Флитвик.
– Всем вернуться на свои места! – оглушительно командует Макгонагалл.
Все немедленно рассаживаются по местам, включая преподавателей за учительским столом. Северус выглядит так, словно готов кого-то убить. Я неловко ерзаю на месте – мои брюки пропитаны пролитым соком.
– Пятьдесят баллов с Гриффиндора за безобразное поведение, Финниган. Уизли – отработка, – продолжает профессор, переводя взгляд с Рона на меня.
– Но у меня уже есть... – открывает рот приятель, но тут же благоразумно его закрывает.
– Если в течение следующего часа я услышу от одного из вас хотя бы слово, – Макгонагалл резко умолкает и просто глядит на нас с белым от ярости лицом. Затем, более сдержанно: – Думаю, этот факультет уже достаточно обесчестил себя за один день, вам не кажется?
Мы молча киваем. Она и Флитвик возвращаются за учительский стол, где Северус хмурится, к Дамблдору, который спокойно пьет из кубка. Рядом Гермиона тычет вилкой в тарелку, но не ест. У меня тоже пропал аппетит, и эти брюки влажные и до зуда липкие.
Я наклоняюсь прошептать ей на ухо:
– До завтра.
Она безмолвно кивает, а я встаю, ощущая на себе взгляды. Большой зал утих, я слышу собственные шаги, когда иду на выход. Путь между столами кажется длиннее обычного. Как только за мной захлопываются тяжелые дубовые двери, я перехожу на бег, спеша в гриффиндорскую башню. Превращаться.
Отправлено: 31.12.08 08:25. Заголовок: Глава 29: Быть ..
Глава 29: Быть
«Это вопрос риторический».
Туда-сюда. Хвост трется о бархат, мотаясь туда-сюда. Туда-сюда, туда-сюда. Утыкаюсь мордой в подлокотник. Мой. Мой бархатный диван.
Вот дверь. Туда-сюда. Сверлю ее взглядом. Туда-сюда. Сверлю ее взглядом. Мой человек – куда ты запропастился? Металлическая штуковина на каминной полке щелкает хвостом: туда-сюда. Щелк. Щелк. Туда-сюда. Щелк. Щелк. Туда-сюда.
Сердито таращусь на дверь. Ни слуху, ни духу. Сколько прошло времени? Гребаный булыжник обошел комнату уже раза три. Туда-сюда. Туда-сюда. Гневный взгляд на дверь. Жаль, что невозможно впиться в нее зубами. Щелк. Щелк. Туда-сюда. Щелк.
Со скрипом дверь отворяется, и я стрелой мчусь через комнату, чтобы прильнуть к его ноге. Громко захлопнув дверь, он смотрит вниз, на меня, с совершенно нетипичной, захватывающей дух робостью. Интересно, сколько еще у него в запасе таких, незнакомых мне выражений лица? О которых я бы никогда не узнал, если бы умер. Но теперь, раз я живой, увижу? Всяким: озадаченным, ошарашенным, умирающим от желания, изумленным, удовлетворенным, безмятежным, любознательным, радостным, легкомысленным... Хочу. Прямо сейчас.
Я отстраняюсь. Застежки его ботинок холодят мою голую кожу.
– Давай потрахаемся.
Пораженным. Он выглядит пораженным!
– Прямо сейчас?
Я отпускаю его ногу и усаживаюсь на пол. Каменные плиты такие холодные, твердые — настоящие (наверно?).
– Ага! Или для начала можно заняться чем-то другим, – поспешно добавляю я. – Например, можно взять мою мантию-невидимку и разыграть... кучу народа! Можно наесться мороженного! Кататься голыми по траве, полетать, напиться! Что ты выберешь?
– Принять ванну.
Я едва не выпаливаю, что уже принял одну, но вовремя сдерживаюсь. В конце концов, от ванны до секса рукой подать.
– Ладно.
Я поднимаюсь и покорно иду вслед за ним.
Северус открывает краны, и я переступаю бортик, хотя вода непривычно горячая.
Он же изучает на полках пузырьки с флаконами. Затем приближается с миниатюрной бутылочкой, вынимает пробку и вытряхивает несколько капель ее содержимого в воду. Внезапно водная поверхность покрывается густой пеной, источающей сильный лавандовый аромат.
– У тебя есть пена! – с улыбкой до ушей восклицаю я.
– Ну и?.. – хмурится он, раздеваясь так быстро, как только позволяют его застежки.
– Я просто удивлен. Вот и все. – Я подбрасываю в воздух белый ком, и тот медленно парит вниз, опускаясь на пол, где взрывается миллионом крошечных пузырьков. Северус складывает одежду на стул и ступает в ванну.
– Повернись.
Я неловко разворачиваюсь, ударившись коленом о кран и расплескав на пол воду. Наверно, он хочет вымыть мне спину и голову. Но вместо этого он обнимает меня одной рукой и притягивает к себе. Я улыбаюсь, ощущая затылком его подбородок, чувствуя, как он утыкается в мои волосы. Твой. Твой человек-кот-и-иногда-другие-создания.
Закрываю глаза, наслаждаясь ощущением от прикосновений его рук. Его палец нежно
выводит круги на моей коже. Спиной чувствую, как поднимается и опускается его грудь, волосами – его дыхание. Хочу, чтобы это никогда не кончалось. Нет, не ванна, конечно: хочу остаться вот так, прижатым к Северусу, и тогда мне ничего не угрожает.
Он все еще молча прижимает меня к себе – крепко, но не слишком сильно. Готов поспорить, что ему очень хотелось сделать это в больничном крыле, или как только меня вытащили из озера. На меня снова обрушиваются воспоминания об озерном дне: боль, страх, как отчаянно взывал к Северусу, а отвечал только Волдеморт. Если бы Северус мог меня слышать, мог читать мои мысли (или как оно там называется... легилименция?..), то обязательно нашел бы меня первым.
Снова трепещет в груди. Как давно я не испытывал такое... Я взволнован и напряжен, взбудоражен и напуган. Мне нужны узы. Узы с ним, чтобы никогда не оказаться одному. Нужно лишь попросить его: «А давай соединимся узами?» Нет, это слишком нагло. Он будет шокирован и сразу же откажет. Обзовет жалким, самовлюбленным эгоистом.
