ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Твоя полупрозрачная рука, сотканная из снов, мечтаний и туманов, медленно скользит перед моим лицом, не касаясь волос. Глаза озерцами ласкового лета улыбаются из-под полуопущенных ресниц – я уже успел забыть, какие они у тебя длинные. Я вижу тебя на фоне бронзовых лохмотьев осенней листвы. Я вижу тебя. Вижу отчетливо. - Как ты здесь? Как? На твоем лице появляется знакомая мне залихватская усмешка всеобщего баловня, школьного хулигана, дамского, мля, любимца. - Черт, а ты сдал за эти годы, - ты ухмыляешься, обнажая в усмешке влажные зубы, два ряда блестящих белых леденчиков, выставленных напоказ в витрине твоей сомнительной, в общем-то, по большому счету красоты. – Сдал. Последнее слово, как приговор. Обидно, обидно до чертиков, как всегда, когда ты дразнил меня. Неужели я по-прежнему тот глупый мальчишка?
Трик-трак, смена парадигмы.
Дверь ночи распахивается, как пощечина, наотмашь. Она открыта перед нами вся, манит в свою темную, влажную, теплую пещеру. Мы молодые щенки, собравшиеся на охоту. Мы знаем, что это наше последнее лето вместе. Знание висит в воздухе, заставляя сходить с ума в пять миллионов раз сильнее обычного. - Сириус, айда купаться, а?- дышишь ты мне в ухо сладким дыханием съеденного за ужином куска медового пирога. - Я занят, - горделивый взмах копной волос в сторону раскрытой на столе книги. – В отличие от некоторых намерен получить высший балл по зельям на экзамене, видишь ли. - Это угроза? На самом деле, тебя легко напугать. Ещё один презрительный, ничего не означающий взмах головой. А вот нечего было меня дразнить блохастым, понял? Грива волос некстати попадает в глаз, несколько подпортив эффект горделивости. На глазу выступает слеза. Только бы не увидел, только бы не увидел … - О, простите, ваше королевское высочество, недостойный слуга смиренно припадает к вашим благоухающим стопам, моля о снисхождении и милосердии! Джейми рисует из воздуха золотую корону и водружает мне её на голову, а на себя напяливает шутовской колпак, и я не могу, не могу на него сердиться! - Ладно, пошли, - как бы нехотя говорю я, - не могу отказать, когда просят так убедительно. Да и потом все равно я тебя опять обыграю. - Когда это ты меня обыгрывал? – в совиных глазах первозданное возмущение. - Всегда, Джейми, всегда. Я разрешил тебе в тот раз переплыть речку быстрее. Ты был так горд, как будто выиграл Чемпионат мира по квиддичу. Это соперничество не имело смысла ни для кого, кроме нас. Из речки мы творили горный водопад с камнями, острыми, как обломки зубов мертвеца. И прыгали туда с головой, как самоубийцы. Никто не знал, никто, иначе твои родители нас бы попросту убили, и правильно бы сделали. Иногда казалось, что мы живем на спор.
- Значит, ты мне просто поддался? – негодование на миг уплотняет твои черты, придавая им большую осязаемость, реальность. – Ну, и гад же ты, Блэкки! Ты должен был всегда играть со мной по-честному. Под твоей тонкой кожей кровь бежит сильнее, щеки окрашивает румянец, словно так оно и должно быть. Мне так не хватало того тока жизни, который бежит у тебя под кожей. - И нечего подлизываться, - ты оскаливаешься, но это выглядит глупо, так глупо… Кто у нас бродячий пес? Ты машешь рукой, пальцы тонкие, длинные, сквозь них сочится парное молоко безвременья… Я скучал, смертельно, дико, выл по ночам, когда никто не слышал, словно из меня высасывали душу дементоры, а теперь ты здесь или я здесь, не знаю, ничего не понятно, где мы, где … - Джеймс, - говорю так, будто падает камень. Но это всего лишь начало. Сейчас будет лавина. В твоих глазах страх. Но я не стану извиняться.
Трик-трак, смена парадигмы.
Постель смятая, белье сырое, скомканное. Мы пытаемся быть тихими, но занавески распахнуты – пять капель хмельного риска в безалкогольном коктейле осторожности, хотя какая, к чертям осторожность! Твое дыхание шумно и сбито. Сердце колотится, как узник о стенки решетки, будто пытается выбраться наружу из тела. - Благословенно совершенство скопления атомов, сложившихся в твою обнаженную кожу… - Заткнись! Поцелуй в шею обжигает кислотой, это место будет жечь долго, я уже знаю эти штучки. - Благословенны структуры ДНК, из которых вылеплен твой язык… - Заткнись! Как приятно злить тебя в такие моменты… - Я думал, тебе нравится, когда я разговариваю, - мой хрип скомкан под стать простыням. - До, до, а не во время!!! - А после? - Заткнись, заткнись, заткнись, я люблю тебя, Господи, люблю… Поцелуй обжигает, это место будет жечь долго, я знал это уже тогда. Не знал только, что так долго, всю жизнь.