Тут нужен интеллектуальный подход. «Северус, я тут читал книгу, которую мне одолжил Ремус и... и мне это нужно. О Мерлин, да мне это просто необходимо». Твою мать, ну почему это так сложно? Он же признался, что любит меня, сказал именно эти слова. Северус никогда бы не произнес нечто подобное из пустого легкомыслия, просто так, ничего такого не имея в виду.
Открыв глаза, я вбираю в легкие воздух. Я сделаю это – всего каких-то три слова. Открываю рот, мой взгляд натыкается на полустертую темную метку на его руке. Стискиваю зубы и сверлю ее взглядом – все равно он же сзади и ничего не заметит.
Ведь метка – те же узы, к тому же темные... вроде моего шрама, а тот подразумевает связь, ведь так? Черт, ну почему я не прочел ту главу в книге Ремуса? Кружится голова. А вдруг Северус скажет «нет» просто из нежелания соединяться с кем-то, опутанным темной связью? Вдруг он до сих пор ненавидит мой шрам и весь этот бред насчет «Мальчика-Который-Выжил» достаточно сильно, чтобы отказаться? Что, если ему просто страшно... что, если там, в озере, в меня действительно проник Волдеморт? Что, если он будет делать это снова и снова, а я слишком слаб, чтобы сопротивляться, и Волдеморт овладеет моим телом?
– Тыбыменяубил? – выпаливаю я, и меня оглушает самая долгая тишина, которую мне когда-либо доводилось выносить. – То есть, в принципе, если, к примеру, обнаружишь, что это единственный способ избавиться от Волдеморта, т-ты на это пойдешь?
Из крана с громким «шлеп» падает капля. Я различаю едва слышное потрескивание крошечных пузырьков пены, тихое шуршание бродящей по спальне Вероники – булыжника. Дыхание Северуса напоминает: нужно выдохнуть.
– Что это за вопрос? – наконец произносит он.
– Очень серьезный, – дрожа, отзываюсь я. – Ответь мне.
Еще одна капля срывается с крана. Ответь, черт бы тебя побрал, ответь мне. Скажи, что бы ты сделал. Скажи, нужно ли мне унижаться, умоляя об узах.
– И не подумаю. Как я могу на такое ответить?
Я бью ладонями о края ванны.
– Потому что я прошу тебя!
– Ты хочешь сказать, – подозрительно начинает он, – что открыл способ убить Темного Лорда?
– Нет, не хочу! Ничего я такого не говорил! Я просто спрашиваю! Это чисто риторический вопрос!
– Это идиотский вопрос.
– Вовсе нет!
– Вовсе да! – издеваясь, отвечает он. – Если бы убив меня, ты спас магический мир, сделал бы ты это?
Я прикусываю губу, и сильнее сжимаю бортики ванны. Мне всего лишь нужен ответ. И я вовсе не собираюсь развернуться и заехать ему кулаком в лицо. А хотелось бы!
Глубокий вдох, и я медленно, пытаясь обрести самообладание, объясняю:
– Ты же должен знать ответ на этот вопрос. Просто отказываешься говорить!
Он ухмыляется в мои волосы.
– И это я слышу от Мальчика-Который-Никогда-Никого-Не-Убивал.
– А это тут вообще ни при чем!
– Увы, вынужден не согласиться.
– Ладно, будь по-твоему! – восклицаю я, наклоняясь, чтобы повернуться и увидеть его лицо. Вода выплескивается из ванны, заливая пол. – А знаешь, что думаю я? Да тебе просто страшно, что твой ответ меня напугает, вот почему ты отказываешься говорить.
Пару секунд мы испепеляем друг друга взглядами. Раздраженный взмах руки – на пол выливается дополнительная порция воды.
– Неверно, Поттер! Как обычно! Да я просто не уверен в ответе – такое тебе в голову не приходило?
– Как ты можешь быть неуверен в чем-то подобном?! Все знают ответы на такие вопросы!
– Ты бы убил меня?
– Не буду тебе отвечать.
– Потому что неуверен.
– Потому что ты мне не ответил первым!
– Ты только что получил ответ.
– Ничего я не получал!
– Еще как получил!
Желание просто врезать ему в глаз – пройденный этап. Теперь мне отчаянно хочется бить его головой о каменную стену, кусая его до крови, до криков, до мольбы о пощаде.
Резко поднявшись, я выбираюсь из ванны и вытираюсь, схватив полотенце.
В мой затылок ударяется мокрая мочалка Северуса.
– Неблагодарный мальчишка!
– Бестолковый, эгоистичный, вздорный урод! – огрызаюсь в ответ я. – Это тебя нужно было бросить в озеро!
Внезапно перехватывает дух – меня отбрасывает в спальню, где я приземляюсь на голую задницу. Дверь в ванную захлопывается перед моим носом.
– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! – я вскакиваю и пытаюсь открыть дверь, но та заперта. – Я ВЫЖИЛ ТОЛЬКО РАДИ ТЕБЯ! УЖ ЛУЧШЕ БЫ Я УТОНУЛ!
– Придурок гребаный, – бормочу я, доставая пижаму из-под подушки, а потом переодеваюсь и направляюсь в кабинет с душераздирающими воплями: «ЖАЛЬ, ЧТО Я НЕ УТОНУЛ! УЖ ЛУЧШЕ МНЕ БЫЛО СДОХНУТЬ!»
Он остается в ванной и не отвечает. У меня болит горло и я не знаю, что еще сделать. Достаю с каминной полки банку с дымолетным порошком и долго гляжу в потрескивающее пламя. Затем отвинчиваю крышку и начинаю медленно просеивать порошок сквозь пальцы.
Отправиться в гости? Но к кому? Если к Ремусу или Сириусу, то как буду объяснять, почему в такой поздний час сижу у Северуса в зеленой шелковой пижаме? Дамблдор заулыбается, станет кивать и болтать чепуху, поблескивая глазами. Уизли... даже не представляю, как они отреагируют, но в любом случае, миссис Уизли обязательно попытается меня обнять.
Можно податься на Косую аллею или в Хогсмид, побродить посреди ночи в одиночестве – в пижаме и без палочки. Мне даже не нужен порошок. Я могу стать котом и бродить по коридорам замка, но почему-то подобная перспектива больше не привлекает. Можно сбежать и никогда не возвращаться в Хогвартс или к Дерслям. Замаскироваться под взрослого мага или даже ведьму... но я понятия не имею о взрослой жизни. Как находят жилье? Работу? Внезапно меня пугает сама идея – предпринять нечто подобное в одиночку.
Северус вышел из ванной и уже на кухне, шумно переставляет предметы и заваривает чай. Я же продолжаю водить по порошку пальцем, загипнотизированный тем, как он блестит, переливаясь в свете каминного пламени.
Может, просто пожить магглом? Но я все равно не знаю, как быть с жильем и работой. Даже водить машину я не умею, и потом, нужно будет обменять деньги, а я никогда не был в маггловском банке. Мысль о маггловском образе жизни пугает еще сильнее.
Наконец, Северус заходит в кабинет. Я вывожу круги на поверхности порошка и не свожу взгляда с огня. Северус подходит к столу и ставит чашку. Вторая приземляется рядом со мной. Он даже добавил в нее молоко и сахар, сентиментальная сволочь.
– Порошок – не игрушка, – строго говорит он.
Не обращая внимания, я копаю в порошке ямку. Может, мне просто остаться котом... и жить на какой-нибудь аллее. Тогда мне уже никогда не нужно будет выбирать, быть ли магглом или магом. Через какое-то время я вообще про все это забуду. Смогу питаться объедками из помоек, ловить мышей и пауков. О да, это я умею.
– Я сказал... – он призывает банку, и та, вырываясь из рук, больно задевает костяшки пальцев. – Это не игрушка.
– Почему ты меня не вышвырнешь? – кричу в ответ я.
– Почему тебе этого так хочется?
– Я вообще не понимаю, почему ты меня терпишь!
– Потому что знаю, какой у тебя был день.
Я делаю глоток чая.
– Ага, так значит – из жалости.
– А вчера – тоже было из жалости? А позавчера? – рявкает он.
Я смотрю в молочно-белый чай, И не знаю, что думать. Не понимаю, зачем мы снова ссоримся, почему он выгнал меня из ванны или даже почему ему нравлюсь – и буду ли нравиться после того, как он поймет, как углубилась моя связь с Волдемортом. Во мне все так запуталось и смешалось... и хочется заорать... и чтобы он меня от всего этого избавил... и я не знаю, что делать... и...
– Я думал о тебе, – нервно говорю я чаю. – И поэтому не утонул.
– Я не вполне уверен, что тебя намеревались утопить. По словам Забини, они надеялись на кальмара.
Я оборачиваюсь и присаживаюсь на подлокотник кресла.
– Откуда ты узнал, что он замешан?
– Паркинсон сломалась, – как бы между прочим бросает он и, обмакнув перо в чернила, что-то царапает на развернутом перед ним пергаменте.
– А про нее ты как узнал?
Нахмурившись, он поднимает голову.
– Почему это тебя так интересует?
– Да потому что все решат, что доносчик – я!
Пару секунд Северус просто глядит на меня, затем возвращается к своему письму.
– Сколько тебе рассказали? – требую ответа я.
– Достаточно для исключения.
– О, Мерлин, – я роняю голову на руку. Теперь на уроках лучше не показываться. Я мог бы стать бродячим котом...
Отбросив перо, он раздраженно вздыхает.
– Что еще я мог сделать, Поттер? Ты ожидал, что я оставлю все без последствий?
– Да!
– Почему?
– Почему? – я недоверчиво поднимаю взгляд. – Да потому, что это был просто розыгрыш! Идиотский, да, но...
Поджав губы так, что те побелели, он секунду буравит меня взглядом:
– М-да. А ты настоящий Поттер.
– Оставь моего отца в покое!
Он качает головой и поднимает перо. И пишет с таким нажимом, что я слышу, как рвется пергамент. Затем отшвыривает свиток и начинает новый.
– Северус?
– Хм.
– Э... Насчет уз анимага... – Я выпаливаю эти слова, пока меня не парализовало ужасом, но не могу издать ни звука. Северус созерцает меня, приподняв бровь в ожидании продолжения. Спросить его... вот все, что нужно сделать. Ведь тема уже открыта, а это было самым трудным. Северус чуть наклоняет голову, задумчиво меня разглядывая.
- Что, если бы они не возникли сами собой... – мямлю я, – а для их создания потребовалось бы вмешательство... ну, зелья... ты бы все равно этого хотел?
– То, чего «хочу» я, никогда не имело значения.
– Ну, если бы имело.
Он неторопливо поглаживает перо, не поднимая взгляда.
– Что тебе известно об узах, Поттер?
Он догадался, о чем я хочу спросить? Уже принял решение? Придется ли доказывать ему серьезность своих намерений? И почему я не могу вспомнить ни слова из той книги?
– Ну... есть много разновидностей уз, – нервно начинаю я, – и они могут принести пользу или вред...
– Другими словами, почти ничего. С ними не шутят, Поттер. – Помолчав, спрашивает: – И вообще, с какой стати они тебя так интересуют?
Пожав плечами, я гляжу в пол.
– Ну, я подумал, может нам стоит создать еще одни. Ведь в сочетании друг с другом узы укрепляются... от них может быть польза...
– Какая польза? – прерывает он.
– Ну... вот сегодня у озера, я мог бы тебя позвать, пока все не зашло слишком далеко. Или если бы ты оказался в опасности...
Он закрывает открывшийся от удивления (как мне кажется) рот и смотрит на стол.
– Тебе не нужно знать, когда мне угрожает опасность.
– Нужно! Все равно я узнаю! – восклицаю я. – Ты что, забыл про мои сны? Просто потом будет проще тебя найти.
– Я не позволю подростку играть в моего спасителя, – презрительно бросает он.
– Ладно! Тогда я продолжу защищать себя сам.
Напряженная пауза.
– И о каких же узах ты подумал, Поттер? – мягко интересуется он. – О кровных? О духовных? Физических, сексуальных, брачных, темных...
– Не темных!
– Ну и ну! Какой же ты умница, что отбросил этот вариант.
– Послушай, я читал о них и понимаю, чего хочу. И не надо обращаться со мной, как с дурачком.
– И чего же, скажи на милость, ты хочешь?
– Духовные узы.
– Духовные узы, – с едва скрытым отвращением повторяет он.
– Вот именно.
– Хочешь связать душу с моей.
– Да.
– Ты спятил?
Да. Нет. Возможно. Вероятно.
– Нет.
– Происшествие на озере явно повредило твой рассудок.
Провожу пальцем по бархату подушки, скатывая в шарик кошачью шерсть и пушинки. Он уже все решил. Может, просто попросить Дамблдора с Волдемортом выдать ему разрешение? Я бы рассмеялся, если бы эта мысль не вызывала тошноту.