Тишина, которая может быть абсолютной. И вечной. Я жду. Жду, не возлагая никаких надежд ни на кого и ни на что. Жду. - Этого не было, - наконец говоришь ты. В твоих глазах ужас и недоверие, губы сложились в кривую подсохшую ранку презрения. - Не было, - легко соглашаюсь я. Вот так вот, Джейми, легко. Легкость стоит недешево, но я уже заплатил. Могу позволить. - Тогда почему? – голос строгий, как у профессора на экзамене. Смешной ты, Джейми, ей-богу, смешной. - Потому что я этого хотел. - А. Ты отворачиваешься, чешешь нос. Фон меняется, ветви неведомых деревьев танцуют стриптиз под холодную музыку ветра. Снежные хлопья, набухшие зимой, падают нам на плечи. Здесь всегда так? - Почему не сказал? – наконец, произносишь ты. - А что бы это изменило? Ты не отвечаешь, но мне и не нужен ответ. Что бы он ни дал мне сейчас, это не имеет смысла. Нигде тихо, оно покрывается белой шалью, оседает, сереет, мутнеет, небо лаковое, словно шкатулка драгоценностей моей матери, мои глаза закрываются, клонит в сон… Так ли истончается душа? - Нет, - отвечаешь ты на мой немой вопрос. – Так лишь меняется что-то в тебе. Ты протягиваешь мне руки, я беру их в свои ладони, и мы сидим, глядя друг другу в глаза. Ожидание. Уже очень скоро все изменится. Я знаю это, хотя и новичок тут. Очень скоро завеса падет, как пала моя. И мы найдем тут друг друга. Или не найдем.
Брат, это восхитительно. Такая бешеная экспрессия в сочетании с изяществом и легкостью стиля, такой изысканно-тонкий постмодернизм в сочетании с классическим символизмом и вполне ощутимым, магнетическим эротизмом, - право, нечто. Пожалуй, одна из лучших твоих вещей!
Дабы не плодить сущности, ещё один Блэкоопус сюда же.
Чужак
Название: Чужак Автор: Лис зимой Пейринг: Сириус/НМП Жанр: angst Рейтинг: PG-13 Дисклеймер: Сириус принадлежит г-же Ролинг, а я его просто люблю.
Веселенькое местечко глазами нервных людей, докладываю обстановку. Музыка бьет по ушам, её вибрации тревожат мое давление. Сизый дым висит в душном воздухе тяжкой пеленой придорожной пыли. Кажется, лето выдалось засушливым, сэр. С кем бы тут поговорить о погоде? Чье-то влажное “звиняйте” эхом отдается под потолком, затем его глотают звуки. Из зеркала кривится стандартный образец служителя корпоративного бога – бледная кожа чахлого растеньица, взрощенного под искусственным хирургически белым светом, овеянного кондиционированным воздухом. Анорексичные глаза жителя просмоленного мегаполиса. Приличный костюм ни черта не меняет, все равно никогда не умел их носить. На шее типичная удавка яппи – галстук разлива “Хьюго Босс” пошива “Филиппины”. Слава тебе, бонус, осенивший нас своим бумажным дыханьем в конце года, слава! Господи, как можно быть таким жалким, скукожившимся… Что я здесь делаю? Повернуть назад, пойти домой? Пятница, одиночество. Вспотевшей рукой поправляю очечки – круглые, как у первоклашки из непривилегированной семьи, королевской волей каких-то пидоров-дизайнеров возведенных этим сезоном в ранг модного аксессуара. Млин, каким нужно быть идиотом, чтобы покупаться на всю эту чушь? Нервно лохмачу волосы, кручу во вспотевших руках стакан с сухим мартини, кислый вкус напитка мешается с горьковатым дымным вкусом моего рта. Неуклюже поворачиваю голову, ощущая хруст смятых сидячей работой шейных позвонков, и ловлю взгляд, в честь которого можно застрелить президента в мелодраматическом кино. “Меня зовут Джон Л. Салливан, и я могу набить морду любому сукину сыну в этом заведении!”, - обычно читается в этих взглядах 99% не длинного, как правило, экранного времени, отпущенного их обладателям. Так какого лешего сейчас там читается интерес к моей до сведения скул одинарной персоне? Доказательство правильности формулы нашего сложения возможно лишь в посредственной порнухе, где такие, как он, могут быть с такими, как я, но он не из посредственной порнухи и не фотомодель, нет ничего глянцево-пошлого, вылизанного вспышками камер в его чертах, здесь порода, и воля к драке до выбивания зубов. До плевков кровью и адреналиновых гонок по вертикали туго скрученных мышц, только я не Уайт Эрп, чтобы заявлять: “Никакого бардака здесь больше не будет!”, ибо бардак будет просто потому, что существуют такие, как он. Одним этим воспоминанием о цепко въевшемся в память образе я мог бы кормиться пару месяцев. Но вдруг это мой чертов шанс? Считаю до десяти, заставляю себя поднять глаза и обернуться. Он смотрит. По-прежнему смотрит. Дергая ртом, распинаю на лице улыбку, отчетливо осознавая, что Гуимплен на моем фоне выглядел бы сладкой обаяшкой. Если он сейчас не