– Ну, приведи хотя бы один довод, почему нет.
– Потому что никому неизвестно, что бывает после смерти.
Странно. А я думал, он заведет волынку о Дамблдоре, Волдеморте, министерских законах или вообще отрежет: «так не положено», а он, оказывается, беспокоится о загробной жизни. Наверно, боится умереть и оказаться в положении Десепии в Святого Мунго. Но, по меньшей мере, я бы знал, что он там, а это не хуже чем то, что я испытываю с Волдемортом.
– По-моему, это неважно.
– Я не согласен.
Встаю и отношу почти полную чашку на кухню, чтобы вылить ее в раковину и вымыть. Несколько успокоившись, я поворачиваюсь к наблюдающему за мной со страдальческим выражением Северусу.
– Еще много работы? – Стараюсь не казаться обиженным, разочарованным, нервничающим, или каким-то еще.
– Нет, – отвечает он и принимается писать.
– Еще чаю?
– Нет, – и, подумав, добавляет:
– Спасибо.
Растягиваюсь на диване и наблюдаю, как прихорашивается металлическая скелетина с каминной полки. Какая у нее, к дьяволу, внешность, чтобы за ней ухаживать? Представляю, как, резко обернувшись, произношу: «Copular Animae». Если он действительно этого хочет, то заклинание сработает, и в конце концов он примирится с теми чувствами, что заставляли его отказываться. И вообще, с появлением между нами уз, это уже будет неважно. Мы будем вместе, даже когда физически будем порознь. Между нами наступит идеальное взаимопонимание и мы никогда не поссоримся и будем счастливы. Все будет хорошо.
Но это не сработает – уверен, он знает контр-заклинание. Да и палочки у меня с собой сейчас нет.
Северус дописывает что-то с размашистым росчерком пера, скатывает пергамент, бросает в ящик и с шумом задвигает его. Затем нависает надо мной с совершенно каменным выражением лица.
– Все?
Он бесстрастно кивает и исчезает в спальне. Я следую за ним и забираюсь в кровать. Наблюдаю, как он снимает халат и бросает его на пол. Свет погашен везде, кроме ванной. На потолке появляется звездное небо. Северус укладывается в постель, повернувшись ко мне спиной. Между нами лишь несколько дюймов, но как же мне одиноко. Если он понимает, какой у меня был день, почему так себя ведет? Почему именно я всегда должен проявлять инициативу?
Надеясь успокоиться и уснуть, я смотрю на звезды. Но усталости как ни бывало, и успокоиться не удается – в голову лезет воспоминание о разговоре с Волдемортом в озере. Мерлин, он кажется мне ближе, чем даже Северус!
Прижимаю ладонь к спине Северуса. Он не отстраняется, тогда я осторожно глажу его через тонкий шелк пижамы. Он напряжен, но не очень. Скольжу ладонью по плечу, предплечью, дохожу до кисти и поднимаюсь обратно. Придвигаюсь к нему поближе и замираю, уткнувшись лицом в его волосы, щекоча носом его затылок. От него все еще пахнет лавандой.
Он перекатывается на спину, грустно улыбается и невесомым движением пальцев касается моего лица. Проводит от скулы до уха, отводит прядь волос... заставляя трепетать.
– Все в порядке? – спрашивает он.
– Ага.
Быстрый и мягкий, почти невесомый поцелуй. Я отвечаю, уверенно вжимаясь, облизывая губы, проталкивая между ними язык до тех пор, пока он неохотно не приоткрывает их. Язык ощущает его собственный, его зубы, небо. Мои руки ласкают покрытые шелком плечи, живот, полутвердый член. Его руки с моей спины перемещаются в мои волосы. Мои – массируют сквозь шелк его мошонку. Я расстегиваю его пижамные штаны, обхватываю и сжимаю член. Целую, лижу, сосу, заставляя вздрагивать, увеличиваться, становиться горячим и твердым... хотеть... Ласкаю, всасываю, позволяю тянуть меня за волосы, подаваться вперед так резко, что мне не хватает воздуха, но великий Мерлин... как это прекрасно... я бы проглотил его целиком: тело и душу... И его тихие всхлипы и оМерлинМерлинМерлин трение об его ногу, мягкий, гладкий шелк... все быстрее... все ближе... Вцепившись мне в волосы и удерживая меня на месте, он толкается, вскрикивает, стонет... и кончает,
Он лежит неподвижно, глядя в потолок. Обессиленный. Прекрасный. Вытираю рукавом рот, подтягиваюсь повыше и целую полуоткрытый рот, расстегивая свои штаны.
Его взгляд сосредотачивается на мне. Меня обнимают его руки, мой член упирается ему в живот.
– Что ты хочешь?
– Э...
Он обхватывает. Тянет.
– А-а...
Толкаюсь в него... я уже так близко. Он целует мне шею... горячее дыхание, влажный язык... Кусай меня... О Мерлин... кусай-кусай-кусай пожалуйста... но чувствую лишь щекочущие движения языка и губ. Умоляю. Сильнее.
Толчки ему в кулак, прикосновение его пальца. Сжатие – но не сильное, быстрые поглаживания... Мне мало... я сейчас умру и воскресну... быстрее, сильнее, сделай мне больно оМерлинМерлинМерлинСеверус, меня трясет рядом с ним, напряжение накатывается от мошонки до головки члена, кончаю прямо на него, между нами. Его рука все еще ласкает, потягивает, держит меня до тех пор, пока ничего не остается и мое тело бессильно обмякает в его объятьях.
Он устраивает меня поудобней, накрывая одеялом нас обоих. Я гляжу на звезды. Я липкий, но мне плевать. Ему, кажется, тоже. Его дыхание выравнивается у моей шеи – он погружается в сон. Я же сознаю, что ничуть не устал, что сна у меня – ни в одном глазу, и что мне страшно оставаться в одиночестве. Он нужен мне, он должен быть рядом, если вернется Волдеморт. Я не справлюсь с этим в одиночку...
Я притягиваю его к себе одной рукой и целую в губы:
– Ты засыпаешь.
Он открывает глаза, сосредотачивая на мне взгляд.
Легко коснувшись моей руки, локтя, плеча, шеи, он притягивает меня в ответный поцелуй. Круговыми движениями пальца он массирует мой сосок. Его нога прижимает мои, раздвигая их, а рука проникает ниже, к животу. Другой рукой он что-то ищет на тумбочке, выдвинув ящик. Надеюсь, что Волдеморт спит, и ему снятся кошмары о сальных черных волосах, о том, как его трахают и любят, о звездах и о... Мерлин, я вижу звезды... его язык прокладывает тропку к моему члену, щекоча то самое место... о Мерлин... да, именно там! А его влажные, скользкие пальцы уже проникают внутрь. Я хватаю и отвожу, приподнимая ноги... освобождая ему место... толкаюсь... черт... туда – выдох – и он застывает там, внутри, глядя на меня широко открытыми глазами, потом медленно-медленно начинает двигаться, с каждым разом проникая все глубже... глубже... Хочу податься вперед, быстрее, все сразу, сильнее... но почти не могу пошевелиться. Мне нужны его зубы, я жажду синяков, хочу быть помеченным, хочу...
– Copular Animae!
Мир куда-то летит, а мы остаемся, притянутые друг к другу, вместе с нами – море решимости, депрессии, вины... еще вины... отчаяния... и желание сжимать его, и чтобы меня сжимали... И слова... и значения... кристаллизирующиеся, ужасающие, вызывающие ярость.
Гарри произнес заклинание создания духовных уз. Суть их, я так понимаю, в том, штобы ты мог "чувствовать" другого человека. И заклинание должно сработать только в том случае, если "чувствовать" друг друга хотят оба партнера.
Отправлено: 04.01.09 19:43. Заголовок: Глава 30 Связанная P..
Глава 30 Связанная POV Снейпа
«Оттраханным! Выебанным! Или как ты там это называешь!»
– Copular Animae!
Еще миг мы остаемся врозь. Я ощущаю это так же явственно, как его едва различимый пульс у моего члена... и гадаю: почему продолжаю цепляться за разъединение, даже когда его больше нет или когда с головой погружаюсь в его глаза. Мы оба смотрим на звездное небо, иную Метку, выведенную не зеленым, а белым.
Затем он моргает... или это я... и пленка действительности отматывается назад. Я слышу его затрудненное дыхание. «Что ты натворил?»
Его страсть извивается между нами, тогда как моя остается глубоко внутри.
Мне больше его не бросить. Не по-настоящему.
– Copular Animae, – твердит он. Зеленый взгляд мечется от одного моего глаза к другому, ищет что-то, а когда находит, то повергает найденным в ужас нас обоих. Я бессилен его оставить, не помню, как бросал его, слепо глазеющего на звезды, пока до нас обоих полностью доходит значение совершенной им оплошности. Не в силах от него скрыться, я прячусь от него в кабинете, укутавшись в одеяло. Затерянный в зачарованной необъятности неба, он отступает: маг, сотворивший без палочки проклятие страсти. Вместе мы превращаемся в ничто. Вместе… ну, разумеется.
Что произошло?
– Ты открыл рот, Поттер, – хочется закричать мне.
Скрипят пружины матраса. Его шаги бесшумны, но я чувствую его, с его запоздавшей осторожностью, и даже с биением его сердца. Он-то думает, что я его ненавижу. Предчувствует мою ненависть, как домовик, съеживающийся еще до нанесения заслуженного удара. Если бы только мне хотелось его ударить... ах, какой соблазн...
– Э... э... оно сработало?
Воцаряется оглушительная тишина.
Он стоит в моем халате, подол сбился словно женская юбка. Пол холодный. Ему следует вернуться в постель... А я присоединюсь к нему. Почему бы и нет? Ведь теперь я поселился у него внутри. Кто лучше поймет глубину его отчаяния (зачем он вообще когда-то ко мне пришел), его неуверенность и страх – нет... ужас во взгляде, когда он смотрит на меня, забившись в угол дивана?
Ведь это ужас, не так ли? Отражения кружатся, ослепляя, сея сомнения.
– Сработало ли оно? – В моем голосе прорезаются высокие ноты. – А тебе неясно?
Он запинается.
– Н-ну, вообще-то да... Я не думал, что получится.
Лжец. Сотворенная без палочки магия срабатывает на уровне инстинктов. Сотворенная без палочки магия никогда не подводит. Всматриваюсь в него, обнажая до дыма и зеркал, обнажая его суть. Он съеживается. Возможно, после того, как увидел себя в моих глазах. Как я вижу себя – в его.
Вижу, как со злорадной ухмылкой прижимаю его к стене: «Ты этого добивался, Поттер? Близости?» Как трахаю, кусаю, сдираю с него кожу, пока мы не оказываемся настолько близко... и он исчезает.
Нет-нет, это был не я. Нет, я бы никогда такого не сделал...
Порыв принадлежит ему, стремление такой глубины и силы, что превосходит желание, заключенное в фантазии – в том первом разе, когда я дал ему кончить. Он снова что-то говорит... мямлит...
– Нет, честно... Я думал, что ничем не рискую, ведь в книге написано: ничего не выйдет, если другому на самом деле этого не нужно.
– Мне этого не нужно.
– Но ведь получилось, – беспомощно повторяет он, пряча руки в карманы халата.
– Ты обманул меня. Проклял, когда мы занимались любовью. – Воспоминание о нежном тепле, ощущение его боли от моих слов... зачем я их сказал? – Ты не дал мне возможности защищаться. – В печальном отчаянии он опускает, но тут же сердито вскидывает голову. По крайней мере, тут мы равны.
– Это не проклятие, и потом... я же тебя спросил! А ты отделался глупой отговоркой...
– Я привел тебе аргумент. Полагал тебя способным к логическому мышлению.
Его голос резко повышается:
– А я полагал, что тебе не наплевать!
И тут стучат в дверь.
Поттер вызывающе на меня смотрит. Я бросаю взгляд на песочные часы: четверть двенадцатого. Мои слизеринцы могут обратиться ко мне в случае крайней необходимости. Я встаю, собирая остатки своего достоинства вместе с одеялом, и беру Поттера за кисть железной хваткой.
– Под кровать.
Снова его обида – вспышка боли взрывается в моей голове. Я не вправе позволить себе уделить ему внимание. Он превращается, сердито подергивающийся хвост растворяется в сумерках. Отбросив одеяло, я быстро сотворяю Vestius... и обнаруживаю, что теперь на мне пижама, халат и застегнутые ботинки. Стук повторяется, пока я с трудом разуваюсь (черт подери, надеюсь ситуация действительно крайняя) и мчусь к двери, плотнее запахивая халат.