отвернется, брезгливо поджав тонкие губы, я подойду и поздороваюсь, потому что есть ведь счастливые дни даже у великих неудачников. Во всяком случае, какой-нибудь долбанный гуру на службе великой рефлексии двадцатого столетия наверняка бы сказал, что есть. Он смотрит, Господи, смотрит, взгляд тяжелый, пристальный, как у таможенника в аэропорту при приближении араба. Теперь либо подойти, потому что сам он не подойдет, либо до конца жизни мучаться от осознания никогда не сбывшегося, мучаться – мой старинный конёк. Делаю глубокий вдох, загоняя ком в легкие, выветривая тошноту из горла, судорожно сцепляю пальцы… Шаг. “Маленький шажок одного человека и гигантский шаг для всего человечества”, - заливает меня истерический хохот. Он сидит, и ждет, и пьет из стакана что-то светлое, как траханные балладные Беллы донны, почти такое же благоуханное, как он сам, и мир вертится вокруг него, и он знает это. - Привет, - выдавливаю я из себя, облизывая пересохшие губы, страшно, по-школьному, потея. На этом месте воображение дает сбой, фонтан дивного красноречия иссекает канализационной струйкой. Его взгляд почему-то скользит за движением моей лохматящей волосы руки, и кажется, что он меня вообще не видит, что он, по большому счету, не видит здесь никого вокруг, да и на кого ему тут смотреть – темному страннику, занесенному Гарун-аль-Рашидовской прихотью в это убогое место? Но потом он кивает, показывает на высокий барный стул рядом со своим, говорит доброжелательно, вежливо, чуточку отстраненно, словно мы деловые партнеры на встрече, я почему-то начинаю рассказывать о себе, он просит меня снять очки, а затем снова надеть, и смеется странным лающим смехом, допивает стакан, небрежно отшвыривая его от себя, тот катится вдоль барной стойки, останавливаясь, как по волшебству, у самого края, и не разбивается вопреки всем законам физики, встает, решительно смотрит на меня, ничего не спрашивая и ничего не объясняя, кидает на стойку деньги, я иду, почти бегу вслед за ним к двери, забыв надеть пальто, забыв свое имя, гадая, когда же кончится этот фантасмагорический сон, и за дверью он оборачивается, резко задевая ночь волосами, в свете уличных фонарей его лицо отливает алым, как у опереточного демона, и он спрашивает, он утверждает “К тебе”, мое сердце уже на привязи, как собака, я привязываюсь быстро вообще всегда, а сейчас – мгновенно. В квартире темно, я хочу зажечь свет, но он морщится и останавливает мою потянувшуюся к выключателю руку, и от одного этого прикосновения можно задохнуться. Тут сами собой вспыхивают свечи в подсвечниках, живущие в моей квартире на случай проблем с электричеством, я не верю своим глазам, как не верю в то, что сейчас он здесь, рядом со мной - Фокусник? – спрашиваю я, кивая на свечи. - Волшебник, - говорит он. Я собираюсь рассмеяться, но вижу его глаза и не смеюсь. Иду на кухню за вином, беру бокалы, направляюсь в комнату и там роняю на пол бутылку, потому что он стоит совершенно голый, будто так оно и должно быть, а тот, кто в одежде, тот дурак и проиграл. Сердце у меня колотится в ушах и горле, а он красив так, что это почти уродливо, весь слегка вытянутый, как с картин Эль-Греко, хотя, может, это просто мир пластично тянется перед моим поплывшим взглядом. Он подходит медленно, звериная грация движений зачаровывает, и с каждым шагом на его глазах все яснее проступает черная повязка, которую невидимая рука ткет из ночной темноты, мне трудно дышать, изнутри поднимается волна неслыханного, животного желания, и вдруг хочется исполосовать ногтями его белую кожу, чтобы оставить хоть какой-нибудь след, накрутить на кулак черные пряди и заставить делать то, о чем в другой, обычной, настоящей, плоской отныне и навсегда, жизни и представить невозможно. Я не помню, в какой миг с меня слетает одежда, в какую секунду вечности он застывает передо мной, я пытаюсь что-то прохрипеть в ответ, он закрывает мне рот, он не хочет меня слышать, и я знаю, до одури отчетливо понимаю, что он под своей повязкой видит сейчас перед собой кого-то другого, кого он не может получить, и повторяет его имя все время, но мне плевать, плевать, мое тело поёт реквием черному человеку, я прикусываю себе до крови руку, чтобы не орать… На прощанье он говорит “Прости”, но ему не нужно просить у меня прощенья, разве что это столько раз повторенное им “Джейми” теперь все время колотится в моих висках, как приговор, и слишком больно понимать, что он никогда не вернется.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 27
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