Это не студент. А женщина средних лет, в дорожной мантии, искренне удивленная, что застала меня в пижаме посреди гребаной ночи. Поттер представляет, как кусает ее, и я оскаливаюсь. Она выглядит еще более испуганной.
Мисс Забини, как оказалось, заглянула почитать мне нотации по поводу отстранения племянника. Как раз то, чего мне сейчас не хватает. То, на чем невозможно сосредоточиться, пока Поттер исследует пол под моей кроватью, натыкаясь на хлопья пуха, на нечто забавно пахнущее и давно высушенное, на хрустящего, сочного паука. Видимо, женщина принимает мою тошноту за покорность, потому что пускается в пространные рассуждения об интеллекте Блеза до тех пор, пока я умудряюсь вставить сокращенную версию речи для моих слизеринцев: мальчишка рисковал своим будущим, рассчитывая, что от Азкабана его спасет тупой моллюск, и сейчас для него самое время лечиться от идиотизма, иначе он окажется совершенно бесполезным членом общества. После этих слов между нами воцаряется особое молчание, затем она кивает и полуулыбка исчезает с ее лица. Я никогда не был знаком с этой ведьмой, однако явственно ощущаю величину ее амбиций.
Я захлопываю за ней дверь, от души надеясь, что гулкое эхо хлопка будет преследовать ее по пути на станцию до посадки на Хогвартский экспресс, и снова сажусь на диван, опустив голову на руки.
Коту хочется рыдать до тех пор, пока его человек снова его не полюбит. «Полюбит его», Мерлин... будто я могу просто взять и перестать! Неужели он не понимает? Все спуталось в собственнической одержимости и какой-то плотской ярости: животная иррациональность. Готов поклясться, что даже повернувшись спиной вижу горящие в темноте зеленые глаза. Он может превратиться в любой момент. А все, что остается для защиты мне – ярость от совершенного им поступка, да и та, кажется, начинает утрачивать смысл в зеленом отблеске его взгляда.
Убирайся.
Попытка нагнетания должного гнева – тщетна. Хочу бежать к нему, умолять прекратить все это, понимая: это не в его силах... теперь уже не в его...
Убирайся... оставь меня в покое.
Я пытаюсь сглотнуть, но в горле сухо.
Убирайся вместе со своими чувствами.
Я иду туда, где все еще затаился под кроватью кот с обернутым вокруг хвостом. При виде меня он рычит, его глаза сияют, словно миниатюрные луны.
– А ну марш оттуда.
Он даже не шевелится.
– Я сказал, выходи. – Кот, с опущенными ушами, крадется вдоль стены. Мы ворчим друг на друга. – Превращайся. Меня достали твои кошачьи мысли.
И вот передо мной снова Поттер – голый и на четвереньках.
– Так не читай их! – бросает он и взбирается на кровать. В его мыслях нет особых перемен... моя лодыжка все еще кажется ему очень вкусной.
– Я не могу!
– Врешь. Я не могу читать твои. – Глядя исподлобья, он укрывается поудобней, и между нами проносится нечто вроде слов: «Ты... да-да, ТЫ! Выметайся из моей головы!»
– Ты не можешь? – Удивление вынуждает меня задать этот вопрос, и теперь я презираю себя за слабость.
– Нет, не могу! – орет он. Мы сверлим друг друга взглядами до тех пор, пока его злость не сменяется нерешительностью. – Э... ну, кроме некоторых эмоций... совсем немного.
Воцаряется тяжелая тишина. Интересно, как ощущает это он... различает ли говорящие в моей голове голоса? Чувствует ли то, что чувствую я, мгновенно возникшую и тут же разорванную (при его-то признании: он не способен читать мои мысли) нить надежды? Понимает ли, что я не могу ему доверять и никогда уже не смогу, хотя узы и подтверждают правдивость его слов? Чуть погодя я осторожно забираюсь в постель рядом с ним и накрываюсь с головой, прячась от него, от этого молчания, от ощущаемого каждой клеточкой тела дыхания воздуха теперь, когда все болит. Мы не касаемся друг друга, мы молчим. Мой мозг предпринимает попытку очищения, но его мысли роятся в темноте как мухи, кормясь и размножаясь до тех пор, пока больше не остается места ни для чего иного.
– Не спится, – жалуется он.
– Почему? – с сарказмом интересуюсь я. Он сердито глядит мне в затылок (и на сей раз я это чувствую) и отбрасывает на меня свое одеяло. Босые ступни прошлепали в кабинет, голый, он садится на диван (бархат щекочет задницу), и ерзает, пытаясь сообразить: что же делать с жужжащими в голове мухами?
Я плотнее обнимаю подушку. Пальцы натыкаются на холодный металл, который я поначалу воспринимаю за очередное воплощение Поттера, но когда извлекаю этот предмет, узнаю в тусклом свете вязальный крючок, одному Мерлину известно, зачем оставленный там. Мухи жужжат, выписывая круги: «не хочет меня... нужно уйти... не могу уйти... не хочет меня». Провожу петлей-наконечником по большому пальцу, по указательному, по среднему, словно запоминая на ощупь. Представляю, как прижимаю его к губам Поттера, заставляя умолкнуть этот поток почти-слов, успокаивая его. Представляю, как проникаю крючком под мое веко, все глубже и глубже, до слезной железы и тяну... осторожно... пока что-то не поддается... И нет больше слез. Одной слабостью меньше...
Поттер вызывает Добби. Эльф аппарирует и снова исчезает, а потом доставляет что-то из еды. Мне не разобрать, что именно – недовольные мухи жужжат вокруг, сомневающиеся и недовольные. Не доев, он выдергивает с моей полки книгу, пытается читать, но в итоге думает об озере, о слабо проникающем сквозь двадцатифутовую толщу воды свете солнца... и я вижу, вижу солнце, подобное божественному... дамблдоровскому... нет, оку Темного Лорда. Ощущаю его страх, холодный как вода, преломляющая танцующие осколки света.
Прекрати это.
Почему ты меня не спас?
Прекрати же.
Ты не хочешь меня по-настоящему...
ПРЕКРАТИ, ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ!
Он уходит в себя, от меня подальше. Ненавидит меня... не хочет меня... жалеет, что я не утонул...
Я снова накрываюсь с головой, прячась в темноте со своей спицей.
***
Я просыпаюсь, свернувшись в клубок под тремя слоями одеял. Он просыпается на полу, голым, его подушка с одеялом, выданные мной, брошены на диване.
Надеюсь, ему ничего не снилось. Мне невыносимо думать, что он видел тот же сон.
Снова вверх ногами.
И так мы прислушиваемся друг к другу. Перед глазами меняется свет – он садится, снова ложится... ничего не понимаю. Золотистые отблески – наверно, от свеч... Сняв с головы одеяло, я сажусь и пытаюсь заглянуть в кухню. Где-то там Поттер, поцелуй его дементор. У меня сводит в желудке.
Шарканье и... его чуть подрагивающий голос:
– Проснулся?
Да, проснулся! И никогда больше не засну!
Наконец, я встаю (какой теперь смысл оставаться в постели?) и, проводя ладонью по поверхности кухонной стойки, иду к источнику слабого света. Кажется, с моим приближением свет не становится ярче или безопасней. Он – с другой стороны этой стены, само воплощение испуга.
– В чем дело? – не подумав, спрашиваю я.
– Э... ни в чем, – и кажется, что он со мной рядом. – Просто... просто дурной сон.
Я сильно вжимаю ладонь в ребро стойки, пока не немеют пальцы.
– Ясно.
Он молчит.
В конце концов, я снова двигаюсь, словно по чужой воле, достаю из шкафа и наполняю водой стакан. Для него. И глупо смотрю, как струится по пальцам вода. Сон... просто сон.
Но чей именно?
Приношу ему стакан. Его такие теплые пальцы касаются моих. Он меня благодарит. Он прекрасен, его тело – произведение искусства, глаза – малахит. Так прекрасен в таком уродливом месте. Почему его разум не видится мне таким же прекрасным?
Почувствую ли я это, прикоснувшись к нему?
– Это произошло на самом деле?
– Что именно? – бросаю я. Свободной рукой притянув одеяло, он нервно разглаживает его, укрывая ноги.
– Я видел во сне родителей.
Я смотрю на него, погруженного во тьму, погруженного в прошлое, и время каменеет словно лед... пока он снова не проявляет признаки жизни. Между его пальцев плавают радужные дуги. До боли в легких затаив дыхание, я ненавижу его – но лишь на мгновенье. Ненависть – такая чистая эмоция... темнеет, когда он отстраняется от меня, скрываясь в тени пресыщенного страдания.
– Это был просто сон, Поттер.
А что мне сейчас остается? Спросить, получил ли он удовольствие?
Сейчас я не испытываю ни любви, ни ненависти – только слишком знакомый, а потому уютный, гнев. Руки чешутся разбить что-нибудь, душа – проклясть. Он все ниже опускает голову. Я поворачиваюсь, чтобы уйти в спальню.
Мимо прошаркивает Вероника, и он запускает в нее наполовину наполненный стакан.
Стекло и вода брызжут в стороны, закрашивая каменные плиты блестящей чернотой. Вероника замирает. Я замираю.
– Что ты, по-твоему, делаешь?
Не отвечая, он угрюмо смотрит перед собой. Ссутулившись, сидит на диване, его мозг – скрученная проволока, твердящая: «В ловушке, я в ловушке, мы в ловушке», Значит, он тоже это чувствует. Меня охватывает истощение, на миг мне хочется прилечь на пол, посреди разбитого стекла. Интересно, что подумает Вероника?.. Я бреду к дивану и протягиваю ему руку. Почему-то этот жест стоит мне величайших усилий.
– Вставай. – Никакой реакции. Я беру его за руку – она вялая и горячая, почти как в лихорадке – и тяну на себя. Он медленно поднимается и стоит, выжидая. Подобрав подушку с одеялом, я веду его назад в свою постель. В каждой клетке его тела гудит паника. Вот-вот он обернется ко мне, раздирая и царапая, проклиная мою плоть. А что, это могло бы меня развлечь.
Я укладываю его на кровать, головой на подушку, накрываю одеялом и ложусь рядом. Физически мы вместе. Проходит время, оставляя отметины в виде болезненных вздохов, и вот наконец его сознание соединяется с моим. Полагаю, это лучшее, на что можно рассчитывать.
– Неудивительно, что ты так меня ненавидел.
– Я никогда не ненавидел тебя. Я ненавидел... присматривать за тобой.
Он давится смешком.
– Не вижу разницы.
Но разница есть. После того, как они стали встречаться, после того, как его отец втянул ее во все это, смотреть на нее было невыносимо... но это не значит, что я ее ненавидел.
О нет, я не хочу думать о Лили.
– С каких это пор ты специалист по ненависти? – В ответ он лишь пожимает плечами. Его рука касается моей, и я покрываюсь гусиной кожей. Словно отпечатки пальцев. Прикасаясь, он оставляет свою печаль. – Спроси меня лет через двадцать, – бормочу я. Через двадцать лет я буду мертв. Или в Азкабане. Или сойду с ума.
Узы горячей волной окатывает чувство вины.
– Извини, – едва слышно шепчет он.
Поворачиваюсь. Его взгляд расфокусирован и, без очков, очень детский. Зелень кажется чисто косметической... И все же, он видит мои сны.
Или я – его.
Теперь они слились воедино.
Какой смысл в защите, если ему не нужны проклятия? Какой смысл в окклюменции, если он проникает сквозь возведенные мной стены? Бесконечность всего этого разворачивается передо мной: никаких секретов, никакой безопасности, ничего святого, кроме одного: мы должны оставаться вместе, видя то, что не хочет видеть никто иной. У души не бывает мозолей. Ужас осознания всегда остается совершенно новым.
Как только он выносит мой вид?
Его близорукий взгляд что-то ищет в моем лице. Такой нежный. Во всяком случае, гораздо нежнее, чем мысли.
– Мне не уснуть, – мямлит он.
У меня комок в горле. Я пытаюсь сглотнуть, но тщетно. Может, это болезнь?
– Неудивительно, после всего того, что они с тобой сделали.
– Да нет, это было не так уж страшно. Ну, если не считать той части, где я утону???.
И палочки Забини, и рук Паркинсон, и издевок одноклассников, и агонии разоблачения.
– Мне известно, что они сделали, – отрезаю я.
Он отстраняется. Сверху на нас смотрят звезды.
– Они увидели вот это, – наконец, произносит он. И указывает на горло.
Нахмурившись, я вглядываюсь в кожу. – Засос.
– И что же по этому поводу сказал Забини?
Короткая пауза, пока он натягивает на себя одеяло – словно пытаясь спрятаться – и он пожимает плечами. – Они там все говорили одновременно.
Мне нечего сказать в утешение ни одного из нас. Звезды смотрят вниз...
– Кхем... – прокашливается он и поспешно произносит: – Аядевственник?
Внезапно свет звезд фокусируется на мне. Что за детский вопрос.
– Нет.
– С каких пор?
– По меньшей мере со вчерашнего дня, – оскорбленно бросаю я. – Ну, спасибо!
Он вопросительно хмурит брови, не понимая, что со мной происходит. Я тоже не понимаю. С моего последнего раза прошло как минимум лет пять, вполне возможно, что я уже все забыл. И что это были за крики? О чем он себе думал? О квиддиче?
Он перекатывается, укладываясь ко мне лицом.
– За что?.. Да нет, я заметил. Я просто думал, что ощущения будут... другими, – неловко добавляет он.
– Какими – другими? – холодно осведомляюсь я. Отличными от тех, что испытывал, когда тебя трахал голубой средних лет с ловкостью перевозбужденной летучей мыши?
– Э... не такими, как когда ты девственник.
О Мерлин, он меня жалеет. Будь у меня силы, я бы сделался невидимкой. Зачем я вообще к нему прикоснулся? Мне больше нельзя никогда ни к кому прикасаться. Нужно было держаться Люциуса. Сложно ошибаться, когда ты совершенно обездвижен.
Будь у меня силы, я бы взорвал свою голову на мелкие кусочки. Его тошнит от моих мыслей.
Лежа на боку с натянутым до подбородка одеялом, он морщится в омерзении. И выглядит так, будто вот-вот в меня плюнет, но вместо этого произносит:
– Ладно, проехали. Да и неважно это. Я даже не задумывался об этом до тех пор, пока они не начали делать ставки.
– Мне важно, – бормочу я.
– Это случилось вчера.
Отворачиваюсь – во мне поднимается усталое раздражение.
– Неужели? Откуда ты знаешь?
– Ты сам мне об этом сообщил, – огрызается он.
– Возможно, что и нет, учитывая, что ты ничего не заметил.
С глухим стуком он бьет кулаком по матрасу:
– Да, вчера! Если, конечно, существует другой способ ее потерять, кроме как
быть оттраханным в задницу!
– Какие красноречивые выражения! – кисло комментирую я. В отчаянии он сдирает одеяло, едва не придушив меня. Не то чтобы я очень возражал.
– Оттраханным! Выебанным! Или как ты там это называешь!
Придерживая одеяло подмышкой, я гляжу на пустую стену в трех футах от меня, гадая, как бы все произошло, будь мы уже соединенными узами, когда он вылизывал меня. Ощущал бы я равнодушие или отвращение? Зачем он это сделал? Я никогда не просил его об этом. Кажется, мой желудок медленно распадается, словно драгоценный камень под действием Conterus. Рот наполняет кислый привкус и я еще плотнее прижимаю одеяло. Никаких выведенных огненными буквами ответов, узы не гарантируют уверенности. Есть лишь доверие, и мне отлично известна его цена.
– Ну? – настаивает он. – Существует другой способ?
Еще немного и я почувствую ладонь на моей спине – и прозвучит просьба продемонстрировать альтернативный способ.
– Быть сверху. Брать его в рот и наоборот. Секс с женщиной и другими разновидностями.
– М-да. Все это звучит ужасно аппетитно. Он резко садится, отбрасывая одеяло... и он уже на мне, прижимает к матрасу. Я удивленно смотрю на него. Его лицо меняется на Беллатрикс, и снова становится его собственным.
– Отлично! Все, что я еще не делал, мы сделаем! – Его руки возятся с моими пуговицами. Его колено вжимается мне в пах. – Потом я стану девчонкой, и мы начнем все сначала, тогда у тебя не останется никаких сомнений, что я не девственник.
– Уймись, Поттер.
– Нет-нет, это явно имеет для тебя большое значение, так что давай покончим с недосказанностью. – Он снова садится и тянет за мои пижамные штаны. Я вижу его, его всего, от белых зубов до содранных коленок. Он такой же вялый, как и я сам.
Я отталкиваю его.
– Отвали!
Он визжит, прижавшись к спинке кровати:
– НЕ УКАЗЫВАЙ МНЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ!
– У меня и в мыслях не было, – холодно парирую я. – Какой смысл?
Он снова ударяет по матрасу... какой же он еще ребенок.
– Мерлин, как же я тебя ненавижу!
Я отворачиваюсь и вижу тысячи своих отражений, отворачивающихся снова и снова. Мне хочется уйти в себя, оставив позади осколки, вроде сожженной плоти, прилипшей к его иллюзии о любви, понимании, близости. Отражения вращаются на месте, словно в капкане. Он замечает меня. Он никогда не перестает меня замечать, и его лицо морщится от звука-запаха-вкуса. Я снова ложусь, накрываясь одеялом. Оставленный сидеть в одиночестве, он восклицает:
– Ладно, будь по-твоему!
А как мне еще быть?
Я нащупываю под подушкой спицу. Он смирно сидит у спинки кровати.
– Извини, – наконец шепчет он.
Я тщетно скребу по пологу пальцами.
– Ладно, – отвечаю в подушку я. Разумеется, он все равно меня слышит.
Наши сердца выбиваются из ритма. Наша остывшая ярость переходит в отчаяние.
Чуть погодя он уходит из моей постели. В кабинете снова зажигается свет. Я отворачиваюсь.
Отправлено: 04.01.09 19:57. Заголовок: Всех тоже с новым го..
Всех тоже с новым годом!!! Пусть у нас будет всего лучше и больше :))))
reader, имхо, Поттер тоже не совсем понимает, чего натворил. Но в предыдущих главах он хоть какое-то исследование на эту тему проводил. Книжки читал, вопросы задавал. Ну, и Снейп его пытался научить защите от него тоже. ( И как ты этот момент пропустила, я никак не пойму )
ikarushka, отлично объяснила! Добавлю, что два человека словно объединяются в одного. Они теперь не смогут расстаться. Более слабый будет подчиняться воле более сильного. Они будут делить сны, эмоции, воспоминания и т.д.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 6
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
) 
- участник сейчас на форуме
